ПОЛЕ. ИСТОРИЯ ЗАРОЖДЕНИЯ РУССКОЙ РАЗВЕДКИ В
ЭПОХУ ЦАРСТВОВАНИЯ ЛЖЕДМИТРИЯ

Василий ВЕДЕНЕЕВ

Анонс

Первая половина XVII века, Россия. Наконец-то минули долгие годы страшного лихолетья - нашествия иноземцев,
царствование Лжедмитрия, междоусобицы, мор, голод, непосильные войны, - но по-прежнему неспокойно на рубежах
государства. На западе снова поднимают голову поляки, с юга подпирают коварные турки, не дают покоя татарские набеги.
Самые светлые и дальновидные российские головы понимают: не только мощью войска, не одной лишь доблестью ратников
можно противостоять врагу - но и хитростью тайных осведомителей, ловкостью разведчиков, отчаянной смелостью
лазутчиков, которым суждено стать глазами и ушами Державы.
Автор историко-приключенческого романа «Дикое поле» в увлекательной, захватывающей, романтичной манере излагает
собственную версию истории зарождения и становления российской разведки, ее напряженного, острого, а порой и
смертельно опасного противоборства с гораздо более опытной и коварной шпионской организацией католического Рима.

Памяти предков, защитников России, посвящаю.

В тайнах всегда есть нечто мистическое и завораживающее, но особенно притягательны тайны древних разведок,
скрытые мраком веков. Возможно ли рассеять его и, приподняв завесу времени, заглянуть в прошлое? Ведь за минувшие
столетия выцвели буквы рукописей, потемнели лики святых, скорбно глядящих с, икон, потускнело шитье боевых хоругвей -
свидетелей славных побед русских воинов. И только в волшебных снах еще приходят ко мне из тех давних времен отважные
всадники с зоркими, как у степных беркутов, глазами...
Но вглядимся в росписи соборов, осторожно перелистаем пожелтевшие страницы летописей, примерим по руке
старинное оружие. Умерла ли слава наших предков?
Давайте вместе отправимся туда, где над многострадальной русской землей гуляют буйные ветры, и встанем плечом к
плечу с отважными разведчиками, которые первыми проникали далеко в глубь басурманских земель. Встанем под старыми,
овеянными немеркнущей славой знаменами, сжимая в руках грозное оружие. Мы увидим дальние страны и города, услышим
гулкий топот лихих конных лав и сабельный звон жуткой сечи, посвист стрел и скрип весел турецких галер, стоны
невольничьих рынков и гром казачьих пушек.
Пойдем же, читатель, тайны былого ждут нас...
Автор

Пролог

В середине марта 1621 года по обледенелой после недавней оттепели дороге катил санный возок. За Москвой-рекой
клонилось к закату солнце, красное, как червленый славянский щит. Мороз был легок и сух. Из лошадиных ноздрей
вырывались облачка пара и оседали на лохматых мордах. Пахло свежим снегом, смолой, деревом.
Князь Иван Борисович Черкасский, глава приказа Большой казны, выглянул в слюдяное окошко: проезжали Гончарную
слободу. В стороне от дороги мужики ладили сруб новой избы. Взблескивали в лучах заходящего солнца острые топоры,
горкой ложилась светлая золотистая щепа.
«Спешат засветло закончить, - подумал князь, откидываясь на спинку покрытого ковром сиденья - Строят ладно, в обло
вяжут - углы в избе промерзать не будут. Да в этом ли дело? Строятся... Стало быть, верят, что не бывать больше
лихолетью».
Иван Борисович, поправив широкий воротник шубы, спрятал в пушистый мех лицо. Прикрыл глаза, покачиваясь в такт
движению возка. Сколь многое произошло в не столь давние, но такие тяжкие для родной земли годы: нашествия иноземцев,
царствование Лжедмитрия, междоусобицы, мор, голод, непосильная для Державы война и, наконец, восшествие на престол
Михаила Феодоровича Романова...
Возок проскочил слободу и полетел вдоль реки. Глухо простучали по бревенчатому мостику подковы коней
сопровождавших князя вооруженных холопов. Впереди, на высоком берегу, показались Крутицы. Князь вздохнул: отец
Авраамий, бывший келарь Троице-Сергиева монастыря, в смутное время воодушевлявший народ на борьбу с захватчиками,
обосновался сейчас на Крутицком подворье. Он прислал Ивану Борисовичу грамотку, приглашая поговорить о деле весьма
важном и тайном. Получив грамотку, Черкасский задумался: зачем зовет его старец, о каком тайном деле хочет вести речь?
Насколько было известно Ивану Борисовичу, никто из ближних государю бояр на Крутицкое подворье сегодня не
приглашен, значит, не доверяет старому боярству святой отец ни слов своих, ни дел, ни мыслей. Не может простить, что в
лихую для Отчизны годину отсиживались они в дальних вотчинах...
Распахнулись тяжелые ворота, впуская приезжих. Один из холопов соскочил с седла и, открыв дверцу возка, помог князю
выйти. Ступив на припорошенные снегом плиты просторного двора, Иван Борисович увидел в дальнем углу еще возок и
верховых лошадей, заботливо покрытых теплыми попонами. Уже сгущались синеватые мартовские сумерки, и никак не
разглядеть слабеющими глазами, чей же это возок, что за люди рядом с ним. Тощий носатый монах, прикрывая ладонью
огонек масляного светильника, повел Черкасского в покои Авраамий встретил у порога. Дал поцеловать сухую, пропахшую
ладаном руку, легко перекрестил князя и отступил в сторону.
- Рад, что ты приехал. А у меня гость дорогой. Качнулось пламя свечей. Из-за стола поднялся князь Дмитрий Михайлович
Пожарский.
Вот чей возок на дороге, понял Иван Борисович.
Поздоровавшись с Дмитрием Михайловичем, Черкасский опустился на скамью. Напротив устроился Пожарский. Во главе
стола сел Авраамий.
- Собрались великим постом, однако время вечерять. Не откажите, бояре, отведать хлеба-соли. - Он хлопнул в ладоши.
Два инока внесли блюда с капустной кулебякой, вареными судаками и солеными рыжиками. Поставили миски с овсяным
киселем, кубки, стеклянные посудины с вином. Отослав прислужников, старец быстро прочел молитву, благословляя
трапезу. Пожарский чуть пригубил кубок и отставил.
- По моей просьбе и по совету отца Авраамия собрались мы сегодня.
Черкасский вскинул глаза на прославленного воеводу, молча, ожидая продолжения.
- Тебе, князь, государь повелел иметь начало над всеми силами окраинных городков и засечными работами, чтобы
оградить Русь от набегов.
- Это правда, - пытаясь понять, куда клонит Пожарский, степенно согласился Иван Борисович - Тяжкий урон несем от
татар и турок Государь указал новые городки строить, засеки ладить, валы насыпать, людей в городках поселять, обучать их
ратному делу, чтобы от степи заслониться, как щитом.
- Дай Бог! - перекрестился Авраамий. - Но и Запад забывать нельзя: там тоже на наши земли зарятся. А Державе сейчас,
как больному человеку, лекарства надобны: мир, торговля и спокой народа.
Черкасский в ответ тихо рассмеялся - не простые у него сегодня сотрапезники: все ходят вокруг да около.
- Разве я против? Да как от войны убережешься?
- Да кто говорит, что ты против? - Пожарский усмехнулся. - Засечные линии - одна защита. Сильное войско - защита
другая, а казаки - защита третья. Но есть и четвертая защита: надо в чужих землях верных тайных людей иметь, чтобы они о
замыслах врага заранее предупреждали.
- Одна воинская сила без хитрого разума мало стоит, - поддержал старец.
Черкасский слегка откинулся назад, переводя взгляд с одного собеседника на другого. Ловко повернули! Но куда гнут?
- Есть у нас такие людишки, - устало промолвил Иван-Борисович. - Как не выть? Казаки степняков ловят, купцы разные
вести несут...
- Не то говоришь, - насупился Пожарский. Неужели они с Авраамием ошиблись, неужели не захочет понять их
Черкасский - не примет их сторону, не поможет? - Купец всегда впереди и позади войны идет. У него один Бог: мошна с
деньгами. Ей он молится...
- Вы что же, хотите за золото верные вести из чужих земель получать? - неожиданно разозлился Иван Борисович. -
Потому и позвали меня, что я Большой казной ведаю? Так я вам прямо скажу: нет денег! Оскудела казна! Латиняне и татары
до подарков и звонких червонцев жадны. Где на них золота наберешься? А ведомо ли вам, что поляки, запершись в
Московском кремле, из пушек жемчугом стреляли? Золотые ефимки и дукаты плющили и забивали в ружья вместо пуль.
Запас свинца у них за время осады вышел, так они государеву казну разграбили. Ружные книги упадок показывают. Ехал я сюда и видел: мужики в Гончарной слободе сруб новой избы ладили.
Поглядел на них и сердечно порадовался: верят, думаю, что не допустим больше врага на нашу землю. Вот и считай: когда
мужик построится, когда у него хозяйство в силу войдет, только тогда он казне сполна платить будет. Двух шкур с одной
овцы не содрать!
Князь засопел в бороду, успокаиваясь после внезапной вспышки гнева, и глухо продолжил:
- Велик урон от иноземного нашествия: сколько добра разграблено, сколько земель заросло бурьяном! А страшный мор?
Сколько от него православных без покаяния на погосты свезли? И сейчас крепости строить надо, войско содержать надо.
Иноземцам, на службу государеву приглашенным, платить надо. Вот ты, князь, говорил о казаках. Им государь хлеб,
ружейный припас, порох посылает. Они люди гулящие, не сеют, не жнут, только саблями машут. От них гиль да смута идет.
Даром разве пенял им великий государь: не задирайтесь с татарами, не ходите на море, не громите турецких городов. Не так
давно и того хуже - пожгли донские казаки султанские дворцы в Константинополе. Разбойники, право слово!
Пожарский рассмеялся:
- Сам не желая, Иван Борисович, высшую похвалу дал ты казакам. Такие храбрецы, что самого грозного турецкого
султана заставили от них в его же столице прятаться!
- Э-э, - досадливо отмахнулся Черкасский. - Храбры казаки, спору нет. Зато своевольны и ненадежны.
Глаза Авраамия потемнели.
- Как можно забыть, что от Волги до Десны, от Оки до Дона лежит на русской земле Дикое поле? И не хлебом оно
засеяно, а костьми людскими, не потом пахаря полито, а кровью да слезами полоняников. И нет у Руси в том Диком поле
защиты крепче, чем Войско Донское! Разве не православные люди донские казаки? Или им Русь не дорога? Головами
своими они платят за освобождение от полона. Живут в скудости и постоянной войне, обороняя наши рубежи от татар и
турок. В деле, нами задуманном, на казаков опору должно иметь,
- Ну, как знаете, - развел руками Черкасский. - Я с казаками ряд рядить не берусь, а иноземщине деньги платить за всякое
вранье я тоже не потатчик.
В палате повисла гнетущая тишина. Наконец Пожарский нарушил молчание:
- Не горячись, Иван Борисович! Не о том сегодня речь. Надобно бы нам своих людей для тайного дела сбережений
Державы иметь.
- Хорошо говорить, у теплой печи сидя, - резко обернулся к нему Черкасский. - А сделать каково?
- О том день и ночь думаю, - примирительно улыбнулся Дмитрий Михайлович. - Тебе государем велено обороной
рубежей ведать, а это самое место для таких людей и есть. Ближе к рубежам нужно новый монастырь построить. К примеру,
у Муравского шляха. А в нем собрать молодых людей, духом и телом крепких, знающих языки чужих народов, и обучать их
разным хитростям. На то и денег от казны просить не хотим. А еще сыскать здесь, в Москве, надежного человека, который
питомцев того монастыря будет на Восток и на Запад отправлять, чтобы козни врага выведывали.
Пожарский одним духом осушил стоявший перед ним кубок, словно в горле у него пересохло после того, как произнес
главные за сегодняшний вечер слова. Авраамий впился глазами в лицо Черкасского, ожидая ответа.
«Дело говорит, - подумал Иван Борисович. - Действительно, своих людей в чужих землях пора иметь, нечего иноземцам
огульно доверять. Продадут со всеми потрохами и не поморщатся».
Горько усмехнувшись, князь поглядел на свои руки, делая вид, что любуется игрой пламени свечей в камнях дорогих
перстней. Но и тянуть долго нельзя, надо отвечать. Однако что ответить, если в Москве нужного для тайного дела человека
отыскать нелегко. Ближние к государю бояре к этому неспособны: больше о своих вотчинах пекутся, чем о благе Державы.
Детки их и того лучше - дуралеи - «аз» от «буки» не отличают, знай гоняют голубей на крышах теремов да дворовых девок
портят. Иные из бояр в черной измене замешаны: самозванцу служили, полякам помогали.
- Людей много надо, - не поднимая головы, сказал Черкасский. - А здесь, в Москве, найдем ли?
- О монастыре не тужи. - Авраамий светло улыбнулся, поняв, что глава приказа Большой казны встал на их сторону. -
Настоятеля я уже подыскал.
- Это кого же? - живо заинтересовался Пожарский.
- Отца Зосиму. Муж ученый, до пострига в монашество воином был знатным. И главное, о родной земле душой радеет.
Найдем и людишек, языки и обычаи иноплеменные разумеющих. Патриаршее благословение на постройку обители будет!
- Ну а я о московских делах подумал, - сказан Пожарский. - Нашел молодца, пригодного во всех отношениях: воин
добрый и в грамоте силен. По-татарски, польски, гречески и латыни мыслит быстро, за словом в карман не лезет, но где
нужно, смолчит. Чужие края повидал. Повадки вражеские - что тайные, что явные - ему хорошо известны.
Иван Борисович уперся кулакам» в лавку и недоверчиво хмыкнул. Поди ж ты, уж больно складно все получается, прямо
как по писаному. Не успел палец протянуть, а уж всю руку заграбастали. И настоятель для монастыря есть, и патриаршее
благословение, почитай, получено. И даже в Москве подходящего человека разыскали!
- Стало быть, на готовое позвали? - криво усмехнулся Черкасский, не сумев скрыть досаду.
Авраамий встал, неслышными шагами прошелся по палате, придерживая рукой большой наперсный крест. Остановился
напротив Ивана Борисовича и сказал:
- Не держи обиды на сердце. О деле радеем.
- Верно, - помолчав, признал Черкасский. - Думаю, человека князя Пожарского надо определить на службу по
Посольскому приказу. Тогда о всех договорах и делах иноземных знать будет, а его связь с казаками лишних разговоров не
вызовет. И тайну хранить легче: чужим умам не дознаться, на что и куда деньги идут. Полагаю, подчиняться он должен мне
или Дмитрию Михайловичу, а нам уже все доводить до государя. На крайность, можно открыться главе Посольского
приказа... Как бы поглядеть на твоего молодца, князь?
Пожарский встал, подошел к двери, распахнул ее и негромко окликнул кого-то. Черкасский и Авраамий обернулись
посмотреть, кто появится на зов воеводы. Вот он и вошел.
Иван Борисович прищурился, ревниво разглядывая питомца Пожарского. Статен, высок ростом, широкоплеч. Короткая,
чуть вьющаяся русая бородка и густые усы, под которыми лукаво улыбаются румяные губы. Светлые пытливые глаза
смотрят настороженно.
- Никита Авдеевич Бухвостов, - представил его Пожарский. - Московский дворянин.
- Знаешь, зачем зван? - спросил Черкасский.
- Знаю, боярин. - Голос у Никиты был густой, низкий, под стать могучему телосложению.
- Не боязно? - продолжал допытываться князь.
- Нет, боярин. Дело Державе нужное. Какая же боязнь?
- Молодец, - скупо похвалил Иван Борисович. - Людей надежных найдешь?
- Найдем! Среди стрельцов, детей боярских да городовых дворян поищем. Казаков поспрошаем, торговых гостей. - Смел,
однако. Казаков не боишься?
- Чего их бояться? - улыбнулся Никита - Небось, не тати .
- Смотри! - Черкасский налил полный кубок и подал его Бухвостову. - Тебе с ними дело иметь, донцы - по Посольскому
приказу. Пей чару! Сегодня много говорить не станем, найдется время не раз обо всем перетолковать. Теперь, думаю,
Дмитрий Михайлович, будет с чем пойти завтра к государю.

***

В свой возок Иван Борисович усаживался ночью. Горели высоко в небесах неяркие звезды. Сырой, холодный ветер в
клочья рвал пламя факелов в руках монастырских служек, норовя забраться под шубу и остудить тело. Лучше бы остудил
горевшую от дум голову, помог собрать разбегающиеся мысли, привести их в порядок.
Верховые холопы горячили застоявшихся коней, бряцала сбруя, холодно взблескивало оружие. Отдохнувшие сытые
лошади резко приняли с места. Взвизгнули по смерзшемуся насту полозья. За слюдяным окошком возка смутно мелькнули
распахнутые створки ворот и монах в долгополом тулупе, низко кланявшийся уезжавшему боярину...
Вскоре остался позади высокий берег Москвы-реки. Проезжая через Гончарную слободу, Иван Борисович захотел
посмотреть: успели мужики сладить сруб или нет? Но валил густой мокрый снег, мешавший разглядеть что-либо: так и
крутит, так и метет, крупными хлопьями оседая на крышах, увеличивая сугробы на речном льду, стирая призрачную грань
между темным небом и ставшей светлой от выпавшего снега землей. «Снег - это хорошо, - зябко кутаясь в шубу и
предвкушая, как он вернется к себе, в тепло протопленные горницы, думал Черкасский. - Снег к урожаю! Дал бы то
Господь...»

***

В одну из темных августовских ночей 1629 года к турецкому берегу тихо подплыли казачьи струги. Неслышными тенями
проскользнули они мимо сторожевых башен Азова и вышли в море. Несколько дней пути и вот потрепанные непогодой
суденышки ткнулись носами в прибрежную гальку. Ни говора, ни шума, ни звяканья оружия. Словно призраки спрыгнули на
берег и растворились в темноте, подбираясь к стенам города.
Глухо стукнула тетива. Тяжелая стрела, выпущенная из длинного, туго натянутого лука, басовито прогудев, вошла в горло
турка, стоявшего на верхней площадке надвратной башни. Не вскрикнув, он кулем осел на деревянный помост.
- Медед! Помогите! - испуганно заорал его напарник и тут же свалился, срубленный острой казачьей саблей.
На стены и башни уже лезли бородатые, пестро одетые люди с обнаженными клинками и пистолетами в руках.
- Мать твою!.. Гей, станишники!
- На распыл басурманов! Руби их!
- Во имя Отца... и Сына... и Святого Духа! - приговаривал огромный, до глаз заросший сивой бородищей поп в драной
рясе, круша тяжелым шестопером налево и направо, разбивая турецкие головы, проламывая щиты и досадливо отмахиваясь
от направленных ему в грудь пик.
- Ворота! - повелительно крикнул атаман.
Несколько донцов, рискуя сломать шеи, спрыгнули с 6ашни и, быстро изрубив стражу, распахнули створки окованных
железом городских ворот. Толпа казаков с гиканьем и разбойным посвистом, вызывавшим у турок панический страх,
ринулась на узкие грязные улочки, скудно освещенные выглянувшей из-за туч ущербной луной. Их товарищи забрались на
стены, неся смерть пытавшимся сопротивляться силяхтярам - воинам наемного турецкого корпуса. Замелькали огни факелов,
дымно занялось зарево первого пожара. Где-то высоким голосом вопил недобитый турок, призывая на помощь Аллаха,
которому в эту страшную ночь было явно не до него.
На перекрестке, рядом со старой мечетью, вплотную сдвинув щиты и угрожающе выставив длинные пики, казаков
встретила городская стража. Построившись в несколько рядов, турки живой стеной перегородили улочку, надеясь сдержать
напор воинственных пришельцев. Повинуясь команде начальников, стража сначала медленно двинулась вперед, с каждым
шагом ускоряя движение, чтобы крепче ударить по врагу, нанизать проклятых гяуров на острия пик, разорвать сталью их
плоть, выбросить за городскую стену, а там довершить дело ятаганами.
- Алла! Алла! - подбадривая себя, кричали турки. - Смерть урус-шайтанам!
Но разве есть в мире сила, способная остановить казака, идущего на святое дело освобождения братьев из неволи? Нет
такой силы!
- Пушку! - приказал атаман.
Казаки расступились, давая дорогу пушкарям, тянувшим фальконет. Турки теснее сомкнулись и побежали быстрее,
стремительно сокращая расстояние. До них осталось полтора десятка шагов...
Бухнула выкаченная на прямую наводку пушка, сразу пробив брешь в рядах стражи. Полетели наземь разбитые щиты.
Дико завыли раненые, перекрывая треск разгоравшихся пожаров и лай обезумевших собак.
Молниями сверкнули казачьи сабли. Залпом ударили ружья и пистолеты. Замертво пали первые турецкие смельчаки, не,
знавшие, что каждый казак в бою стоит десятка, поскольку донец родится и умирает с острой саблей в руках. Отрубая
наконечники пик, ловко разя противников через щиты, казаки врезались в турецкий строй, заставили его распасться и
отступить.
- Бей, руби, в полон не бери! - гремел над улочкой бас походного атамана - Будет помнить басурманское племя казачий
клинок!
В душной темноте, разорванной всполохами пламени, били, рубили, кололи, душили друг друга люди разных вер. Падали
и умирали на истоптанной, скользкой от крови земле, расплачиваясь своими жизнями за свободу других! Через несколько
минут жаркая схватка закончилась. Только жутко распластанные саблями тела остались на улочке у старой мечети. Всех
турок порубили.
Багровое зарево поднималось над городом. В его неверном свете, под низко висящими крупными южными звездами,
словно качались в дыму тонкие белые минареты. Дерзким, внезапным ударом казаки овладели городом и ринулись к
невольничьему рынку, где в длинных приземистых строениях томился взятый на Руси полон.
- Православные есть? - громко кричали донцы, пробегая по темным улицам. И если слышали в ответ: «Есть, родимые,
есть!» - вышибали двери, врывались в дома, сбивали с полоняников кандалы и деревянные колодки. Не слушая слов
благодарности, торопили людей, ошалевших от счастья, внезапно обретенной, а казалось, навсегда уже потерянной,
свободы.
- К морю беги, к челнам! Живей поворачивайся, пока турок не опомнился!
На невольничьем рынке, перебив оставшуюся стражу, тяжелым бревном вышибали двери темниц, выпускали пленных и
под охраной отправляли на берег, к стругам.
- Поторапливайся! - командовал атаман, поспевавший появиться везде, где только случалась в нем нужда, будь то
жестокая сеча с турками или никак не желавшие поддаваться двери тюрьмы. - Потом добычу разглядывать станем. Выводи
православных из города.
На площадь невольничьего рынка Савелий Мокрый не попал - замешкался, когда бился с городской стражей, отмахиваясь
клинком от наседавших на него турок. Пока их порубал, пока кинулся догонять своих, пока понял, что свернул в темноте не
на ту улочку - заплутал в басурманском городе. Темень кругом, где-то истошно кричали, трещало в огне дерево, дым щипал
глаза. Неподалеку стреляли. Куда бежать? Наверное, надо на шум драки подаваться? Опять кругом неудача, даже здесь, если
от своих умудрился отстать.
Удачливым Мокрый себя не считал - что всем Бог дал, то и ему. Не раз ходил он под Азов и другие турецкие городки,
рубился в степи с татарами, чтобы полон освободить да добыть себе зипун. Но когда наступало время дуванить хабар -
делить взятую в набеге добычу, - доставалось Савелию всякое совершенно ненужное барахло - шелк, бархат или бабья
накидка, вышитая жемчугами. Зачем это бобылю, перекати-полю? И спускал он добро без всякой жалости, чтобы вскоре
вновь прибиться к ватаге и уйти в лихой набег: там веселее, там огонь пожаров и жестокая сеча, там дышишь полной
грудью, и жизнь кажется мимолетной, как тонкий посвист каленой стрелы.
Правда, хранил Савелий одну заветную вещицу, не считая, конечно, коня и сабли, - без них какой же он казак? Много раз
просили продать или обменять мотавшуюся в ухе у Мокрого золотую серьгу со вставкой из кусочка исфаганской бирюзы, но
он не соглашался: берег как память о набеге на персидский караван. Хотя, бывало, жгла ему та серьга душу непреходящей
болью.
Случилось это несколько лет назад. Пристал Мокрый к крепкой ватаге отчаянных удальцов. Ватага сбилась невелика,
чтобы доля добычи на каждого оказалась больше. Зато любой казак - сорвиголова. Ушли верхами в поле, выследили караван
и налетели с гиком и посвистом, на скаку без промаха стреляя из ружей. Савелий направил скакуна в середину каравана: там
обычно товары получше и народец побогаче. Но неожиданно нарвался на выстрел: так и ожгло пулей щеку! Чуть правее взял
бы басурман - и больше никогда казаку не ходить в набег.
Молодой чернобородый перс откинул бесполезный пистолет и быстро выдернул из ножен кривой клинок, хищно
блеснувший на жарком степном солнце. Да не так прост был и казак. Зазвенела сталь, высекая синеватые искры, и лег перс
на выжженную зноем землю, задрав навстречу небу окровавленную бороду.
Вскрикнул тут кто-то, жалобна и тонко, словно раненая птаха. Оглянулся Мокрый и похолодел. Молодая басурманская
девка, сидевшая на повозке, запустила себе под левую грудь длинный узкий кинжал. Кинулся он к ней, хотел спасти: ведь не
по-божески это, если человек, да еще баба, пусть даже басурманской веры, жизни себя лишает. Пусть и не крещеная, но не
простит Господь такой грех! Но не успел, упала она под копыта его коня рядом с тем персом - как знать, мужем, братом,
женихом?
Спешился Савелий и снял с нее на память золотую серьгу с камушком бирюзы. Больше ничего не захотел он взять из
добычи, оговорив себе право оставить только эту серьгу. И дал казак после этого случая клятву Пресвятой Богородице, что
за нечаянно погубленную им жизнь не жалея себя, вызволит из неволи столько душ христианских, сколько сможет. И будет
соблюдать клятву, пока не сложит буйную голову.
Мокрый свернул в очередной проулок и неожиданно наткнулся на трех турок. Щедро раздавая тумаки, они выгоняли из
дома женщин, до глаз закутанных в широкие шали. Женщины визжали цеплялись за узлы, а мужчины сердились и бряцали
оружием.
- Я аюха! Сюда! - не разглядев в темноте, кто перед ним, окликнул казака один из басурман. Но тут же понял, что ошибся,
и метнул в Мокрого короткое копье.
Савелий ловко увернулся, и наконечник копья чиркнул по обожженной солнцем стене. Поудобнее перехватив саблю, он
пожалел, что засунутые за пояс пистолеты уже разряжены, и смело двинулся на противников.
- У-у, шайтан! Язык сана! Горе тебе! - закричал турок, замахиваясь клинком, но рухнул с разрубленной головой. Попусту
грозить казаку не стоило. Савелий словам предпочитал дело и чувствовал саблю как продолжение собственной руки.
Два других турка, видя скорую гибель товарища, быстро отскочили и принялись кружить, пугая Мокрого ложными
выпадами и при этом опасаясь повернуться хоть на миг к нему спиной. Решив не затягивать схватку, Савелий неожиданно
прыгнул вперед и наотмашь полоснул одного из турок саблей, но тот смело отбил удар. Казак волчком крутанулся на месте и
успел воткнуть клинок в грудь второго османа, хотевшего срубить его сзади. Женщины побросали узлы и с воплями
разбежались.
Оставшийся в живых турок начал пятиться, но вдруг ринулся на Савелия: в одной руке он сжимал кривую саблю, в другой
- длинный ятаган. Это Мокрому не понравилось, басурман, видать, обезумел от ярости и решил любой ценой утянуть за
собой казака в ад. Ну, поглядим, кто ловчее?
Бешено вращая перед собой клинком, чтобы не дать противнику возможности сделать выпад, Савелий стал потихоньку
отступать, поддразнивая турка. Улучив момент, казак метнулся в сторону и, оказавшись сбоку от ринувшегося вперед
османа, концом сабли рассек его голую шею. Сделав два-три неверных шага на подгибающихся ногах, тот залился темной
кровью и упал вниз лицом.
Услышав сзади шорох, Мокрый быстро обернулся: какие еще бесы притаились здесь? На пороге дома, скудно
освещенного отблесками пожара, стоял мальчонка в длинной рубахе обритая головенка с торчащими ушами, тонкая шейка,
худенький, что твоя тростинка.
- А-а, - облегченно вздохнул казак - Нок бурда апын! Нет тут твоей матери. Туда, туда беги! - Он махнут рукой в темноту.
Мальчишка расширившимися глазами поглядел на порубанных турок и, выставив, как слепой, перед собой руки, шагнул к
Мокрому
- Я верил, ждал, Бога молил! Не оставляй меня! - крикнул он, упав на колени.
- Святые угодники! - пробормотал ошарашенный Савелий - Никак русский?
- Русский, русский, - заплакал мальчик - Не оставляй!
- Ну-ну, - Мокрый неумело погладил его по голове, - не бойся! Звать как? Имя свое помнишь ли?
- Тимоша, - хлюпнул носом малец.
- Давай, Тимоха, ноги в руки брать - Савелий кинул саблю в ножны - Басурманы вот-вот подмогу приведут. Кончай
реветь, бежим к морю.
- Не могу, - мальчик сел на землю.
В темноте что-то тонко звякнуло. Казак опустил глаза и вздрогнул - от ноги мальца тянулась цепочка, убегая за порог
дома. У щиколотки тонкую ногу до кровавой язвы растер браслет кандалов.
- Матерь Божья! Что с дитями нашими делают! - И Мокрый сплеча рубанул по цепочке саблей. Но сталь со звоном
отскочила от кованых звеньев.
- Там, в доме, надо, - сморщился от боли Тимоша.
Подхватив саблю убитого турка, Савелий кинулся в дом. Разбрасывая ногами валявшиеся на земляном полу вещи,
отыскал столб и начал с остервенением рубить его. Наконец, вбитая в толстое бревно, кованая скоба поддалась и выскочила.
С улицы, сквозь треск пожаров и шум пальбы, донеслось несколько пушечных выстрелов. Раздались крики турок:
- Алла! Алла!
- Скорее, - сунув цепь в руки мальчика, поторопил Мокрый. - Держи, чтобы по ногам не била. Айда за мной!
- Погоди, - попросил Тимошка.
- Чего ещё? - недовольно обернулся казак, с тревогой прислушиваясь к звукам боя. - Надо поторапливаться, не то могут и
аркан на шею набросить.
- Помоги, - мальчик поднял большой узел.
В конце улицы грохнул выстрел, завизжали турки. Мелькнули огни факелов. Мокрый подхватил сильной рукой Тимошку,
взвалил на плечо узел и со всех ног кинулся в спасительную темноту.

***

На следующий год, в мае, на праздник Фалалея-огуречника, когда мужики да бабы сажают рассаду в прогретую ласковым
весенним солнцем землю, к монастырской обители у Муравского шляха прискакал небольшой конный отряд. Жилистый
казак с золотой серьгой в правом ухе требовательно постучал в ворота:
- Эй, чернецы! Отворяй!
На стук открылось маленькое оконце, и глухой бас спросил:
- Кого Господь послал?
- К настоятелю отцу Зосиме от атамана Войска Донского. Отворяй!
- Скор больно, обождешь, - ворчливо ответил обладатель глухого баса. - Сейчас пошлю про вас сказать. Сам-то кто
будешь?
- Савелий Мокрый с поручением от атамана, - гордо подбоченился казак.
- Жди. - Оконце захлопнулось.
Савелий махнул рукой, приказывая спешиться. Казаки слезли с седел, завели лошадей в тень монастырской стены,
окруженной глубоким рвом: в тенечке не так доставало комарье.
Снова стукнула задвижка оконца, и внимательные глаза осмотрели приезжих. Вскоре тяжелые створки ворот со скрипом
поползли в сторону, оставив узкий проход. Ведя коней в поводу, казаки по одному вошли в монастырь, и ворота за ними
немедленно захлопнулись.
У крыльца церквушки их поджидал игумен, отец Зосима. Невысокий, худенький, в простой рясе и порыжелой скуфейке.
Передав лошадей коноводу, казаки сняли шапки и поклонились: сначала церкви, потом настоятелю, поглядывая при этом на
стоявших за его спиной дюжих монахов, больше похожих на разбойников, для потехи надевших рясы.
- По здорову ли дошли? Спокойно ли в поле, детушки? - Игумен благословил гостей.
- Слава Богу! - нестройным хором ответили казаки.
Савелий важно сообщил:
- Велено нам атаманом передать тебе, отче, грамотку. - Он подал игумену завернутый в чистую тряпицу небольшой
свиток пергамента. - А еще привезли мы тебе отрока.
Казаки расступились и подтолкнули вперед парнишку - худенького, светловолосого, синеглазого. Зосима молча оглядел
его и повернулся к Мокрому, ожидая дальнейших объяснений.
- Взят был в полон татарами и продан туркам, - сказал Савелий. - Выручил я его из неволи при набеге.
- Богоугодное дело, - перекрестился игумен.
- Несколько лет прожил малец у басурман, язык их и обычаи знает. Хотел я его заместо сына оставить, но велел атаман к
тебе отвезти, чтобы опять сиротой не остался.
- Как звать тебя? - Зосима положил руку на голову мальчика.
- Тимоша... Тимофей Головин.
- Вот и славно, - ласково улыбнулся Зосима. - Казак?
Мальчик насупился и кивнул. Старец быстро ощупал шею, плечи и грудь Тимоши легкими, но точными движениями
опытного лекаря, отыскивая скрытую болезнь или неправильность сложения. Убедившись, что все в порядке, он
удовлетворенно улыбнулся и спросил:
- Скажи-ка, как вежливый турок приветствует другого?
- Аллаха эманет олсун! Да хранит вас Аллах! - на восточный манер поклонился мальчик.
- Аллах иншини рает гетерсин! Да поможет и тебе Аллах в деле твоем, - ответил игумен, спрятав в бороде довольную
улыбку. - И по-татарски знаешь?
- Да, отче. Год прожил я у татар, пока не продали меня туркам.
- Не принимал ли ты веры басурманской? - продолжал допытываться Зосима.
- Нет, отче.
- Родители твои живы? - погладил мальчика по голове игумен.
- Отца татары срубали, а где мать - не знаю. Полонили нас вместе, а продали порознь.
- Спаси ее Господь, - перекрестился старец. - Русской грамоте обучен?
- Нет, отче.
- И то ладно, - вздохнул Зосима и обернулся к Савелию: - Оставлю отрока при монастыре. Так и передай атаману.
- Тогда прими и пожитки. - Мокрый взял у стоявшего рядом казака большой узел и развернул его.
Изумленному взору игумена предстал и турецкий шлем с тонкой золотой чеканкой, несколько толстых книг в кожаных
переплетах, сабля в богато украшенных серебром бархатных ножнах. Зосима быстро нагнулся, взял одну из книг, раскрыл.
- Арабская. Откуда?
- Это добро взято самим мальцом при набеге. Он, по обычаю, его в общий кошт отдал, но круг приговорил добычу ему
оставить, - объяснил Савелий.
- Похвальная добыча, - ласково поглаживая переплет книги, одобрил игумен. - Предстоит отроку, судя по добыче его,
отменно владеть и саблей и словом. Быть тебе, Тимофей Головин, послушником в нашей обители. Отдохнете с дороги,
казаки?
- Благодарим, отче. Но нам велено возвращаться, не мешкая.
Казаки поочередно обняли Тимошку и стали подходить под благословение игумена. Последним приблизился к нему
Савелий. Наклонившись, чтобы поцеловать руку старца, он негромко сказал:
- Отче! Не вырастет ли малец книжником? Казак он отроду, степь его звать станет.
- Езжай с Богом! - тихо ответил Зосима. - Казак из него выйдет добрый.
Стоя рядом с игуменом, Тимоша полными слез глазами проводил выезжавших с монастырского двора казаков. Вот за
воротами скрылся и его спаситель, Савелий Мокрый. Прощальный взмах руки, качнулась в ухе золотая серьга, сверкнув под
лучами солнца исфаганской бирюзой, словно вобравшей в себя кусочек яркого голубого неба...
- Не тужи, приведет Господь, встретитесь. - Игумен обнял мальчика за плечи и увлек за собой. - У нас некогда скучать.
Грамоте учиться будешь, говорить с тобой по-турецки и по-татарски начну, станем книги арабские читать.
- Зачем? - вытерев подолом рубахи мокрое лицо, удивился Тимоша.
- А ты умеешь править жеребцом в сече только ногами? Умеешь рубить лозу, вязкую глину и тонкую струю воды?
Можешь ли биться на саблях двумя руками сразу?
- Нет, отче, - прошептал мальчик.
- Как же с ордой воевать, не умея держать в руках оружие? Нельзя. А если придется письмена турецкие или татарские
разбирать или надо будет своим весть подать? То-то! С врагом на его языке говорить способнее. Как татарина в поле ловить,
не зная, какому богу и когда он молится, как вооружается и как в поход собирается, какие над ним начальные люди есть?
- Дадут мне коня? - шмыгнул носом Тимоша.
- Коня? Дадут и коня, и саблей владеть научишься. А еще мы научим тебя травы разные собирать и лечить болезни и
раны, голоса птиц различать и подражать им, в степи или в лесу прятаться, чтобы враг, рядом прошел, но не заметил. Под
водой плавать научим, на кулачках биться, обороняться против пешего и конного. Потом эта премудрость дается.
Сдюжишь?
- Сдюжу, отче! - упрямо наклонил лобастую голову мальчик.
- Если ослабнет дух твой, подумай о тех, кого поганые в полон ведут и продают на рынках, как скот... А вот и наставник
твой, чернец Родион.
Игумен подвел мальчика к стоявшим у ворот монахам и показал на чернявого широкоплечего инока. Темные глаза
Родиона цепко оглядели Тимошу, и огромная ладонь легла парнишке на плечо.
- Вставать будешь с рассветом, - перекрестив нового послушника, сказал Зосима. - Где спать и работать, Родион укажет.
Холопов обитель не имеет: придется и косить, и огороды копать, и коней обиходить. Устав наш строг, непослушания не
терпим. Наставника почитай, чего он велит, исполняй без сомнений. Худого здесь тебя никто делать не заставит. И помни:
Господь не зря дал человеку два глаза, два уха и только один язык. Иди с Богом!
Подобрав полы широкой рясы, Родион легко зашагал по двору. Следом, стараясь не отстать, засеменил Тимоша.
Проводив их взглядом, игумен обернулся к ожидавшим его распоряжений монахам:
- Фёдор!
Высокий монах сделал шаг вперед и поклонился.
- Возьмешь трёх старших отроков, - приказал Зосима, - заводных лошадей, хлеб и оружие. В ночь поскачете на Москву. За
грамоткой придешь ко мне в келью. Тебе, Сильвестр, сегодня ночной стражей ведать.
Рыжеватый инок с перебитым носом и завязанной тряпицей рукой тихо ответил:
- Надобно, отче, малую станицу в поле выслать - табун беречь. Неспокойно в степи.
Игумен согласно кивнул: по весне просыхает степь и, как волки, сбиваясь в стаи, идут татары в набег. Что ж, вышлем
станицу. Хоть не велик с виду монастырь, народу в нем как в муравейнике. И каждый чернец - опытный воин.
Отдав приказания, Зосима отправился к себе в келью разобрать вести, присланные атаманом.
«Ладного отрока привезли, - думал он, пересекая монастырский двор, - но сгодится ли Тимоша для дела тайной охраны
рубежей? Время покажет».
Игумен остановился и поглядел, как играет в небе степной ястреб. Высоко под легкие облака взлетает он, далеко ему
видно все, что творится в бескрайней степи. Вот бы так научить питомцев монастыря, да не дал Господь человеку крыльев.
Ничего, и так их здесь многому научат - на коне скакать, владеть любым оружием, находить дорогу по солнцу и звездам,
тачать сапоги, шить конскую сбрую, коней лечить и обиходить, травы разные знать. Тех, кто покажет в нелегком учении
толк и прилежание, оставят для большей учебы: читать Коран, знать закон басурманский, составлять тайные грамотки.
Научатся питомцы вести хитрые разговоры, где лестью и посулами, а где угрозами выведывать тайны врага, прикидываться
купцами, калеками, наводить на тело страшные язвы, напускать бельма на глаза и снимать их в мановение ока, менять
обличье так, что и родная мать не признает. Особо одаренным открывают еще и вывезенное в давние времена из далекой
страны Чин искусство владения двумя мечами. Далека эта страна, ох как далека, но вывезли оттуда сведущие люди древнюю
боевую премудрость и сумели сберечь. И только ли эту тайну хранят крепкие стены монастыря?
Хотя какой монастырь? Крепость на окраинном рубеже, в которой монахи-воины не столько Богу, сколько делу Державы
служат. Не зря на стенах стоят укрытые от чужого глаза длинноствольные пушки. Есть в монастыре искусные пушкари и
сильный отряд легкой конницы. И живут здесь не столько по уставу монастырскому, сколько по укладу воинского лагеря,
укрепившегося вблизи опасного неприятеля.
Да, крепость! И прибавляется в ней народу год от года. Много надо Державе людей, знающих тайное дело. Одни отроки,
обученные монахами-воинами, будут ловить татарина в поле, выходить в степь дальней сторожей, быстрее ветра лететь на
горячих скакунах, бросать аркан, рубиться саблей, словом и огнем заставлять пленного развязать язык. Другие же...
Другие пойдут в стан врага, станут неотличимы от него. Любое отличие - лютая смерть! А люди Востока изощренны в
пытках. Питомцам Зосимы нужно многое знать и уметь, чтобы выжить, дойти, передать тайную грамоту нужному человеку,
не погубив его. И вернуться обратно с важными вестями. Трудное и опасное дело: сколько придется качаться в седле, на
волнах, лазать по горам, брести по пустыне. И всегда настороже, не выдав себя ни словом, ни жестом, ни взглядом среди
недругов. Приходится молиться чужим богам, говорить на чужом языке, постоянно, даже во сне, быть настороже, опасаясь
разоблачения. Но есть и третьи! Те, кому предстоит провести среди врагов долгие годы, а может быть, и всю жизнь. Таких
пока мало, но им особое внимание и забота: как жить Державе без надежных глаз и ушей, если грозят со всех сторон
войной?
Кровавой клятвой на верность тайному делу сбережения Руси вяжет питомцев отец Зосима - клятвой, обязывающей не
щадить живота своего ради Державы, ради освобождения православных. Все, прошедшие искус тайных наук, узнают друг
друга в опасности по особому знаку и, как единоутробные братья, помогут друг другу в тяжелую минуту...
Еще раз поглядев в небо, настоятель вздохнул и начал медленно подниматься по ступеням высокого крыльца.
Неожиданно от стены отделилась тёмная фигура. Игумен спросил:
- Ты, Трифон?
- Я, отче. Прикажешь ли к ночи готовить пытошную?
- Словили, стало быть, в степи басурмана?
- Словили, отче.
Зосима поджал бледные губы и задумался: страшное дело не только самому пытать, но даже глядеть на пытку. Долго
потом будет щекотать ноздри запах горелого человеческого мяса. Не ожесточатся ли сердца отроков?
Но если татарин не захочет говорить по-хорошему, как тогда? Самое верное средство развязать степняку язык, когда дыба
и жаровня с углями наготове. Нет, пожалуй, надо питомцам пройти и через это испытание: знать будут, что их еще худшее
ждет - пуще научатся беречься.
- Готовь. Сам со старшими отроками стану чинить расспрос. Вели Сильвестру ещё стражу усилить. В степи земля
подсохла, а коли в двух днях пути от нас татарина в поле ловят, всяко может быть... - вздохнул Зосима.

Глава 1

Хорошо в Москве ранним весенним утром 1640 года - теплынь, город словно умыт ночным дождичком. Над рекой
курится легкий парок, играет рыба в омутах: плеснет по воде широким хвостом и снова уйдет в глубину, оставив на
поверхности расходящиеся круги. Недолго гулять ей, жировать - проснутся рыбаки, выйдут на берег, разберут сети и
отправятся на челнах ловить рыбку: окуней, судака, стерлядь с осетром. Но особенно вкусна налимья, «мневая» уха - просто
царская пища. Поэтому рыбачья слобода и зовется Мневники.
Да только не сразу попадет ушица на государев стол: сначала ее попробует ключник под присмотром бдительного
дворецкого, потом дворецкий на глазах стольника, а тот опробует на глазах кравчего. А уж кравчий понесет на стол
государю и, перед его светлыми очами, пригубит.
Потихоньку просыпается простой люд в посадах. Чу, скрипнула калитка. Статная молодица, покачивая пышными
бедрами, поплыла по тропке к реке, неся на плече коромысло. Нагнулась, рукой воду тронула, попробовала - сладкая,
холодная... И засмеялась счастливо от яркого солнечного утра, весны, молодости своей. Зачерпнула в легкие липовые
ведерки водицы и - обратно, в избу, растапливать печь, ставить хлеба, кормить мужа-работника.
Бом-м-м, бом-м-м, бом-м-м...Басовито поплыл над проснувшейся рекой звук колокола Ивана Великого. И тут же,
дождавшись своего часа, не сдерживая радостного нетерпения, малиново отозвались ему колокола Покрова, что на Рву,
прозванного в народе храмом Василия Блаженного. Напевным баритоном вывели свои мелодии кремлевские соборы, словно
соблюдая приличествующую им державную строгость. Откликнулись у Иверской, и пошел гулять колокольный перезвон по
Китай-городу, а потом и в слободских церквах. Заутреня!
Просыпается город, названный третьим Римом, а четвертому, говорят, уже не бывать!
Сменяются караулы усталых стрельцов; перекрестившись, вздувают горны искусные московские кузнецы; садятся к
гончарным кругам горшечники; надевают кожаные фартуки оружейники; готовясь открыть лавки и лабазы, звенят ключами
богатые купцы изаморские торговые гости.
Славен город Москва! Белой кипенью цветут по весне сады, пряча в душистой тени высокие, дивно изукрашенные
боярские терема и каменные палаты. Высоко поднялись золотые купола церквей, опоясанные хитрым узорчатым каменным
кружевом. А посреди города - Кремль! Стройные башни, зубчатые стены темно-красного кирпича, а между зубцами торчат
пушечные жерла, готовые рявкнуть из медного горла на врага.
В кремлевских теремах тоже, наверное, проснулись. Пробудились ото сна государь и государыня его. Боярыни, взятые
«наверх» для услужения в царских покоях, помогут ей встать и одеться, расскажут, как спали детки.
Просыпаются и тюрьмы московские. На большом тюремном дворе восемь изб: опальная, барышкина, заводная, холопья,
сибирка, разбойная, татарка и женская. Каждая изба стоит за своим тыном, и в каждой свои порядки. Есть и другие тюрьмы:
при монастырях и в крепостных башнях, при Разбойном, Земском и Стрелецком приказах.
Просыпаются в боярских теремах и домах городовых дворян, поднимаются дьяки и подьячие, воинские люди и
огородники, конюхи и нищая братия, пекари и медовары, кабатчики и ярыги - голь перекатная. Кого только нету на большой
Москве...
Никита Авдеевич Бухвостов пробудился в дурном расположении духа: которую ночь подряд его мучил один и тот же
навязчивый кошмар. Виделся зеленый луг и сам он, Никита, сидящий на белой кобыле. А прямо у нее перед мордой бесами
скакали и корчили мерзкие рожи скоморохив шутовских колпаках с бубенцами.
И надо же, упрямо повторяется одно и то же, словно порчу напустили. Хочет он во сне ухватить скоморохов, а они не
даются, проходят, будто туман, между пальцами и вновь начинают свои бесовские пляски, издевательски звеня бубенцами. К
чему бы это? Лошадь, кажется, ко лжи? Помнится, кобыла была хорошая, гладкая, белая, как молоко. Стало быть, ложь
окажется складной? Но кто солжет и в чем?
Горько усмехнувшись, Бухвостов перевернулся на бок: чего гадать, и так кругом ложь да обман! С тех пор как был он
поставлен во главе тайного дела охраны державных рубежей, сколько и сколькие ему лгали? И скольким он солгал не
моргнув глазом? Да только ли солгал? Молодым был два десятка лет назад, когда согласился взвалить это тяжкое бремя на
свои плечи, не знал, каково оно дается - обманом, клятвопреступлениями, хитрыми заговорами, ядом, тайными гонцами,
смрадом пыточных, бессонными ночами. Теперь ни за какие коврижки не согласился бы, да уж поздно назад оглобли
поворачивать. Кому отдать и доверить то, что выпестовал, построил, укрепил? В чьи руки передать тайные связи, тянущиеся,
как нити, на Юг и Запад, Север и Восток?
Никита Авдеевич поднялся с постели, небрежно перекрестился на тускло горевшую под образами лампаду и подошел к
оконцу спальни. Посмотрел на раскинувшийся около его палат густой сад, в этот ранний час покрытый пеленой легкой
предутренней дымки. За деревьями угадывался крепкий тын, а за ним - приземистые строения: там у него своя тюрьма, своя
пыточная, свой палач, верные люди, готовые отвезти тайную грамоту хоть за тридевять земель и вернуться с ответом.
Ладно, страшен сон, да милостив Бог, решил Бухвостов. Но мысли о привидевшихся ему скоморохах и белой кобыле
оказалось прогнать не так-то просто: сон мучил, душа томилась предчувствием грядущей беды.
Да икак ее не ждать, если уже три года - с тех пор, как казаки взяли у турок Азов, - нет покоя душе. Поклонились донцы
Азовом государю, как некогда поклонился грозному царю Сибирью атаман Ермак. Но только протяни руку за Азовом, как
зашевелится за морем страшный зверь. Турция. И тогда неминуема война!
Пока удается отговариваться тем, что казаки, мол, сами по себе: Войско Донское самостоятельно решает, с кем ему
воевать, а с кем жить в мире, и, не спросясь Москвы, захватило крепость. Но долго ли будешь рассказывать туркам сказку
про мочало? Крымская орда вот она, рядом, за Диким полем. А хан крымский полностью под рукой султана турецкого.
Поднимутся татары - и запылают русские города, поведут людей в полон, чтобы продать на невольничьих рынках, сделав
навек рабами. И османы в стороне не останутся: может начаться нашествие похуже Батыева!
На Западе поляки сабли точат: недавняя война с ними окончилась для России неудачно. Правда, себя отстояли, но и
потеряли многое. Мир сейчас, как воздух нужен, чтобы Державе в силу войти.
Никита Авдеевич накинул кафтан и вышел в горницу. Там уже вертелся горбатый шут Антипа, для потехи наряженный в
иноземное платье, с большой деревянной саблей на боку.
- Здравствуй, хозяин. - Шут скорчил плутовскую рожу, невольно напомнив Бухвостову о кошмарном сне. - Как
почивалось?
- На стол собрали? - вместо ответа мрачно поинтересовался Никита Авдеевич. - Романовна моя спит еще? А Любаша?
- И хозяйка твоя, и племянница на теплых перинах нежатся, - сообщил шут. И, понизив голос, добавил: - Вчерашний день
опять о женихах гадали, припозднились. Прикажешь разбудить? Я мигом.
- Не надо, - отмахнулся Никита. - Пусть умыться подадут, да вели возок заложить. На торг поеду.
- На торг? - Горбун округлил глаза и радостно хлопнул в ладоши. - Возьми меня с собой.
- Возьму, - вяло согласился Бухвостов, не желая затевать спор с прилипчивым, как смола, Антипой. Парень проверенный
и не глупый, иначе не держали бы его в доме. Помехой не будет.
Умывшись, Никита Авдеевич сел завтракать и подумал, к чему бы это гадали на женихов: торопятся, что ли, девку замуж
отдать? Год назад, после смерти жениной сестры, они взяли в дом сироту Любашу: кто же ей будет опорой и защитой, если
не ближняя родня. Девица пригожая, на выданье. Глядишь, отыщется для нее добрый человек, а уж дядюшка на приданое не
поскупится. Да и сама сирота деревеньку имеет. Опять же веселее стало в доме, все кажется, что они с Романовной моложе
годами - сыновья-то разъехались на государеву службу - скучно.
Откушав, Бухвостов позвал дюжего холопа и спустился во двор к возку. Антипа уже нетерпеливо пританцовывал около
лошадей. Разрешив ему сесть рядом с кучером, Никита Авдеевич забрался в возок и велел трогать. Распахнулись мощные,
похожие на крепостные ворота усадьбы, окруженной крепким и высоким забором. Возок выкатил на улицу.
Торг раскинулся неподалеку от стен Кремля. Бухвостов поглядел на пестрое скопление людей, сновавших между рядами
лавок и лотков. В глазах рябило от множества товаров, а по ушам резануло шумом - купцы громко расхваливали товар,
покупатели отчаянно торговались, стараясь сбить цену. Где-то тревожно ржали лошади, а из ближнего кабака доносилось
пьяное нестройное пение мужских голосов.
«Наверное, стрельцы гуляют», - подумал Никита Авдеевич и приказал кучеру остановиться.
- Дальше пешком пойду, - вылезая из возка, ворчливо сказал он и прикрикнул на шута и холопа: - Не отставайте! Чтобы
под рукой были!
Важно расправив бороду, Никита Авдеевич пошел между рядов, прислушиваясь и приглядываясь, щупая товар и
прицениваясь: смекалистый человек может узнать на торжище много полезного. Вот, к примеру, почему иноземные товары
начали дорожать день ото дня? Значит, привезти товар война мешает, либо возмущение какое в той стране, или правитель
запретил вывозить. А почему запретил: сам готовится воевать или большую выгоду хочет получить? А то вдруг купцы из
какой-то страны разом засобирались домой, начинают товары скорее сбывать с рук или перепоручать верным людям. Что
там у них приключилось? Купец, он мошне молится, вести быстро получает. И Никите Авдеевичу о всех иноземных
происшествиях надо знать точно, из первых рук. Нет, на торжище только пешком ходить, все примечая и в оба уха слушая.
В рыбном ряду два молодца подняли за жабры осетра: на вытянутых вверх руках держат, а хвост на земле лежит. Хорош!
- Купи, добрый человек.
- Не надо, - отказался Бухвостов и направился дальше, поглядывая на окуньков, нежную стерлядь, тупорылых сомов.
Вот и суконный ряд. Никита Авдеевич зашел в лавку, приценился к серебристой заморской парче. Но ничего не купил,
пошел в другую лавку, из нее - в третью. Наконец выбрал кусок бархата, отсчитал деньги. Холоп шустро отнес покупку к
возку.
И снова важно шествовал по торжищу дьяк Посольского приказа Никита Бухвостов. В ряду оружейников, и бронников он
придирчиво осмотрел звонкие сабли, потом попробовал примерить калантарь - безрукавный, со стальными пластинами
доспех. Куда там! На богатырскую его фигуру специально броннику заказывать надо бы. Повертел тонкой работы корду -
однолезвийный, слегка искривленный легкий клинок. Но от покупок отказался и распрощался с оружейниками, обещав
наведаться еще. Выйдя из лавки, Бухвостов незаметно поманил пальцем Антипу и тихо спросил:
- Поглядел?
- Никто за нами не тащится, хозяин.
- Ладно, - зорко осмотревшись по сторонам, Никита Авдеевич не заметил ничего подозрительного. Решил: - Еще немного
походим.
Торг дело такое: не только многое можно узнать, но и многого лишиться. Ладно бы кошелька, который утянут ловкие
воришки, а то в толчее нож под лопатку запустят и скроются в толпе. Еще хуже, если выслеживают, куда Бухвостов
направился, к кому заходил и сколько там пробыл.
Человека, к которому шел сегодня Никита Авдеевич, он берег как зеницу ока. Даже тени подозрения не должно на него
упасть! Не один год потратил дьяк, чтобы найти его и завязать тесную дружбу. Естественно, за помощь в тайных делах
приходилось платить золотом, но человек того стоил.
Покружив по рядам, дьяк еще раз внимательно огляделся и направился к лавке перса Аббаса. Холопу приказал остаться у
крыльца, а сам, опираясь на плечо горбуна, вошел в душный сумрак увешанной коврами лавки.
- О, какой гость! - выкатился ему навстречу маленький толстый Аббас ар-Рави. - Твое посещение - счастье для меня!
- Ладно, - неласково буркнул Никита Авдеевич. - Показывай товар.
Купец прижал короткопалую руку к сердцу.
- Все самое лучшее для дорогого гостя! - приказал он слугам.
Мгновенно появились китайские шелка, фряжские сукна, английский бархат, хорасанские ковры.
- Здорова ли супруга моего драгоценного гостя? - снизу вверх заглядывая в лицо Бухвостова, почти пропел перс. -
Здоровы ли его сыновья и прекрасная племянница?
- Здоровы, - кольнул его глазами Никита.
Что-то больно говорлив и сладок сегодня Аббас. Чует сердце, не к добру. Но спрашивать его здесь ни о чем нельзя, нужно
терпеливо ждать. Ох, кто бы только знал, сколько приходится терпеть ради тайного дела!
- Здоровы, - повторил дьяк. - Девку замуж пора отдавать... Эти шелка, пожалуй, возьму. И голубого бархата кусок. А нет
ли у тебя, Аббас, такой парчи, чтобы золотом и серебром на ней были вытканы цветы и диковинные птицы? И еще, -
Бухвостов понизил голос, - поторговаться за жемчуг хочу...
- О! - Купец поднял вверх крашенные хной ладони, выражая восхищение вкусом и желаниями гостя. - Прошу, прошу...
С поклоном он распахнул дверь во внутренние покои, убранные в восточном стиле.
- Присмотри тут, - приказал Антипе дьяк и, войдя вслед за купцом, плотно притворил за собой дверь.
Теперь можно и о деле поговорить. За дверью горбун караулит, а у крыльца сторожит верный холоп. Аббас тоже чужих в
лавке не держит, но все равно беречься от вражьих глаз и ушей надо...
Купец поставил перед гостем низенький столик и предложил присесть на покрытую ковром лавку. Устроившись
напротив, Аббас достал широкий темный платок и встряхнул его, готовясь продать жемчуг. Бухвостов усмехнулся в пышные
усы: хитер перс, ни в чем промашки не даст. Восточные купцы никогда прямо не говорят о цене жемчуга, а ведут торг на
пальцах, покрыв их платком. Каждый сустав каждого пальца означает определенные свойства жемчуга и его цену, которая
зависит от округлости, величины, оттенка и породности жемчужин. Если кто и застанет их здесь наедине, чудом сумев
проскользнуть мимо верных слуг, то увидит лишь купца и покупателя, ожесточенно отстаивающих свою цену, ощупывая
пальцы друг друга и тихо переговариваясь. Да, хитер А6-бас! Но иначе не доверял бы ему дьяк, не ценил бы столь, высоко
его скрытность и умение вести тайные дела.
У маленького толстого перса огромная разветвленная сеть верных людей во многих странах. Через него они служат делу
сохранения Руси. И благодаря стараниям Бухвостова служат верно уже не первый год. Потому и берег дьяк Аббаса, как
зеницу ока.
Впрочем, неплохо было бы действительно купить жемчуг, но не крупный гурмыжский, а мелкий речной, прозываемый
скатень. Уж больно он лучистый, ясный, переливчатый, словно вобрал в себя красоту северного сияния. И всегда радует
глаз, приносит утешение сердцу.
Дьяк легко коснулся под платком руки Аббаса, ощупью отыскав сустав нужного пальца. Купец кивнул:
- Дам, обязательно дам, - и в ответ нажал на палец Никиты, указывая цену.
Но Бухвостов решил не ждать, пока перс, свято соблюдая восточные обычаи, пройдет одну за другой все стадии торга:
иджабу - предложение, кабуля - согласие, акд - договор. Не до того.
- Что привез, какие вести? - тихо спросил дьяк. Даже здесь он не желал рисковать: среди преданных слуг тоже могут
оказаться купленные на чужое золото. Если сам Никита покупал слуг интересующих его людей, то почему этого не может
Делать кто-то другой? Нет, береженого и Бог бережет!
- Плохие вести, - прошелестел перс и горестно причмокнул пухлыми губами.
- Говори, говори, - поторопил Бухвостов, чувствуя, как под сердцем у него тонко заныло. Неужто сон в руку?
- Пока слово не сказано, оно узник того, кто собирался его освободить, - грустно усмехнулся Аббас. - А когда оно
произнесено, его узником становится сказавший. Знаешь, я редко сожалел о том, что молчал, но зато часто раскаивался
после того, как открывал рот.
«Ах, персидская лисица. Вечно крутит хвостом и осторожничает, - раздраженно подумал Никита Авдеевич, - даже со
мной».
- Не хватает и тысячи друзей, но даже одного врага слишком много, - ответил он купцу восточной пословицей. - А враг
твоего врага - друг! Разве мы не друзья, Аббас? Турки - враги и твоему народу, и моему. Они всем грозят войной. То, что вы
единоверцы, в Магомета верите, вас с ними не примиряет. Говори!
- Э-э... Кто сможет примирить суннитов и шиитов? - опустил глаза купец. - Обернись и погляди - христиане тоже разделились на католиков и православных, каждый
только себя считает истинно верующим, а других - еретиками. Разве не так?
- Оставим это попам и муллам. Что в Царьграде? - сердито засопел дьяк.
- Султана беспокоит захват казаками Азова, - боязливо округлил черные глаза перс и, встревожено оглянувшись на дверь,
добавил: - Там говорят, что теперь Москва получила свободный выход к теплым морям, а это значит, все теперь в ее воле.
«Да, радоваться туркам нечему, - мысленно согласился с ним Бухвостов. - Потерять сильную крепость, замком
запиравшую устье Дона, а вместе с ней один из самых больших невольничьих рынков для басурман болезненно. Из Азова
они нам постоянно грозили, держали в крепости арсенал для Крымской орды, снаряжали ее в набеги, не давали русским
выйти в море. Еще бы им теперь не тревожиться, когда наши корабли могут вырваться на простор. Да только где эти
корабли? Их еще построить надо».
- Твои люди что говорят, о чем султан Мурад думает?
- О чем может думать султан? - криво усмехнулся перс. - О войне.
Сердце у Никиты Авдеевича сжалось и еще сильнее заныло, отдавая болью в левом плече и под лопаткой. Война! С
трудом выговаривая слова враз онемевшими губами, он встревожено спросил:
- На нас пойдет? Когда?..
- Сейчас Мурад занят другой войной, - немного успокоил Аббас. - Ему не дает покоя Багдад! А Константинополь смотрит
на Москву и выжидает, возьмет ваш царь Азов под свою руку или нет?
- Понятно, - протянул Бухвостов.
Боль несколько утихла и начала отпускать, но он знал, что она просто притаилась подколодной змеей и будет терпеливо
ждать своего часа. Пока все, что сказал купец, не великая новость. А вот как дальше будут развиваться события в турецкой
столице?
Перс почти лег жирной грудью на столик и приблизил губы к уху дьяка.
- Недовольны султаном, - жарко зашептал он, еще больше выпучив глаза. - Его мать, старая султанша, недовольна, крутую
похлебку варит. Мусульмане недовольны войной с единоверцами, хотят войны с гяурами. Говорят на улицах: хватит
проливать свою кровь, пора пустить чужую. Трон Мурада шатается.
Вот это действительно новость! Недаром старая восточная мудрость гласит: даже огромный караван верблюдов зависит
от одного идущего впереди осла. Смена султана - потрясение мира!
Старая султанша-мать, валиде, - большая сила. И коль скоро вместе с ней проявляют недовольство сановники,
наживающиеся на войне и угнетении славян, надо ждать серьезных событий. И не только ждать, а готовиться к ним загодя.
- Заговор плетут против Руси. Переговоры с Крымом только для отвода глаз, - щекотал ухо Никите Авдеевичу шепот
Аббаса. - Орда хитра, но во всем слушается турок. Как те скажут, так и будет. Мечтают взять русских в клещи: татары и
турки ударят с юга, а поляки - с запада!
- Откуда знаешь?.. Точно ли? - отшатнулся пораженный Бухвостов.
Снова шевельнулась предательская боль в груди и похолодели руки: хотят всю Русь превратить в Дикое поле, засеять его
костьми и полить кровью, сделать пустыней, а людей - в рабство? Ну, злыдни...
- Не сомневайся, - обиженно поджал губы перс, поглаживая ладонями длинную бороду - Мои люди верные, много лет я с
ними веду дела, и еще ни разу они не обманули.
«Положим, раньше не обманывали, а теперь могут и вокруг пальца обвести, - подумал дьяк. - Не зря привиделась во сне
гладкая да белая кобыла. Вот и выплыла складная ложь. Но нет в ней вины Аббаса: он за что купил, за то и продал. Не
используют ли его, чтобы нас заранее взбудоражить? Но тогда получается, что кому-то известно истинное лицо перса? М-да,
голову от думок сломаешь».
Скомкав темный платок, Никита Авдеевич вытер им покрывшийся холодной испариной лоб:
- Вести твои тяжкие!
- Прости, что расстроил тебя, - купец встал и, порывшись в сундуке, достал кожаный кошель.
Расстелив на стоянке шаль, он высыпая на неё жемчуг и прицокнул языком, словно сожалея, что придется расставаться с
такой красотой. Бухвостов вынул кошелек, но перс замахал руками:
- Что ты, не нужно! Какие деньги, какие счеты между нами? Это подарок от меня твоей жене и племяннице. Бери, бери!
- Спасибо, - поблагодарил дьяк. - Я к тебе еще наведаюсь - на следующей неделе. Жди.
- Всегда рад такому высокородному гостю! - громко сказал Аббас, открывая дверь в лавку. - Всегда рад! Какая честь для
моего скромного дома!..
К своему возку Бухвостов возвращался, не глядя по сторонам, не обращая внимания на товары и не слыша гомона широко
раскинувшегося шумного торга. Голова пылала от дум, не шло из ума сказанное хитрым персом. Неужели опять на долгие
годы затянется дело с выходом к теплым морям? А ведь земля там исконно наша, захваченная турками да татарами в лихое
для страны время. Сейчас, казалось бы, вот он, Азов, опять в руке государя, но нет пока сил у Державы крепко сжать
десницу. Особенно если начнется новая разорительная война.
Никита Авдеевич нахмурился. В его ли слабых силах не дать войне разгореться, тем более сразу и на юге и на западе?
Поляки, конечно, очертя голову в драку не полезут: будут ждать, пока турки себя не проявят. Пошумят паны, похорохорятся,
побряцают саблями, показывая воинственность, но... будут ждать! А если с юга ударят, то и они не замедлят.
Усевшись в возок, Никита Авдеевич велел ехать домой. Дорогой решил немедленно проверить то, что поведал ему в
задней комнате своей лавки хитрый перс. Пусть надежные и верные люди узнают, так ли обстоят дела в Константинополе и
в Польше, как говорит Аббас. Сегодня же поскачет гонец на полдень, на юг, к есаулу Войска Донского Федору Паршину.
У него везде свои люди есть, о них даже и Никите Авдеевичу неизвестно. Вот пусть они и постараются, похлопочут, а он
и сам тоже попробует узнать, что за похлебку заварили турки и латиняне, желая заставить Русь расхлебывать кровавое
варево
В набег на Дон Крымская орда ходила через Гнилые воды - Сиваш, потом держала путь на Черный колодец, Овечьи воды,
Конские воды: от колодца к колодцу тянулась в степи сакма - страшный след татарской конницы, несущей огонь пожаров,
смерть и разорение, ужас полона и бесчестия.
На Русь и Слободскую Украину орда шла по Муравскому шляху - древнему пути из Крыма в
глубь русских земель, тянувшемуся по гребню водораздела Днепра и Дона. Возвращаясь из набега, по этому же шляху гнали
полон.
Лишь только сойдет снег, отшумят веселые ручьи и чуть подсохнет степь, выходили в сторожевые станицы казаки.
Опытные сакмогоны - следопыты, умевшие читать следы, не слезая с седла, - тревожно вглядывались в землю, отыскивая
отпечатки копыт быстрых татарских лошадей. И если находили, разжигали дымные костры, поднимая казачье войско, чтобы
не допустить орду на Русь...
Горе разведчику в Диком поле - краю вечных войн и набегов, если он пренебрегает законами войны: постоянно таиться,
не разжигать ночью огня, разводить бездымный костер только днем, никогда не снимать оружия, дневать и ночевать в
разных местах, выставлять сторожу, запутывать след и мгновенно исчезать. Забыл об этом - и тут же жестокая, неотвратимая
расплата. Тонко свистнет выпущенная из тугого лука степняка стрела и оборвет жизнь казака. Или захлестнет шею петля
аркана, сплетенного из конского волоса, вырвет из седла, и, гикнув, пустит татарин коня галопом, волоча по земле взятого в
полон.
Или заманят басурманы в хитрую ловушку, внезапно навалятся и вырежут станицу, а потом только вороны станут
кружить над местом скоротечной кровавой сечи да прошумит печально под ветром ковыль над погубленными казачьими
головами. Высунется из норки пугливый суслик, встанет столбиком поглядеть по сторонам, свистнет со страху - и опять в
норку.
Нет мира в Диком поле - краю вечных войн и набегов.

***

Дневали в неглубокой сухой балке. Варился кулеш на маленьком костре, тревожно фыркали кони. Аким Тетеря,
помешивая деревянной ложкой в котле, балагурил:
- Хлеб в пути плечей не оттянет, а ежели голодный, то и архиерей уворует.
- Бабы каменные в степи, говорят, тыщи лет стоят, - задумчиво глядя на бездымные языки пламени, протянул Гурьян
Нечаев. - Пропасть мне, если вру, но слыхал я, что под этими бабами клады зарыты.
- Клад не каждому дается, - немедленно откликнулся Аким, поглядывая на лежавших вокруг костра казаков - Нечистая
сила зарытое золото охраняет. Чтобы взять его, нужно знать заговоры. Бывает, клад на голову прячут или на несколько
мертвых голов. Тогда надо загубить столько же душ, иначе богатства не видать как своих ушей. Между пальцев протечет. А
еще бывают клады на счастливого...
- Это как? - заинтересовался Гурьян.
- Ну, выходит тебе такое счастье в образе кошки, курицы или собаки, - охотно начал объяснять Тетеря. - Тут не зевай,
беги за ней. Когда она остановится, бей ее, не мешкая, чем попало и кричи: «Рассыпься!» Где она развалится, на том месте и
копай.
Слушая его, Тимофей устало прикрыл глаза, отдыхая после долгого пути в седле. Этой весной сравнялось ему двадцать
лет, и мог ли он усидеть за стенами монастыря, когда прозрачный воздух полон ароматами проснувшейся после стужи земли,
а ветер доносит запах гари далеких костров? Поднимешься на колокольню и видишь, как до самого неба раскинулась
привольная равнина, покрытая изумрудным ковром трав с яркими пятнами цветов. Скачи во весь опор в любую сторону, и
нигде нет - ни конца, ни края. Конь застоялся, привычна и легка в руке острая сабля, а главное - без тебя может уйти в степь
сторожевая станица - ловить в Диком поле басурмана, чтобы узнать, не пошла ли орда в новый набег.
Отец Зосима к просьбе питомца отпустить его в степь отнесся неодобрительно:
- Не для сторожевых засад столько лет учили тебя. Стоявший перед строгим игуменом рослый, широкоплечий
Тимофей виновато потупился: прав отче. Но каково целыми днями читать арабские книги, если степь зовет.
Зосима молчал, беззвучно шевелил сухими бледными губами, словно творил молитву Богородице, прося ее спасти и
сохранить уходивших в поле. Потом сказал:
- Последний раз отпускаю тебя. Понимаю, что кровь молодая играет. Но срок тебе в поле гулять десять дней. Иди с
Богом!
Обрадованный Тимофей поцеловал руку настоятеля, выскочил из кельи и бегом кинулся седлать вороного жеребца.
- Кулеш готов, - отвлек его от раздумий Аким.
Ели молча, по очереди черпая ложками из котла. Высоко в чистом, ярко-голубом небе стояло начинавшее изрядно
припекать солнце. Слегка парило. Временами набегал прохладный ветерок, будто вобравший в себя сырость еще лежавшего
в глубоких балках снега. Поев, Головин полез на курган сменить охранявших дневку казаков. Следом заторопился Аким.
Каждый в сторожевой станице знал свое место. Никому не нужно напоминать о деле. Остальные задремали, прикрыв
шапками лица. Бессонные ночи выматывали, да и холодно еще ночами, никак не согреешься без огня, а развести костер
нельзя.
Тимоха и Аким залегли в густой траве на вершине кургана рядом с древней каменной бабой, безучастно смотревшей
вдаль, повернув плоское лицо на полуденную сторону - туда, откуда может прийти орда.
Четвертый день казаки рыскали, по степи, но сакмы не нашли. Атаман сторожевой станицы Иван Рваный недоумевал:
неужели случилось чудо, и татары не пошли этой весной в набег? Бывало, шайки степняков-людоловов выходили на
страшную охоту раньше, чем сойдет весь снег в Диком поле. Везли с собой запас корма для коней на неделю-другую. А
вокруг потом уж все зазеленеет. Никогда еще они так не задерживались. И сакму трудно не увидеть: татары идут в набег,
имея не меньше трех заводных лошадей на каждого всадника. В крайнем случае, по две заводных и одну под седлом. Если в
поход собралась хотя бы сотня всадников, то три-четыре сотни коней основательно потопчут степную траву. Но сакмы не
было!
«Еще пару дней побуду со станицей, а потом надо возвращаться, - думал Головин, зорко посматривая по сторонам. -
Зосима разрешил отсутствовать не больше десяти дней. Наверное, на то есть причины. Но кто знает какие? Наставник не
поощрял любопытства. Может, близится время, когда понадобится то, чему меня учили? Только где и как это будет?
- Не заснул? - шепотом спросил Аким и толкнул Тимофея в бок. - Или сморило после кулеша?
Головин хотел отшутиться, но застыл, напряженно всматриваясь в зеленое море колыхавшейся под ветром высокой
травы. Чуть в стороне от кургана мелькнуло среди зелени что-то темное. И сразу пропало. Может быть, зверь проскочил? У
зверя свои тропы и ловы, но он всегда стороной обойдет людей, учуяв запахи лошадей и железа. Или птица пролетела,
касаясь крылом земли? Да нет, вроде не пролетала. Зайцы, суслики и другая звериная мелочь тем более привыкли таиться,
чтобы не стать легкой добычей беркута, лисицы или волка. И разве разглядеть на таком расстоянии маленького зверька?
Ага, снова мелькнуло: коричнево-серое, мохнатое, быстро двигающееся. Еще мелькнуло, еще... Да это же ордынцы в
вывернутых мехом наружу полушубках!
- Татары! - сдавленно вскрикнул Тимофей.
- Где? - встрепенулся Аким, приподнимаясь на локте, и сразу увидел басурман: остроконечные бараньи шапки, закинутые
за спину длинные луки. Размеренно бегут низкорослые, невероятно выносливые лошади. Разведка орды?
Татары ехали спокойно, растянувшись цепочкой след в след друг другу. Под первым шла игривая караковая кобыла с
длинной гривой. Всадник, осаживая ее, сердите дергал поводья и, оборачиваясь, что-то говорил остальным, показывая
вперед рукой. Последний татарин вел заводных лошадей.
- Сами в руки лезут. - Глаза у Акима загорелись, и он начал потихоньку отползать назад. - Смотри за ними, а я станицу
подниму.
Кубарем скатившись вниз по склону, он исчез в балке, но вскоре появился вновь, уже вместе с Рваным. Быстро
взобравшись на вершину кургана, Иван осторожно выглянул из-за глубоко вросшей в землю каменной бабы.
- Там, - показал ему на татар Тимофей.
- Вижу, - буркнул атаман. - Надо внезапно ударить и хоть одного взять живым. Справа зайдем. Дальше по левую руку
балка будет. Айда!
Казаки уже приготовились к бою. Гурьян подвел атаману коня. Прыгнув в седло, Иван взял в руки длинный лук.
- Татар десяток, а нас на два меньше. Первого сам стрелой возьму, второго бьет Гурьян, сзади будет Аким. И чтобы ни
один не ушел!.. Остальные с Тимохой заходят справа. Из ружей не стрелять! Может, рядом другие... - недоговорив, он
пустил коня наметом. На скаку выдернул из колчана две длинные стрелы. Одну положил на тетиву, а другую зажал в зубах.
Казаки развернули лошадей и вымахнули к подножию кургана, обтекая его с обеих сторон, чтобы окружить басурман.
Страха Головин не испытывал - брать в поле степняка стало для него привычным делом, - но и проявлять безрассудную
удаль его давно отучили, настойчиво прививая расчетливое хладнокровие опытного бойца. Он знал: ни атаман, ни Гурьян не
промахнутся. Значит, сразу два врага упадут под копыта своих коней. Сзади выпустит стрелу Аким и перехватит заводных
лошадей. С уцелевшими татарами, может, придется и сабли скрестить, прежде чем удастся набросить кому-нибудь из них на
шею аркан. Или сразу ловить басурмана, выволакивая его из схватки? Пожалуй...
Увидев перед собой казака с натянутым луком в руках, татары опешили. Атаман спустил тетиву, и караковая кобыла
понеслась по степи с пустым седлом. Стрела Гурьяна сбила наземь второго татарина, а Аким успел заскочить разведчикам в
тыл и расправился с коноводом, перехватив заводных лошадей. Степняки быстро оправились от неожиданности - в донцов
полетели ответные стрелы. Оставшиеся в живых татары решили прорваться к своим любой ценой, прежде чем их возьмут в
сабли.
Тимофей уже высмотрел средних лет татарина в кояре - кожаном панцире, надетом под вывороченный мехом наружу
бараний полушубок. Зло ощерившись, степняк выпустил несколько стрел, потом бросил лук и схватился за рукоять кривой
сабли. Обнажить ее он не успел. Головин раскрутил длинный аркан, и петля захлестнула плечи ордынца. Резко развернув
жеребца, Тимофей выдернул степняка из седла и поволок подальше от начавшейся рубки. Сзади звенели сабли, тревожно
ржали лошади, яростно кричали люди, пластая друг друга клинками.
Проскакав десятка два саженей, Тимофей оглянулся. Все было уже кончено: казаки ловили разбегавшихся татарских
коней...
После вновь сошлись в балочке, где еще слабо тлели угли костра, на котором совсем недавно варился кулеш. Постелили
на землю кафтан и бережно уложили на него Гурьяна - ордынская стрела насквозь пронзила казака под правым плечом, но
удалось отломить наконечник и осторожно вытянуть древко. Из раны пульсирующими толчками тонкой струйкой
выкатывалась кровь, все шире расплываясь темно-багровым пятном по холсту рубахи. От боли Гурьян до синевы прикусил
губу.
Пленный татарин, обезоруженный и связанный, жарко блестя раскосыми глазами, с ненавистью смотрел на русских. По
его телу часто пробегала мелкая дрожь, словно от озноба.
- Замерз, что ли? - обернулся к нему Рваный. - Ничо, щас согреем. Вздуйте огонь... Аким, давай наверх!
Тетеря полез на курган - охранять станицу. Головин умело перевязал раненого чистым куском полотна. Гурьян слабо
застонал и притих. На лбу его выступила испарина. В стороне, вытянувшись на охапке жесткой травы, лежал Гаврила
Щукин, порубанный в схватке. Ему уже никто не мог помочь.
- Дорого ты нам достался, - остановившись перед пленным, устало сказал Иван. - Одна христианская душа уже в рай
пошла, а другая - вот-вот догонять отправится Может, и тебя срубать?
Припухшие веки татарина чуть дрогнули, и внимательно наблюдавший за ним Тимофей понял: пленник знает русский
язык. Но будет ли он говорить?
- Удавить его, да и бросить в степи, - предложил один из казаков. - Нехай валяется, пока лисы не растащат и вороны не
расклюют!
Татарин заерзал, натягивая путы на руках и сердито шипя сквозь стиснутые зубы: как мусульманин, он страшился смерти
без погребения.
- Ты храбрый воин и можешь получить достойную смерть, - разгадав замысел атамана, по-татарски сказал Головин. -
Сколько всадников вышло в набег? Где сейчас орда?
- У-у, шайтан! - яростно рванувшись, заорал степняк. - Убей, чего ждешь?
- Убить успеем, - мрачно заметил Рваный. Он вытащил из ружья шомпол и положил его в огонь костра. - Не хочешь по-
хорошему? Железо заставит!
- Аллах велик и милосерден! - забормотал татарин, - Моя рука не знала устали, карая неверных. В книге судеб все
записано, я все равно буду среди гурий в раю!
- Даже раньше, чем ты думаешь, - заметил Тимофей. Он нагнулся над пленным, распахнул его полушубок и рванул за
шнурок, поддерживающий штаны. Бросил степняка лицом вниз и спустил с него узкие кожаные шаровары, обнажив
посиневшие ягодицы.
- Сейчас воткнем тебе раскаленный шомпол так, чтобы он сзади достал до поганого языка! А потом привяжем к лошади и
отпустим ее в степь.
- Кончать пора, - вытащив шомпол из костра, хмуро сказал Рваный. - Воронье уже слетается на падаль, как бы орда не
заметила.
- Нет! - истошно завопил пленник, судорожно извиваясь всем телом. - Нет!
Один из казаков сел ему на плечи, другой прижал ноги. Атаман слегка коснулся раскаленным концом шомпола
вздрагивавших ягодиц татарина.
- О-у! - дико завыл тот, захлебываясь криком. - Нет, нет!
- Говори, говори! - орал ему в ухо Тимофей - Сколько всадников?
- Три сотни, - разом обмякнув, простонал степняк. - Они близко, очень близко.
- Куда идете? - продолжал допытываться Головин. - Ну? Где орда?
- Не знаю... У-у, шайтан! - Татарин стал кусать землю. - Мурзы Джембойлукской орды не говорят простому воину, куда
лежит путь коней. Вели на Русь!
- Где орда? - Рваный вновь слегка прижег татарина.
- Ай, ай! - взвизгнул пленный. - Сначала мы пошли... Другие ждать будут... Хан Гирей в Крыму сидит...
Осыпая комья земли, в балку скатился Тетеря. Лицо его было бледным как полотно.
- Татары!
- Близко? - Атаман уперся в него тяжелым взглядом.
- Идут, идут! - злобно засмеялся степняк. - Месть!
- Заткнись, - пнул его сапогом Тимофей. - Будет каркать.
- Полумесяцем раскинулись, - вытирая мокрое лицо шапкой, сообщил Аким. - Широко захватывают, видать, воронье
заметили. Уже курган обтекают.
- Уходим, - быстро принял решение Иван. Пленного подняли, бросили поперек седла, стянули ему руки и ноги под
брюхом лошади. Привязали к коню тело погибшего Гаврилы Щукина и бережно усадили Гурьяна. Тимофей поднял его
саблю. Через минуту маленький отряд, держа в центре раненого и пленного, на рысях вымахал из балки. Поднявшись на
стременах, Головин посмотрел вперед и понял: опоздали! Степь словно ожила и задрожала от топота копыт вражеской
конницы. Смертельной петлей татары захлестнули курган и балку, в которой допрашивали пленного. Тут и там мелькали
мохнатые шапки, доносилось ржание лошадей.
Нет, хитрые и коварные степняки, искушенные в деле набегов и схваток, не станут принимать боя даже с кучкой казаков -
зачем, если русским просто некуда деваться? Сейчас закружится страшная карусель всадников, полетят меткие стрелы, падут
наземь кони, а там наступит черед арканов: сыромятные и сплетенные из конского волоса петли затянутся на руках, на горле,
скользнут к ногам...
- Заводных вперед! - прокричал атаман. - Ружья готовь!
Казаки погнали перед собой заводных лошадей, посвистом и гиком заставляя их все ускорять и ускорять бег.
Использовать против врага его же излюбленный прием - пробить чужой строй заводными, лошадьми? Пожалуй, сейчас это
единственная надежда вырваться из западни. А там как Бог даст, лишь бы кони вынесли!
Татары пустили стрелы, бухнуло несколько выстрелов. Летевшие впереди кони кувырнулись, но остальные уже успели
ударить по степнякам, заставив их смешаться. Казаки дали жидкий залп из ружей и врубились в татарский строй. Тимофей,
держа сабли в обеих руках, чертом вертелся в седле, отражая и нанося удары. Прорваться, во что бы то ни стало прорваться!
Надо подать весть о набеге и доставить пленного. Наверняка он сказал далеко не все, что знает.
Отбив занесенную над головой саблю татарина в лисьей шапке, Головин быстро ткнул его клинком в живот и, резко
развернувшись, успел достать еще одного, рубанув поперек лица. Некогда смотреть, что с ними стало, - уже налетели другие,
грозя раскроить череп острой сталью.
Два молодых наездника начали наседать на Тимофея, крикнув остальным, чтоб не мешали им расправиться с русским.
Горяча коней и дерзко смеясь, они вертели саблями, готовясь, рубанув сплеча, развалить казака до седла.
Сильно сжав коленями бока жеребца, Головин направил его прямо на врагов, стремясь проскочить между ними, но в
последний момент неожиданно отвернул и поднял вороного на дыбы. Сверкнула на солнце сабля и, описав короткий
полукруг, снесла голову первому наезднику, оказавшемуся справа от Тимофея. А слева уже вывернулся второй: целясь
клинком то в бок, то в шею, он вихрем налетал и тут же отскакивал прочь. Татарин был ловок, увертлив, как уж, легко
правил конем, умело закрывался небольшим круглым щитом, украшенным чеканными медными бляшками. Вот он снова
наскочил, стараясь рассечь концом сабли грудь казака.
Головин принял удар на скрещенные клинки и сильно развел их в стороны, заставив степняка отвести назад руку.
- Вах! - вскрикнул наездник и начал сползать с седла: его правая рука, мгновение назад сжимавшая саблю, упала под
копыта коня. Крепко учил биться чернец Родион!
Тимофей выхватил из-за пояса пистолет, выстрелил в пытавшегося ткнуть его копьем татарина и стрелой вылетел из
свалки. Впереди, держа за узду лошадь с пленным, торопливо уходил в степь Иван Рваный. Чуть отстав от него, скакали еще
двое казаков. Но вот один пошатнулся и упал на гриву коня - догнала шальная пуля.
Погонять вороного не было нужды: ему словно передалась тревога Тимофея, и он летел быстрее ветра, струной вытягивай
сильное тело и, казалось, почти не касался копытами земли. Сзади жутко выли татары, мимо уха вжикнула стрела, дробью
рассыпался топот погони. Степняки не хотели выпустить уже попавших в их руки и обреченных на смерть: в Диком поле
один закон - либо ты, либо тебя!
Только позволь уйти казакам - и они поднимут на перехват набега Донское Войско. А что против него три сотни
всадников? Нет, надо волками гнать по степи остатки сторожевой станицы, не давая ей передышки, пока не подкосятся ноги
коней, пока не падут они, пятная траву потоками крови из ноздрей. Срубить казачьи головы, насадить их на копья и
привезти из набега, как почетный трофей. На ходу перескакивать на свежих, заводных лошадей и гнать, гнать, гнать!..
Поравнявшись с атаманом, Тимофей увидел, что рядом с ним скачет только Аким Тетеря. Итак, их осталось всего трое, не
считая пленного татарина, мешком брошенного поперек седла. Левый рукав у Ивана набух темной кровью, рука повисла
плетью, а Тетеря ничего, целехонький, - лишь багровый след удара на скуле да разодран сапог.
- Дым! - покосившись на Головина налитым кровью глазом, просипел Рваный и направил коня к дальнему кургану.
- Ги-и-и-их! - кричал Аким, подгоняя скакунов.
На дальнем кургане загодя были сложены охапки сухой травы и валежник для костра, чтобы столбом дыма оповестить
другие сторожевые станицы о появлении орды. И теперь Иван рвался туда, надеясь, что успеет предупредить своих,
помешает врагу застать их врасплох.
Головин оглянулся. Погоня раскинулась широко по степи: не меньше полусотни всадников преследовали казаков,
сумевших оторваться на несколько полетов стрелы. Но долго ли удастся выдержать это расстояние? У татар есть свежие,
заводные кони.
Как же медленно приближается заветный курган! О