МАКЛИН
СТРАХ ГЛУБИНЫ
детектив


ПРОЛОГ
3 мая 1958 года.
Я сидел у себя в конторе, если так можно назвать деревянный сарайчик размерами два на три метра, смонтированный на автоприцепе. Я торчал здесь уже четыре часа, и мои уши болели от постоянного нажима наушников. Если бы мне пришлось так сидеть целые сутки, я все равно бы не двинулся с места: эти наушники были для меня самым важным в мире, только они связывали меня со всем тем, что представляло для меня какую-то ценность.
По крайней мере три часа назад Пит должен был дать о себе знать на нашей волне. Барранкилья была далеко на Юго-Востоке, но мы уже много раз летали по этой трассе. Три наших самолета ДС были старенькие, однако благодаря хорошему обслуживанию находились в прекрасном техническом состоянии. Пит — прекрасный пилот, а Барри — ас среди штурманов. Метеорологические прогнозы для западного района Карибского моря были благоприятными, сезон ураганов еще не начался.
Я не мог понять, почему они так долго не дают о себе знать. В любом случае они дожны были уже пройти пункт максимального сближения и лететь в северном направлении, приближаясь к цели полета — Тампе. Неужели они не послушались моего приказа и вместо того, чтобы описать большую дугу над Юкатанским проливом, полетели самой короткой дорогой, над Кубой? В те времена с самолетами, пролетающими над этим раздираемым гражданской войной островом, могли произойти самые неприятные неожиданности. Мне такой вариант казался малоправдоподоб-ным, а если учесть их груз — совершенно невозможным. Когда дело было рискованным, Пит был даже более осторожным и предусмотрительным, чем я.
В углу тихонько играло радио. Работала какая-то английская станция, и второй раз за вечер неизвестный мне гитарист начинал о смерти своей матери, жены или любимой, я уже не помню. Песенка называлась «Моя красная роза вдруг стала белой». Красное — жизнь, белое — смерть. Красный и белый — цвета трех самолетов, составляющих собственность нашего Транска-
рибского общества чартерных рейсов. Когда песенка, наконец, закончилась, я вздохнул с облегчением.Обстановка в моей конторе была скромной — письменный стол, два кресла, небольшой сейф и мощная радиостанция RCA, питание к которой поступало по толстому кабелю, идущему от зданий аэропорта. Кроме того, еще было зеркало. Его повесила Элизабет, когда была здесь единственный раз, а потом у меня как-то не доходили руки снять его.
Я посмотрел в зеркало и понял, что сделал ошибку. Черные волосы, черные брови, темно-голубые глаза и бледное, измученное, напряженное лицо напомнили мне, насколько сильно я волнуюсь. Как-будто мне надо было себе об этом напоминать! Я отвернулся и посмотрел в окно.
Даже в хорошую погоду в это окно мало что было видно: десять миль угрюмой, размокшей равнины, простирающейся от аэропорта Стенли-Филд до Белиза. Сейчас в Гондурасе начался сезон дождей, потоки воды с самого утра стекали по стеклу, а с низких хмурых туч лил дождь на сухую землю, превращая мир за окном во что-то серое, туманное.
Я снова отстучал наши позывные, с таким же результатом, как и раньше. Молчание. Сменил настройку, чтобы проверить в порядке ли прием, и, услышав только атмосферные разряды, какое-то пение и музыку, вернулся тотчас на нашу частоту.
Этот полет для нашего Транскарибского общества чартерных рейсов был самым важным из всех, а я должен сидеть, как прикованный, в этом маленьком помещении и ждать заправщик, который вообще не прибыл на место. Без этого заправщика красно-белая машина, стоящая на взлетной полосе в пятидесяти метрах от домика, нужна мне, как прошлогодний снег.
Из Барранкильи они вылетели, в этом я был уверен. Первое известие я получил три дня назад, когда прибыл на место. В зашифрованной радиограмме не было никаких намеков на трудности. Все происходило в полной тайне. О самолете знали только трое высших государственных чиновников. «Ллойд» согласился принять страховку груза, но по максимальной ставке. Я не обратил особого внимания на радиосообщение о вчерашней попытке покушения сторонников диктатуры, которые не хотели выбора либерала Лераса; были запрещены полеты всем пассажирским и военным самолетам на внутренних линиях, но внешних линий это не коснулось. Колумбия оказалась в таком трудном финансовом положении, что не могла портить отношения с иностранцами, а мы были примерно в такой же ситуации.
Я не хотел рисковать, поэтому дал телеграмму Питу, чтобы он взял с собой Элизабет и Джона. Если 4 мая — то есть завтра — власть захватят нежелательные элементы и узнают о нашей
деятельности, это будет означать конец нашего Общества. И причем незамедлительно. Но если учесть то сказочное вознаграждение, которое нам предложили за один рейс в Тампу...
В наушниках что-то затрещало. Было похоже на атмосферные разряды, но как раз на нашей волне. Как-будто кто-то хотел включиться. Я изо всех сил напряг свой слух, но напрасно. Ни голосов, ни морзянки, ничего. Я потянулся за сигаретами.
Радио все играло. Третий раз я услышал: «Моя красная роза вдруг стала белой».
Это было выше моих сил. Я сорвал наушники, подскочил к приемнику и выключил его, потом взял бутылку, стоящую под столом. Налил солидную порцию и снова надел наушники.
— СКР вызывает СКС. СКР вызывает СКС. Ты меня слышишь? Прием...
Виски залило письменный стол, перевернутый бокал с треском разбился об пол, а я лихорадочно искал микрофон.
— Говорит СКС, говорит СКС! — орал я изо всех сил.— Пит это ты? Пит! Прием...
— Это я... Идем по курсу. Я не виноват, что опоздал,— голос был слабый, далекий, но я ощущал в нем беспокойство и бешенство.
— Я торчу здесь уже неизвестно сколько! — Хотя я почувствовал облегчение, в моем голосе зазвучал гнев, но когда я это понял, мне стало очень стыдно.— Что-то случилось, Пит?
— Случилось! Какой-то шутник узнал, какой у нас груз, а может, мы ему просто не понравились. В общем, он подложил под нашу рацию небольшую бомбочку. Детонатор сработал, но, к счастью, бомба не взорвалась. Рация чуть не разлетелась на части. У Барри есть целый мешок запасных частей, и как раз сейчас он ухитрился исправить рацию.
Я вспотел, руки мои дрожали. Когда я, наконец, заговорил, мой голос начал срываться.
— Ты говоришь, кто-то подложил бомбу? Значит, кто-то хотел вас взорвать?
— Вероятнее всего.
— У вас есть раненые? — Я с испугом ждал ответа.
— Успокойся, старина. Пострадала только рация.
— Слава богу! Будем надеяться, что это все.
— Не волнуйся. У нас есть ангел-хранитель. Уже тридцать минут нас сопровождает американский военный самолет. Наверное, из Барранкильи по радио потребовали эскорт, который будет следовать за нами до цели.— Питер сухо засмеялся.— В конце концов, больше всего в нашем грузе заинтересованы американцы.
— Что это за самолет? — удивленно спросил я. Ведь не каждый пилот смог бы обнаружить над Мексиканским заливом без
указаний радиолокаторов нашу маленькую машину.— Тебя придупредили об этом?
— Нет. Не беспокойся, все в порядке. Минуту назад мы с ним разговаривали. Он все знает о нас и нашем грузе. Это старенький «Мустанг», оборудованный дополнительными баками для горючего, реактивнй самолет не продержался бы столько времени в воздухе.
— Ясно! Какой у вас курс?
— 040.
— Где вы находитесь?
Он что-то ответил, но я не расслышал. Прием становился все хуже, атмосферные разряды усиливались.
— Повтори.
— Барри определяет наше положение. У него было много работы с рацией. Он говорит, что определится через пару минут.
— Дай мне поговорить с Элизабет.
— Говори.
Перерыв, а потом я услышал голос, который был для меня дороже всего на свете.
— Как ты там, любимый? Мне жаль, мы доставляем тебе столько хлопот...— Такая уж Лиз! О себе она не говорит ни слова.
— Все в порядке? Ты уверена...
— Конечно! — Голос ее доносился издалека, слышно было слабовато, но ее настроение я определил бы и за тысячу миль.— Мы уже почти у цели. Я вижу землю и свет внизу.— Несколько секунд было тихо, а потом я услышал почти шепот.— Я люблю тебя, ты мой самый дорогой!
— Правда?
— Очень, очень... Счастливый, немного успокоившийся, я удобнее расположился в кресле, но сразу вскочил и прильнул к рации, потому что внезапно раздался крик Лиз, а потом закричал Пит:
— Он пикирует на нас! Этот сукин сын пикирует на нас! Он открывает огонь изо всех...
А потом уже только стон, заглушённый криком смертельно раненной женщины. В этот самый момент я услышал грохот взрывающихся снарядов. Наушники упали на пол. Все продолжалось не более двух секунд. Потом я не слышал уже ни выстрелов, ни стонов, ни криков. Не слышал ничего.
Две секунды. Всего лишь две секунды. В течение двух секунд я лишился всего, что у меня было. В течение двух секунд я остался один в пустом, безлюдном, бессмысленном мире.
Моя красная роза вдруг стала белой.
Было 3 мая 1958 года.

Глава I
Я внимательно смотрел на мужчину, сидящего за высоким столом из красного дерева. Почему-то ожидал, что он будет соответствовать тем представлениям, которые у меня сформировались из-за чтения книг и просмотра кинофильмов в те времена, когда у меня еще было на это время,— представлениям довольно примитивным. Когда-то я был убежден, что окружные судьи в юго-восточных штатах отличаются только весом. Они могут быть сухощавыми, худыми или иметь три подбородка и соответствующее строение тела,— но кроме этого, никакого отклонения от нормы. Судья неизменно является человеком почтенным, носит поношенный белый костюм, застиранную белую рубашку с тонким, как шнурок, галстуком. На голове у него сдвинутая на затылок соломенная шляпа с цветной ленточкой. Физиономия обычно румяная, нос пурпурный, кончики усов а ля Марк Твен в пятнах от кукурузного виски, выражение лица высокомерное. Образ жизни он ведет великосветский, обладает высокими моральными принципами, зато ум — в лучшем случае ниже среднего.
Судья Моллисон глубоко разочаровал меня. Он был молод, гладко выбрит, носил безукоризненный костюм из чистой шерсти и исключительно классический галстук. Если говорить о виски, я сомневаюсь, чтобы он хоть раз в жизни посмотрел в направлении бармена — может быть, только для того, чтобы отобрать у него лицензию. Он производил впечатление умного человека и наверняка им был. Судья словно наколол меня на булавку, как бабочку, и с равнодушным выражением лица наблюдал, как я пытаюсь вырваться.
— Ну что ж...— благожелательно пробормотал он.— Мы все еще ждем вашего ответа, мистер... гм... Крайслер.— Он не сказал, будто не верит, что моя фамилия Крайслер, но любой в зале по его тону прекрасно это понял. Это поняли трое гимназисток последнего года обучения. Наверняка, не хуже поняла это и печальная блондинка, спокойно сидящая на первой скамье. Интонация судьи долетела и до обезьяноподобного типа в третьем ряду. Я понял это по тому, как он сморщил свой сломанный нос, торчащий под узкой полоской, отделяющей брови от волос, но, возможно, в этом были виноваты мухи. Мух в суде было много. Я с горечью подумал, что если в какой-то степени внешний вид соответствует природе человека, то этот тип должен сидеть на скамье подсудимых, а я — смотреть на него из зала.
— Высокий суд никак не может запомнить мою фамилию,— сказал я с укоризной.— Еще минута, и даже самые глупые из присутствующих поймут, в чем дело. Вы должны быть осторожнее, приятель.
— Я вам не приятель,— прервал меня судья Моллисон бесстрастно, как и подобает судье. Создавалось впечатление, что он говорит только то, что думает.— Я не собираюсь производить впечатление на присяжных, ведь это только предварительный допрос, мистер... гм... Крайслер.
— Крайслер, а не гм... Крайслер. Если не ошибаюсь, высокий суд приложит все усилия, чтобы дошло до официального разбирательства?
— Для вас будет лучше, если вы придержите язык и будете вести себя по-другому,— осадил меня судья.— Не забывайте, что я могу приказать арестовать вас и держать в тюрьме бессрочно. Спрашиваю еще раз: где ваш паспорт?
— Не знаю. Наверное, потерял.
— Где?
— Если б знал, не потерял.
— Мы это понимаем,— сухо ответил судья.— Но мы могли бы сообщить в полицию того места, где вы потеряли паспорт, чтобы они его поискали. Где вы находились в тот момент, когда заметили исчезновение паспорта?
— Это было три дня назад, и высокий суд прекрасно знает, где я в тот момент находился. Я сидел в кафе мотеля «Ла Контесса», обедал и не совал нос не в свои дела, как вдруг на меня набросился «Дикий Билл» и его люди.— Я показал рукой на шерифа, сидящего в кресле перед судейским столом и, очевидно, полагающего, что для блюстителей порядка в Марбл-Спрингс рост не имеет никакого значения: даже в ботинках на очень высоких каблуках он с трудом достигал метра шестидесяти! Не только судья, но и шериф меня глубоко разочаровал. Я не хочу сказать, что ожидал увидеть у него шестизарядный кольт за поясом, но думал, что увижу по крайней мере звезду шерифа или пистолет. В любом случае ничего подобного я не заметил. Единственным оружием, которое я заметил в зале, был короткий револьвер марки «кольт» в кобуре полицейского, стоящего позади меня чуть правее на расстоянии примерно в полметра.
— Никто на вас не набрасывался,— терпеливо объяснял судья Моллисон,— искали заключенного, сбежавшего из тюрьмы. Марбл-Спрингс — городок маленький и чужой бросается в глаза сразу. Вы здесь чужой и естественно...
— Естественно! — перебил я его на полуслове.— Я разговаривал с тюремным надзирателем. Он сказал, что заключенный сбежал в шесть часов. Эти ковбои схватили меня в восемь. Из этого следует, что я успел удрать, перепилить наручники, выкупаться, помыть голову, сделать маникюр, побриться, сходить на примерку к портному, купить белье, рубашку и обувь...
— Такие вещи случались,— прервал меня судья.— Решительный человек...
— ...а также отрастить волосы на десять сантиметров. И все это за два часа!
— В кафе было темно...— начал шериф, но Моллисон движением руки велел ему молчать.
— Вы оказали сопротивление при обыске. Почему?
— Как я уже говорил, я был занят своими делами. Спокойно сидел и никому не мешал. В моей стране никто не просит разрешения у властей на отдых.
— Так же, как и у нас,— терпеливо объяснил судья.— Но они хотели взглянуть на ваши водительские права или страховую книжку, на что-нибудь, что позволило бы установить вашу личность. Вы ведь могли удовлетворить их просьбу.
— Конечно.
— Почему же так произошло? — Судья кивнул в направлении шерифа.
Когда я впервые увидел шерифа в мотеле, он не произвел на меня благоприятного впечатления, а сейчас с пластырем на лбу, подбородке и губе он выглядел еще менее привлекательно.
— Что же в этом странного?—Я пожал плечами.— Когда взрослые играют, малыши должны сидеть дома, у мамы.— Шериф вскочил и сжал кулаки, но судья дал ему знак, чтобы тот не двигался.
— Эти две гориллы, которые были с ним, здорово за меня взялись. Я действовал в пределах самообороны.
— Если напали на вас,— кисло допрашивал судья,— то как вы объясните тот факт, что один из полицейских находится в больнице с поврежденным коленом, у другого сломана челюсть, а на вас нет никаких следов побоев?
— Плохая выучка, высокий суд. Штат Флорида не должен экономить деньги на обучение полицейских, так, чтобы они умели защищаться. Если бы они ели поменьше сосисок и пили поменьше пива...
— Молчать! — Наступила короткая пауза, в течение которой судья старался овладеть собой, а я рассматривал публику. Гимназистки сидели с вытаращенными глазами: такого они еще не проходили! Блондинка в первом ряду
смотрела на меня с любопытством и удивлением, как-будто пыталась что-то понять. Сидящий за ней мужчина со сломанным носом смотрел прямо перед собой и, как автомат, жевал погасшую сигарету. Судебный секретарь вроде спал, а курьер у дверей с олимпийским спокойствием наблюдал за всем, происходящим в зале. За его спиной через открытые двери была видна пыльная улица в лучах предвечернего солнца, а дальше за карликовыми пальмами — зеленая вода Мексиканского залива. Судья наконец
пришел в себя.
— У вас был при себе пистолет, малокалиберный, если не ошибаюсь, называется «малыш». Я мог бы только на основании этого уже посадить вас, а еще за оскорбление суда, за нападение на сотрудников полиции, но не сделаю этого. Мы сможем выдвинуть против вас обвинение более серьезное.
Секретарь на минуту открыл один глаз, задумался и снова уснул. Мужчина со сломанным носом вынул изо рта сигару, посмотрел на нее и начал жевать ее снова. Я молчал.
— Откуда вы приехали сюда? — внезапно спросил
судья.
— Из Сант-Катрин.
— Я не об этом вас спрашиваю, но ладно. Как вы сюда добрались из Сант-Катрин?
— На автомобиле.
— Опишите машину и водителя.
— Зеленый лимузин, четырехдверный. Мужчина среднего возраста с женой. У него еще волосы в разные стороны торчат, она блондинка.
— Это все, что вы запомнили? — вежливо спросил Моллисон.
— Все.
— Вы ведь понимаете, что ваше описание подходит к тысячам супружеских пар и автомобилей?
— Ну, знаете.— Я пожал плечами.— Если человек не предполагает, что его будут допрашивать...
— Понимаю, понимаю.— тон судьи был ироническим.— Машина, конечно, зарегистрирована за пределами штата?
— Да.
— Вы только что к нам приехали и уже различаете номера...
— Водитель упоминал, что он из Филадельфии. Если не ошибаюсь, этот город находится за пределами штата.
Секретарь хмыкнул. Судья осадил его ядовитым взглядом, а потом снова обратился ко мне.
— А в Санкт-Катрин вы прибыли из...
— Майами.
— На той же машине?
— Нет. На автобусе.
Судья посмотрел на секретаря, который покачал головой, и снова на меня. Его взгляд был совсем не дружелюбный.
— Вы бесстыдно врете, Крайслер.— Он уже перестал называть меня «мистер». Я пришел к выводу, что его вежливость окончилась.— К тому же неуклюже. От Майами до Сант-Катрин автобусы не ходят. Предыдущую ночь вы провели в Майами?
Я кивнул.
— В отеле,— продолжал он,— но его название, конечно, выпало из вашей памяти?
— По правде говоря...
— Избавьте нас от ваших сказочек.— Судья поднял руку.— Суд больше не позволит вам устраивать посмешище. Довольно. Автомобили, автобусы, Сант-Катрин, отели, Майами... сплошная ложь. Вы никогда в жизни не были в Майами. Как вы думаете, зачем мы держали вас три дня под арестом?
— Может вы мне это объясните?
— Конечно. Чтобы провести предварительное расследование. Мы проверили все авиалинии, обслуживающие Майами. Вашей фамилии нет ни в одном списке пассажиров, и в этот день не видели никого, соответствующего описанию вашей наружности. Вы бы не могли уйти незамеченным.
Я прекрасно понимал, что он хотел этим сказать. У меня были самые рыжие волосы и самые черные брови, какие только можно вообразить. Сам я к этому со временем привык.
Стоит еще добавить, что я хромал на одну ногу и у меня был шрам от конца правой брови до мочки правого уха — если речь идет об установлении личности, я мог служить образцовым примером того, о чем мечтает каждый полицейский.
— Насколько удалось нам установить,— продолжал далее судья,— правду вы сказали только один раз. Один-единственный раз.— Он замолчал и окинул взглядом молодого человека, который как раз открыл служебную дверь. Несколько секунд он смотрел на него вопросительно. Никакого следа раздражения, судья Моллисон — само спокойствие!
— Это только что доставили для вас, сэр,— нервно сказал парнишка, подав конверт.— Телеграмма, я думал...
— Давай.— Судья помотрел на конверт, покивал го-ловой неизвестно в чей адрес и обратился ко мне:— Как я уже сказал, правду вы сказали один раз. Вы показали, что прибыли из Гаваны. Вот, что вы оставили там после себя в комиссариате, где вас задержали для допроса и суда.— Он полез в ящик стола и достал маленькую книжечку.— Узнаете?
— Британский паспорт? — спросил я спокойно.— У меня нет бинокля, но готов поспорить, что это наверняка мой паспорт, в противном случае вы бы не устраивали этот цирк. Если он все время был у вас, то почему...
— Мы хотели установить, до какой степени вы завретесь... оказалось, что вы лгали все время... и доверия абсолютно не заслуживаете! Вы понимаете, что из этого следует? Если у нас есть ваш паспорт, то мы должны знать о вас намного больше. Я вижу, вас это не тревожит. Вы — твердый орешек, Крайслер, и очень опасны. А может, вы попросту глупы?
— Что же мне, по вашему мнению, упасть в обморок?
— Сложилось так, что сейчас наша полиция и иммиграционные власти находятся в хороших отношениях с кубинскими коллегами. Мы получили из Гаваны не только паспорт, но и массу бесценной информации. Ваша фамилия не Крайслер, а Форд. Два с половиной года вы провели в Вест-Индии и прекрасно известны властям всех больших островов.
— Вот что значит слава! Когда имеешь столько друзей...
— Огласка, а не слава. В течение двух лет вас три раза осуждали на короткие сроки.— Судья посмотрел на листок, который держал в руке.— На что вы жили, неизвестно, если не считать трех месяцев работы в качестве консультанта в гаванском объединении подводных и спасательных работ.— Он взглянул мне прямо в глаза.
— Что вы делали там?
— Измерял глубину.
Он задумчиво помотрел на меня и снова заглянул в свой листок.
— Вращался в обществе преступников и контрабандистов. В основном преступников, занимающихся кражей и контрабандой драгоценных камней и породы. Подозревается в попытке подбить рабочих против хозяев в Нассау и Манзанилло, по причинам, ничего общего с политикой не имеющим. Депортирован из Сан-Хуана, Гаити и Венесуэлы.
На Ямайке считается персоной нон грата, не получил разрешения сойти на берег в Нассау, на Багамах.— Он прервал свое чтение и посмотрел на меня.— Британский подданный... но его не желают видеть даже в собственной стране!
— Обыкновенное предубеждение.
— В США прибыли, конечно, нелегально.— Судью Моллисона трудно было сбить с толку.— Вероятнее всего, через Ки-Уэст: ночное приземление где-нибудь между Порт-Шарлотт и нашим городом. Но хватит об этом. Достаточно уже и того, что вы напали на полицейских и незаконно носите оружие. Теперь мы можем вас обвинить в нелегальном переходе границы. Человек с вашим прошлым, Форд, мог бы получить за все по совокупности солидный срок! Но это вам не грозит. По крайней мере, у нас. Мы предпочтем вас депортировать, нам не нужны такие люди, как вы. Мы узнали от кубинских властей, что вы бежали из-под ареста и там вас ждет суровое наказание. Поэтому мы вас депортируем в Гавану.
В зале было тихо. Я кашлянул и сказал:
— Высокий суд, по моему убеждению, это с вашей стороны нечестно.
— Это зависит от точки зрения,— сказал судья. Он было встал, но вспомнил о конверте, который принес посыльный.— Минуточку.— После чего сел и разрезал конверт. Вынимая тонкие листки бумаги оттуда, он холодно усмехался, глядя на меня.
— Мы решили, что не помешает обратиться в Интерпол и узнать, что известно о вас в вашей родной стране, хотя я и не верю в ценность полученной информации. У нас и так уже все есть. Нет, нет, я так думал... в картотеке не числится. Стоп! — До сих пор спокойный и уравновешенный, он вдруг так громко заговорил, что даже сонный секретарь подпрыгнул, как на пружинах и уронил на пол блокнот и перо.— Одну минуточку!
Судья вернулся к первому листку телеграммы.
— 37в, Рю Поль Валери, Париж,— читал он торопливо. В ответ на ваш запрос и так далее... С сожалением сообщаем, что в нашей картотеке не фигурирует преступник по фамилии Джон Крайслер. Ваше описание удивительно напоминает умершего Джона Монтега Талбота. Нам неизвестны ваши мотивы, но на всякий случай посылаем вам копию досье Талбота. Сожалеем, что не можем оказать более существенную помощь и т. д.
Джон Талбот. Рост 181 см, вес 83 кг, волосы темно-ры-
жие, с пробором слева, глаза голубые, брови густые, темные, над правым глазом шрам от резаной раны, нос орлиный, зубы ровные. Хромает на одну ногу, поэтому левое плечо значительно выше правого.
Судья впился в меня глазами: признаюсь, описание было хорошее.
— Дата рождения неизвестна, очевидно, двадцатые годы. Место рождения неизвестно. Что делал во время войны — неизвестно. В 1948 году окончил политехнический институт в Манчестере по специальности «механика». Работал три года в фирме «Сиб, Горман и К °»,— он остановился и испытующе посмотрел на меня:
— Что это за фирма?
— Впервые слышу.
— Ясно. Но я слышал. Известная европейская фирма, специализирующаяся на производстве оборудования для подводных работ и их проведения. Это прекрасно сходится с тем, что вы делали в Гаване. Не так ли? — Ответа он, очевидно, не ждал, так как продолжал чтение: — Специалист в области спасательных работ и поисков на больших глубинах. Бросил работу в «Сиб, Горман и К °», перешел в голландскую фирму, откуда был уволен через восемнадцать месяцев в связи с расследованием обстоятельств пропажи двух четырнадцатикилограммовых слитков золота, стоимостью шестьдесят тысяч долларов, которые фирма подняла в Бомбейском порту с утонувшего корабля. Вернулся в Англию, поступил на работу в компанию по подводным поискам в Портсмуте, связался с неким Мораном, вором. При поисковых работах на затонувшем корабле, который транспортировал бриллианты, драгоценные камни, стоимостью восемьдесят тысяч долларов, исчезли при перевозке из Амстердама в Нью-Йорк. Талбот и Моран были арестованы, но бежали, поскольку Талбот застрелил полицейского из пистолета, который ему удалось скрыть при обыске. Полицейский умер в больнице.
Я наклонился вперед, стиснув ладонями край скамьи. Все глаза были устремлены на меня, но я видал только судью. В душном зале было тихо, только мухи жужжали высоко под потолком и вентилятор тихо вращался над головами.
— Талбота и Морана выследили. Их окружили в одном складе каучука, но они не захотели сдаться. Почти два часа они оказывали сопротивление. Склад загорелся, но из него никто не вышел. Оба преступника погибли. Никаких следов от Морана не осталось,, он сгорел полно-
стью. Обугленные останки Талбота идентифицировали благодаря перстню с рубином на левой руке и автоматическому пистолету калибра 4,25, который он всегда носил при себе...
Голос судьи становился все тише. Несколько секунд он молчал. Он смотрел на меня так, будто не верил собственным глазам, потом перевел взгляд на шерифа.
— Калибр 4,25, шериф? Вы знаете...
— Точно. У нас это калибр 0,21. Есть пистолет одного такого типа. Немецкий «малыш».
— То есть, такой, какой имел при себе обвиняемый при аресте.— Это был не вопрос, а лишь подтверждение факта.— К тому же, он носит перстень с рубином на левой руке. Настоящий хищник не меняет привычек. Разыскиваемый за убийство, а возможно, и за два. Кто знает, что произошло с его сообщником в горящем складе? Ведь найдены были его останки, а не ваши?
Зал молчал, потрясенный и парализованный.
— Убийца полицейского! — Шериф облизал губы.— К тому же в Англии. Это петля.
Судья уже обрел спокойствие.
— Это не лежит в компетенции нашего суда.
— Воды! — Голос был мой, но звучал как стон. Я стоял согнувшись у скамьи подсудимых, вытирая лицо платком и слегка пошатываясь. У меня было много времени, чтобы обдумать ситуацию, и мне казалось, что я выгляжу именно так, как нужно. По крайней мере, я на это рассчитывал...— Я, кажется.... теряю сознание... Воды!
— Воды? — В голосе судьи появилось какое-то сочувствие.— Боюсь, но воды нет.
— А там? — Я с трудом хватал ртом воздух. Мне едва удалось указать рукой за спину полицейского, который стоял за мной.
— Умоляю!
Полицейский обернулся — я бы удивился, если бы он этого не сделал! В ту же самую минуту я повернулся и изо всей силы ударил его левой рукой ниже пояса. Ударь я выше, и мне пришлось бы заказывать себе новую руку, потому что на нем был широкий пояс с заклепками. Еще до того, как полицейский, вскрикнув от боли, упал на пол, я успел выхватить кольт у него из кобуры.
Я держал на мушке зал суда. Мужчина со сломанным носом смотрел на меня с тем изумлением, на какое он был способен из-за своего примитивизма: широко открытый рот, сигара прилепилась к нижней губе. Блондинка накло-
пилась вперед и, широко раскрыв глаза, зажала рукой рот. Судья перестал быть судьей, теперь он был похож на носковую фигуру: он неподвижно сидел в кресле, будто только что вышел из-под руки скульптора. Секретарь и курьер у дверей оцепенели так же, как и судья. С лиц гимназисток постепенно сходило изумление, и на смену ему пришел страх. Я надеялся, что обойдется без криков, но через секунду понял, что это не имеет ровно никакого значения, потому что скоро будет много шума. Шериф не был безоружным, как мне сначала показалось, он как раз вытаскивал пистолет.
Но эта его попытка ничем не напоминала тех быстрых ковбоев, которых я привык видеть в кино. Слишком длинные полы его пиджака стесняли движения, к тому же мешал и подлокотник кресла. Прежде чем он коснулся рукоятки пистолета, прошло по крайней мере секунды четыре.
— Не делайте этого, шериф! — быстро воскликнул я.— Мой пистолет нацелен на вас!
Однако отвага, а может, глупость шерифа была обратно пропорциональной его росту. Судя по его глазам и стиснутым губам, у меня не було сомнений, что его ничто не сможет остановить. Пожалуй, за одним исключением. Я поднял пистолет — все сказки о техасских ковбоях, стреляющих с бедра,— для маленьких детей — и нажал на курок. Грохот тяжелого кольта эхом прокатился по залу. Никто не видел, угодила пуля в руку шерифа или выбила из рук пистолет, но правое плечо и весь правый бок его конвульсивно дернулись, пистолет вылетел из руки и упал на стол в нескольких сантиметрах от блокнота секретаря.
Мой кольт теперь был нацелен на курьера.
— Ну-ка, приятель, присоединяйся к нам,— пригласил я его.— Мне кажется, ты собираешься исчезнуть,— я подождал, пока он приблизился и, услышав за спиной шорох, обернулся.
Полицейский почти поднялся с пола, но ждать от него неприятностей не приходилось. Он согнулся почти пополам, одной рукой держался за живот и с трудом хватал воздух, чтобы уменьшить боль, раздирающую все его тело. Он постепенно выпрямился, на лице его не было и тени страха, только боль, гнев, стыд и решение «умереть или победить».
— Останови своего цепного пса, шериф,— сказал я,— не то сейчас я его обижу по-настоящему.
Шериф помотрел на меня ядовитым взглядом и выругался. Он скорчился в кресле, стиснув в одной руке ладонь другой, и производил впечатление человека, слишком занятого собой, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг.
— Отдай пистолет! — охрипшим голосом приказал полицейский. Шатаясь, он сделал шаг вперед и сейчас находился от меня на расстоянии двух метров. Это был сопляк, самое большее лет- двадцати.
— Господин судья! — сказал я.
— Оставьте его в покое, Донелли! — Судья Моллисон уже оправился от первого шока.— Это убийца. Ему ничего не стоит убить еще раз. Ему терять нечего, не двигайтесь с места.— Отдай пистолет!
Судья Моллисон с таким же успехом мог разговаривать со стенкой.
— Стой на месте, сынок,— сказал я спокойно.— Послушай судью. Мне терять нечего. Еще шаг вперед и я прострелю тебе бедро. Ты знаешь, Донелли, каким будет результат выстрела? Если я попаду в бедренную кость, ты бу-душь хромать до конца своих дней. А если в артерию, ты можешь умереть на месте... ты, идиот!
Второй раз по залу прокатилось эхо выстрела. Донелли лежал на полу, стиснув обеими руками бедро, и смотрел на меня с миной человека, бесконечно удивленного, который ничему не верит и ничего не понимает.
— Это будет хорошая наука,— заявил я спокойно. Бросил быстрый взгляд на дверь: выстрелы должны были привлечь внимание, но ни души не было видно. Вообще-то я был спокоен: два полицейских, которые бросились на меня в кафе «Ла Контесса» были временно выведены из строя, следовательно, только шериф и Донелли оставались из всей полиции Марбл-Спрингс. Однако, несмотря на это, дальнейшее промедление могло быть опасным и глупым.
— Ты далеко не уйдешь, Талбот! — Узкие губы шерифа сложились в карикатурную гримасу, слова Он цедил сквозь крепко стиснутые зубы.— Через пять минут, после того, как ты отсюда выйдешь, все полицейские штата начнут тебя искать.— Он замолчал, боль исказила его лицо.— Каждый полицейский получит приказ застрелить тебя на месте.
— Подождите, шериф...— начал было судья, но больше ничего сказать не успел.
— Извините, судья, но теперь он мой.— Шериф посмотрел на полицейского, который лежал на полу и стонал.— С той минуты, как он вырвал пистолет из рук полицейского, он мой. Лучше уходи, Талбот, но знай, что далеко тебе не уйти.
— В меня будут стрелять на месте? — спросил я задум-чиво и осмотрел зал.— Нет, мужчины для этого не подходят: им могут прийти в голову глупые мысли о чести, об орденах...
— Что ты несешь, черт возьми? — спросил шериф.
— Гимназистки тоже не подходят: истерички...— пробормотал я. Потом посмотрел на девушку со светлыми волосами.— Мне очень жаль, мисс, но выбор пал на вас.
— Что... что вы хотите этим сказать? — Она испугалась, а может, только прикидывалась.— Что вам от меня нужно?
— Мне нужна ты. Слышала, что сказал этот ковбой: как только фараоны меня увидят, сразу будут стрелять. Но в девушку они стрелять не будут, особенно такую привлекательную, как ты. Мне нужна гарантия безопасности, и ты будешь моим страховым полисом. Пойдем.
— Талбот, ты не можешь этого сделать!..— Судья Моллисон явно испугался. Девушка ни при чем. Она может погибнуть...
— Во всяком случае, я ее не трону,— сказал я.— Если кто и сделает это, то лишь дружки шерифа.
— Но... мисс Рутвин — моя гостья. Я... собственно, сегодня пригласил ее...
— Ясно. Но мне придется пренебречь законами южного гостеприимства.— Я схватил девушку за плечо, не очень нежно поднял ее со скамьи и толкнул в проход.— Поторопитесь, у нас нет времени...
Я отпустил ее плечо и шагнул в проход между креслами. Уже некоторое время я не спускал взгляда с того типа со сломанным носом, который сидел за девушкой. Я видел, как меняется выражение его лица, он хотел принять какое-то решение и наконец принял его.
Рукотка моего кольта ударила его в правый локоть, когда он уже почти встал, потянувшись рукой глубоко под плащ. Он завыл от боли и упал на скамью. Может быть, моя оценка была неверной и он полез просто за новой сигаретой, но впредь пусть не держит портсигар под мышкой.
Не ожидая, пока он перестанет выть, я заковылял между скамьями, вытащил девушку на крыльцо, захлопнул дверь и закрыл ее на ключ. У меня было десять, максимум пятнадцать секунд, и этого мне вполне хватило бы. Я схватил девушку за руку и побежал по дорожке на улицу.
У тротуара стояли два автомобиля. Один из них — открытый «шевроле-корвет» без официальных регистрационных знаков принадлежал полиции: на нем шериф, Донелли
и я приехали в суд. Второй — «студебеккер-хоук» с низкой подвеской, очевидно, принадлежал судье Моллисону. Он был быстроходнее, но у большинства американских машин автоматическая коробка передач, с которой я не умел обращаться: я не знал, как вести «студебеккер», а обучаться было некогда. Коробка передач «шевроле» была мне знакома. По дороге в суд я сидел рядом с шерифом на переднем сиденье и не пропустил ни одного его движения.
— Садись! — Я. кивнул в направлении полицейской машины.— Быстро! — Уголком глаза я видел, как она открывает дверцу, а я в это время несколько секунд посвятил «студебеккеру». У него были бескамерные покрышки и малокалиберная пуля просто просверлила бы дырочку, которую можно было быстро заделать. Мощный заряд кольта разрушил почти половину покрышки, и «студебеккер» осел с громким стоном.
Девушка уже сидела в «шевроле». Я быстро сел за руль, окинул взглядом приборный щиток и вырвал из рук девушки белую пластиковую сумку, лежавшую у нее на коленях. Я так спешил ее открыть, что сломал замок и разорвал подкладку, а потом все содержимое высыпал на сиденье. Ключи от машины оказались сверху, это значило, что она их спрятала на самое дно сумочки. Я готов был поспорить, что она порядком напугана, но одновременно был уверен, что легко панике не поддавалась.
— Тебе, наверное, кажется, что ты очень хитрая? — Я запустил мотор, включил передачу, отпустил ручной тормоз и с таким бешенством дал газ, что задние колеса забуксовали по гравию.— Попробуй еще разок и ты горько пожалеешь. Считай, что я тебе это обещаю.
Я довольно опытный водитель, но, если иметь в виду езду по шоссе, к американским машинам отношусь без энтузиазма. Если же говорить об ускорении с места, то европейские машины не могут сравниться с мощными американскими. «Шевроле» рванулся вперед, будто у него был стартовый ускоритель — я подозреваю, что поскольку это была полицейская машина, ее двигатель специально отрегулировали. Когда мы выехали на прямую и я в последний раз посмотрел в зеркало заднего вида, мы были от здания суда по крайней мере метрах в ста. Я успел заметить, как судья и шериф выбежали на шоссе и уставились на отъезжающий «шевроле». Впереди был крутой правый поворот; я резко вывернул руль вправо, выбрался из юза, а потом, непрерывно прибавляя газ, оставил позади границу города и мы помчались вперед по шоссе.

Глава 2
Мы мчались по автостраде на север, по белой, пыльной дороге. Слева, как изумруд на солнце, сверкал Мексиканский залив. Между шоссе и морем простирался монотонный плоский берег весь в мангровых зарослях, справа — болотистые леса, однако не пальм — как можно было ожидать — а сосен, к тому же сосен карликовых.
Меня не радовала эта езда. Я выжимал из «шевроле» максимальную скорость, но предчувствие близкой опасности не покидало меня.Темных очков у меня не было, и хотя солнце не светило прямо в лицо, резкие отблески от поверхности шоссе болезненно били по глазам. Машина была открытой, но благодаря большому лобовому стеклу, мы почти не чувствовали сильного ветра, который при скорости более 120 км в час шумел у нас в ушах. Там, в зале суда, температура в тени приближалась к 30 градусам; я даже не пытался предположить, сколько она составляет здесь под открытым небом. Было горячо, как в печке. Нет, езда явно не доставляла мне удовольствия.
Сидящей возле меня девушке, очевидно, тоже было невесело. Она даже не стала собирать содержимое своей сумочки и сидела, тесно сжав ладони. Иногда, когда мы резко поворачивали, она хваталась за верх дверки, но с тех пор, как мы выехали из Марбл-Спрингс, она не сделала ни одного движения, за исключением того, что перевязала волосы белой лентой. Она ни разу не взглянула на меня, и я даже не знал, какого цвета ее глаза. Более того, я не слышал еще ее голоса. Разок-другой я взглянул на нее, и каждый раз она смотрела прямо перед собой, стиснув губы; она была бледной и только на левой щеке было красное пятно. Она казалась испуганной, может быть, даже сильнее, чем раньше. Наверное, начала думать над тем, что ее ожидает? Я сам думал об этом.
Через восемь минут после выезда из Марбл-Спрингс, когда мы уже проехали километров пятнадцать, произошло то, чего можно было ожидать. Несомненно, нашелся человек, который думал и действовал быстрее меня.
Дорога впереди была перекрыта. Как раз в этом месте какая-то фирма засыпала правую обочину шоссе белым песком, заасфальтировала стоянку и построила заправочную станцию. Поперек шоссе стоял автомобиль, большой черный полицейский автомобиль — а если вам было мало двух прожекторов, вращающихся вокруг своей оси, и слова
«СТОП» с красной подсветкой, все сомнения должно было рассеять написанное большими белыми буквами слово «ПОЛИЦИЯ». Слева от переднего бампера полицейской машины сразу за обочиной начинался ров, постепенно переходящий в морской берег; туда пути не было. Справа, где шоссе расширялось, образуя подъезд к заправочной станции, ряд двухсотлитровых бочек с бензином совершенно блокировали свободное пространство между полицейским автомобилем и первой заправочной колонкой.
Все это я заметил в течение четырех или пяти секунд, необходимых, чтобы снизить скорость со ста двадцати до пятидесяти километров в час; я также заметил двух полицейских: один присел за капотом автомобиля, голова и плечи другого едва виднелись из-за багажника; оба держали в руках пистолеты. Третий полицейский стоял за ближайшей колонкой, я видел только его пистолет.
Я снизил скорость до тридцати километров в час и находился в сорока метрах от препятствия. Полицейские, целясь мне в голову, как раз начали выходить из своих укрытий, когда я заметил, что девушка потянулась к ручке двери, готовясь выпрыгнуть. Я не сказал ни слова, схватил ее за руку и притянул к себе с такой силой, что она взвыла от боли. В ту же секунду я схватил ее за плечи и посадил перед собой, чтобы полицейские не решились стрелять, а педаль газа нажал до отказа.
— Сумасшедший! Мы погибнем! — Она какую-то долю секунды смотрела на ряд двухсотлитровых бочек, на которые мы ехали. На лице отражался охвативший ее страх. Потом она со стоном отвернулась и спрятала лицо в моем пиджаке, оставляя ногтями глубокие следы у меня на плечах.
Серединой бампера мы врезались во вторую бочку. Я подсознательно сильнее стиснул девушку и руль, готовясь к ужасному взрыву, который должен был прогреметь и разнести все вокруг. Но вместо взрыва я услышал только скрежет, и бампер отодвинул бочку с шоссе. Свободной рукой я резко повернул руль влево: бочка ударилась о правое крыло и исчезла, я снова выехал на шоссе. Бочка была пустой! И никто не стрелял!
Девушка подняла голову, глядя поверх моего плеча на исчезающую вдали баррикаду, а потом посмотрела на меня. Она обеими руками судорожно вцепилась в меня, но, очевидно, не отдавала себе в этом отчета.
— Вы сошли с ума! — Я отчетливо услышал ее шепот, несмотря на нарастающий рев двигателя.— Вы сумасшедший! — Если до этого она не поддавалась панике, то сей-, час была смертельно испугана.
— Ну-ка, барышня, подвиньтесь,— попросил я ее.— Вы мне заслоняете видимость.
Она подвинулась сантиметров на пятнадцать, все еще не спуская с меня глаз, в которых был смертельный испуг. Она вся дрожала.
— Отпустите меня. Вы сошли с ума.
— Вовсе нет.— Я внимательно следил за дорогой в зеркало заднего вида.— Я просто иногда думаю, мисс Рутвин, и довольно наблюдателен. Для того, чтобы устроить эту ловушку, у них было не более нескольких минут и надо было вытащить из склада шесть полных бочек. Бочка, в которую мы ударились, стояла так, что сливное отверстие находилось внизу напротив нас, а пробки в нем не было! Следовательно, она была пуста. А для того чтобы вас отпустить, у меня просто нет времени. Посмотрите назад. Она обернулась.
— Они... они гонятся за нами!
— А вы чего ожидали? Что они пойдут выпить по чашечке кофе?
Дорога приблизилась к морю, движение было относительно небольшим, но достаточным, чтобы удержать меня от обгонов на крутых поворотах. Полицейский автомобиль нас постоянно догонял: очевидно водитель знал свою машину лучше, чем я «шевроле». Через десять минут он приблизился к нам на расстояние в сто пятьдесят метров.
Девушка не спускала глаз с приближающегося автомобиля. Потом она повернулась и посмотрела на меня. Она старалась быть спокойной, и ей это почти удалось.
— Что... что теперь будет?
— Все возможно,— ответил я кратко.— Вероятнее всего, цацкаться они не будут. Думаю, им не понравилось, что сейчас произошло.
Я не успел закончить фразу, как послышались два или три сухих удара. Выражение лица девушки убедило меня, что ей не нужно объяснять происходящее. Она прекрасно все поняла.
— Наклонись! — приказал я.— Ложись на пол. Там ты будешь в безопасности.
Когда она наклонилась так низко, что я мог видеть только ее плечи и волосы, я вытащил из кармана пистолет, снял ногу с педали газа и изо всех сил рванул вверх ручной тормоз.
«Шевроле» резко затормозил, а поскольку красные огни сзади, сигнализирующие о торможении, не зажглись, то водитель преследующей нас машины был застигнут врасплох. Я выстрелил, и в ту же минуту в нашем переднем стекле появилось аккуратное отверстие. Я выстрелил еще раз. Полицейский автомобиль пошел юзом и стал почти поперек шоссе. Такое случается часто, если пробито переднее колесо.
С сидящими в машине полицейскими ничего не случилось, потому что через две секунды все трое уже были на шоссе, обстреливая нас так быстро, как это позволяла пружина спускового крючка. Мы успели отъехать метров на сто, а на таком расстоянии оружие, используемое наиболее часто для наведения порядка в городе, было бесполезным; с таким же успехом они могли в нас бросать камни. Через несколько секунд мы проехали поворот и потеряли их из виду.
— Все в порядке,— сказал я.— Война окончена. Можете сесть, мисс Рутвин.
Она выпрямилась и села на сиденье. Волосы ее были в беспорядке, она развязала ленточку, поправила прическу и снова перевязала их.
«Ох уж эти бабы! — подумал я.— Даже падая в пропасть, они не забудут поправить прическу, если им кажется, что на дне их кто-то ждет!»
Закончив приводить себя в порядок, она сказала:
— Спасибо, что вы велели мне лечь на пол. Меня могли бы убить.
— Вполне возможно,— согласился я спокойно.— Но я, дорогая, беспокоился о себе, а не о вас. Пока вы здоровы, я себя тоже чувствую неплохо. Если бы у меня не было моего страхового полиса, они бы наверняка применили все: от ручных гранат до 14-дюймовых корабельных орудий, чтобы только меня обезвредить.
— Но ведь они хотели в нас попасть, хотели нас убить.— Ее голос начал дрожать.
— Точно. У них, наверное, был приказ избегать беспорядочной стрельбы, но они так разозлились, что забыли об этом приказе. Наверное, они целились в заднее колесо, но из автомобиля трудно стрелять. А может, они вообще плохо стреляют...
Движение на встречном направлении было по-прежнему небольшим. Проехав два-три километра, мы разминулись едва ли с десятком автомобилей, но и этого для меня было многовато. В большинстве машин находились отпуск-
пики из других штатов. Они живо интересовались всем, что видели. Каждый второй автомобиль, приближаясь к нам, сбавлял скорость, в зеркале заднего вида я видел красные огни трех или четырех машин, когда водитель притормаживал, а пассажиры оборачивались, чтобы получше разглядеть, нас.
Все это меня сильно беспокоило. Я был уверен, что полицейские рации в радиусе нескольких десятков километров уже начинают передавать сообщение о том, что произошло в зале суда Марбл-Спрингс, подробное описание «шевроле», словесные портреты: мой и сидящей рядом блондинки. Наверняка, половина едущих навстречу нам машин настроила радио на эту волну, и найдется, по крайней мере, один идиот, который, услышав полицейское сообщение, захочет доказать жене и детям, какой он герой.
Я понял, что машину надо бросить и как можно скорее. Она слишком бросалась в глаза. Надо было немедленно добыть новую машину. Я нашел ее почти сразу. Мы слушали сообщение о моем бегстве, проезжая через один из тех новых городов, которые вырастают на побережье Флориды, как грибы после дождя. Проехав город, мы наткнулись на автостоянку возле шоссе, со стороны моря. Там стояло три машины, владельцы которых, наверное, путешествовали вместе, потому что вдали я заметил группу людей, направляющихся к пляжу, находящемуся метрах в трехстах; они несли с собой переносную печь, сумки с едой и собирались остаться надолго.
Я выскочил из «шевроле», таща за собой девушку, и быстро осмотрел автомобили: два кабриолета, один спортивный, все открытые. Ключей не было ни в одной из машин, но водитель спортивной, к счастью, возил ключи в ящичке у приборного щитка, как это делали некоторые водители. Мы могли уехать, оставив «шевроле» на стоянке, но это была бы глупость. Пока место, где находится «шевроле», будет оставаться в тайне, никто не станет обращать внимания на другие машины.
Через тридцать секунд мы возвратились на «шевроле» в город. Я свернул на бетонную дорожку, ведущую к первому домику, вокруг не было ни души. Я въехал прямо в гараж, заглушил двигатель и закрыл двери.
Когда через три минуты мы вышли из гаража, любой встречный должен был бы внимательно к нам присмотреться, чтобы у него появилось какое-то гподозрение. На девушке была зеленая блузка с короткими рукавами, почти такого же цвета, как мой костюм, и этот факт дважды подчерки-
вали в радиосообщении. Это могло нас сразу выдать. Сейчас никакой блузки на ней не было и в помине, а белый закрытый купальник в такую погоду носили тысячи девушек на побережье. Блузку я сунул в пиджак, а пиджак повесил через плечо. Я взял ее платок и повязал на голову так, чтобы узел свисал мне на ухо, заслоняя шрам. Меня могли еще выдать рыжие волосы на висках, поэтому я загримировал их ее тушью для ресниц. Может, волос такого цвета вообще не было ни у кого, но это теперь были не мои волосы.
Под блузкой и пиджаком я держал пистолет.
Мы шли медленно, чтобы моя хромота была не столь заметна. За три минуты дошли до спортивного автомобиля. Это тоже был «шевроле», но на этом сходство заканчивалось. На такой машине, двухместной, я ездил в свое время в Европе, и знал, что реклама о возможности выжать из этой машины двести километров в час, не врет. Я подождал, когда с севера приблизится грузовик и под прикрытием шума, вызванного им, запустил двигатель. Люди, которых я раньше заметил, были у самого моря, но нельзя было не считаться с тем, что кто-нибудь из них мог услышать звук мотора. Мы выехали на шоссе и помчались за большим грузовиком. Когда девушка заметила, что мы едем в ту сторону, откуда приехали, я увидел на ее лице удивление.
— Знаю, знаю. Ты опять скажешь, что я сошел с ума. Но это вовсе не так. Следующая баррикада на дороге будет через пару километров на север. Думаю, что на этот раз будет что-то посерьезнее. Именно поэтому мы поедем на юг. Этого никто не ожидает. Благодаря этому мы сможем скрыться где-нибудь на несколько часов.
— Скрыться? Где вы сможете скрыться? — Я не ответил, и она продолжила:
— Отпустите меня! Вы ведь уже в безопасности. Умоляю вас!
— Не глупи! — сказал я устало.— Я отпущу тебя... и через десять минут каждый полицейский в штате будет знать, на какой машине я еду и куда! Не думаешь же ты, что я совсем слабоумный.
— Но ведь доверять вы мне все равно не можете,— настаивала она на своем. В течение десяти минут я никого не застрелил, и она избавилась от страха, хотя бы до такой степени, чтобы начать самостоятельно думать.— Откуда вы знаете, что я не подам никому знаков или не начну кричать, когда вы ничего не сможете со мной поделать,
или... брошусь на вас, когда вы отвлечетесь? Откуда вы знаете...
- Этот полицейский, Донелли,— сказал я ни с того, ни с сего.— Интересно, успел ли врач вовремя?
Она поняла, что я хотел этим сказать. Ее лицо, начавшее было розоветь, снова побледнело. Но мужества ей хватало.
— Мой отец, мистер Талбот, болен.— Впервые она на-звала мою фамилию, и я обратил внимание, что обратилась она ко мне очень вежливо.— Я ужасно боюсь, что с ним что-нибудь случится, когда он об этом узнает. Он... у него очень слабое сердце и...
— А у меня есть жена и четверо голодных детей,— прервал я ее.— Так что можем друг другу утирать слезы. Сиди спокойно.
Через несколько минут мы подъехали к аптеке, и я зашел, чтобы позвонить. Она стояла достаточно далеко от меня, чтобы не слышать, о чем я говорю, но в то же время достаточно близко, чтобы видеть контуры пистолета у меня под пиджаком. Я купил сигареты. Продавец посмотрел на меня, а потом на запаркованный перед магазином автомобиль.
— Сегодня жарко для путешествия. Вы издалека?
— Мы были на озере Чиликут.— Я видел это название на дорожном указателе в пяти-шести километрах отсюда. Изо всех сил старался говорить на американском акценте.— Рыбу ловили.
— На рыбалке были? — Голос продавца был нейтральным, хотя в глазах у него мелькнула улыбка, когда он посмотрел на стоящую рядом со мной девушку. Я решил не реагировать.— Что-нибудь поймали?
— Да так, мелочь.— Я не имел ни малейшего представления, есть ли в здешних местах какая-нибудь рыба. Вряд ли кто-нибудь полез бы в болотистые озера, имея под боком Мексиканский залив.— Но ее у меня нет. Я оставил корзинку с рыбой на шоссе, а какой-то тип промчался со скоростью километров сто пятьдесят в час и наехал на нее. Все превратилось в кашу. Там столько пыли на дорогах, что я даже не смог заметить его номер.
— Идиотов везде хватает.— Потом он быстро спросил.— А какой марки была та машина?
— Темно-синий «шевроле». А что, что-нибудь случилось?
— Вы еще спрашиваете! Вы что, ничего не знаете? Вы обратили внимание на водителя?
— Нет. Слишком быстро он гнал. Разве что, волосы у него были рыжие.
— Рыжие волосы! Озеро Чиликут! — Он повернулся и побежал к телефону. Мы вышли на улицу. Девушка сказала: — А вы шустрый! Ведь он мог вас узнать...
— Садись в машину. Узнать меня? Он все время пялил глаза на тебя. Мне кажется, что тому, кто шил этот купальник, не хватило материала, но он все-таки решил закончить дело.
Проехав пять или шесть километров, мы оказались в месте, на которое я еще раньше обратил внимание. Это была стоянка под тенью пальм, расположенная между шоссе и берегом моря. Над временными деревянными воротами висела вывеска «Строительная компания Коделл», а ниже была надпись «Контроль за строительством набережной».
Мы въехали. Внутри стояло несколько машин. Часть людей устроилась на специально поставленных лавочках, но большинство не выходило из машин. Все наблюдали, как закладывают фундамент для расширения города в направлении моря. Земснаряд намывал песок прямо в море: тут должна быть новая улица. Два других земснаряда тоже намывали песок под частные домики, у каждого из которых должна быть своя собственная пристань.
Я остановился между двумя пустыми кабриолетами, открыл купленную только что пачку сигарет и закурил. Девушка повернулась ко мне, взгляд ее был недоверчивым.
— Вы именно это место имели в виду, когда говорили, что мы где-то должны укрыться?
— Именно,— заверил я ее.
— Вы собираетесь тут остаться?
— А что? — Здесь ведь много людей... Каждый может вас увидеть... Двадцать метров до шоссе, и каждый полицейский патруль...
— Каждый будет думать, как ты. Да, действительно, это самое неподходящее место для того, чтобы здесь прятаться. Поэтому это идеальное место, и мы здесь останемся.
— Вы ведь не можете оставаться здесь вечно,— спокойно молвила она.
— Верно,— согласился я.— Мы останемся до захода солнца. Ну-ка, придвиньтесь ко мне поближе, мисс Рутвин. Никто не сможет предположить, что я скрываюсь, греясь на солнышке в обнимку с красивой девушкой... Правда, это не возбуждает никаких подозрений? Ну-ка, садитесь поближе!
— Жаль, что этот пистолет не у меня в руке,— сказала она тихо.
— В этом я не сомневаюсь. Придвинься!
Она подвинулась ко мне. Когда она коснулась меня голым плечом, я почувствовал, что она дрожит от отвращения. Я попытался вообразить, как бы я себя чувствовал, если бы был молодой красивой девушкой в обществе убийцы, но это оказалось слишком трудным. Я продемонстрировал ей пистолет, спрятанный под пиджаком, лежащим у меня на коленях, и откинулся на спинку сиденья, радуясь легкому морскому бризу и солнечным лучам, проникающим сквозь листья пальм. Было похоже,, что солнце скоро зайдет. Меня это не радовало. Мне не очень хотелось снимать с головы платок.
Через десять минут после нашего приезда на шоссе появился черный полицейский автомобиль, едущий с юга. Двое полицейских высунулись из него, чтобы осмотреть площадку. Видно было, что ничего интересного они тут не ожидают обнаружить.
Автомобиль уехал еще до того, как успел заметно снизить скорость.Надежда в глазах у девушки — только теперь я смог убедиться, что глаза у нее были серые, холодные и чистые,— погасла. Об этом свидетельствовали опущенные плечи и поникшая спина.
Через полчаса надежда вновь ожила. Два фараона на мотоциклах, в кожаных перчатках, весьма боевого вида, подъехали к воротам и одновременно заглушили моторы. Несколько минут они молча стояли, потом начали прохаживаться между машинами. Один из них держал в руке пистолет.
Они начали с машины, стоящей ближе всех к воротам. Машину они окинули быстрым взглядом, но к людям, сидящим в ней, приглядывались долго и проницательно. Они ничего не объясняли, ни за что не просили извинения, они выглядели именно так, как должны выглядеть фараоны, которые только что узнали, что их товарищ убит.
Потом они пошли прямо к нам. Так казалось, но они прошли мимо и направились к «форду», стоящему перед нами, слева. Когда они проходили мимо нас, я почувствовал, что девушка делает глубокий вдох.
— Не делай глупости! — Я обнял ее и крепко прижал к себе. Вдох, предназначавшийся для крика, вырвался стоном. Полицейский обернулся, но увидев девушку, уткнувшуюся между моим плечом и шеей, отвернулся. Он
тихо сказал пару слов своему товарищу; в нормальных условиях я бы ответил, но сейчас предпочел не реагировать на полицейские шуточки.
Когда я отпустил девушку, она вся вплоть до купальника была покрыта румянцем. Очевидно, когда я прижимал ее к себе, ей почти нечем было дышать, но я подозревал, что главной причиной этого румянца были слова полицейского. Глаза ее стали злыми.
— Я собираюсь вас выдать,— сказала она спокойно, но твердо.
Полицейский осматривал «форд». На водителе был зеленый пиджак, а соломенную шляпу он надвинул глубоко на глаза: я обратил на него внимание, когда въезжал; волосы к него были черные, лицо загорелое, усатое. Полицейские не двигались с места. Они стояли в пяти метрах от нас, но шум земснарядов заглушал наш тихий разговор.
— Не глупи,— сказал я спокойно,— у меня пистолет.
— Но только один патрон.
Она была права. Два раза я выстрелил в зале, один раз в «студебеккер» судьи и два раза в полицейскую машину.
— Ты здорово считаешь, малышка,— буркнул я.— У тебя будет много времени в больнице, чтобы заниматься арифметикой, пока тебя будут штопать врачи. Если, конечно, им вообще удастся привести тебя в порядок.
Она слегка раскрыла рот, но ничего не сказала.
— Одна маленькая пулечка, а сколько она может вреда принести! — Я высунул пистолет из-под пиджака и прижал к ее ноге.— Ты слышала, как я говорил тому идиоту Донелли, что с ним может быть? Этот ствол упирается в твою бедренную кость. Ты понимаешь, что это значит? — Я говорил тихо, но угрожающе.— Ты никогда уже не сможешь ходить. Не сможешь бегать, танцевать, плавать или ездить верхом. Всю жизнь будешь таскать свое прекрасное тело на костылях. Или ездить в кресле на колесиках. Всю жизнь... Ну, зови фараонов.
Она не ответила, кровь отхлынула от ее лица, даже губы побелели.
— Ты мне веришь? — спросил я тихо.
— Верю.
— Значит...
— Значит, я их позову. Вы можете меня сделать калекой, но они вас схватят. И больше вы никого не убьете. Я должна это сделать.
— Такое рыцарство делает вам честь,— иронический тон моего голоса совершенно не гармонировал с мыслями,
которые промелькнули у меня в голове. Она собиралась поступить так, как я на ее месте никогда бы не поступил.— Зови. Ты будешь, по крайней мере, свидетелем их смерти. Она посмотрела на меня: — Что вы хотите этим сказать? У вас только один патрон...
— Но уже не для вас. Если вы скажете хоть словечко, этот фараон с пистолетом свое получит. Я выстрелю ему прямо в грудь. В самую середину: вы ведь видели, как я выбил пистолет из руки шерифа. Потом обезврежу второго, хлопот с ним не будет, потому что он даже кобуру не расстегнул. Я отберу у него пистолет, застрелю его и смоюсь.— Я усмехнулся.— Не думаю, что кто-нибудь попытается меня задержать...
— Я ему скажу, что у вас нет больше патронов.
— Ты первая на очереди. Я тебе сейчас двину локтем в бок, и ты последующие пять минут ничего не будешь в состоянии говорить.
Воцарилось долгое молчание. Полицейские все еще стояли на месте. Она тихо сказала:
— Вы бы это сделали?
— У меня только один способ, чтобы тебя убедить.
— Я вас ненавижу! — глаза ее потемнели от бессилия и отчаяния.— Я никогда не знала, что можно кого-то так ненавидеть. Это меня ... пугает.
— Лучше быть испуганной, но живой.— Я смотрел, как полицейские обходят вокруг стоянки, садятся на мотоциклы и уезжают.
Приближался вечер. Скоро на стоянке остались две машины: мы и «форд», в котором сидел мужчина в зеленом пиджаке. Небо потемнело совсем и начался дождь.
Прежде, чем я ухитрился поднять крышу, моя тонкая, хлопчатобумажная рубашка промокла насквозь. Когда я закрыл окна и помотрел в зеркальце, то убедился, что по лицу плывут черные полосы: тушь, которой я красил волосы. Я вытерся платком и посмотрел на часы. Черные тучи обложили все небо до горизонта, автомобили по автостраде мчались с включенными фарами, хотя еще был день. Я запустил двигатель.
— Вы хотели ждать, пока стемнеет.— Девушка была застигнута врасплох. Она, наверное, ожидала, что появятся более наблюдательные фараоны.
— Хотел. Но мистер Чес Брукс уже исполняет свой вокально-танцевальный номер на шоссе в нескольких километрах отсюда. Представляю, каким выразительным языком он пользуется...
— Мистер Брукс? — Судя по ее тону, она считала, что на этот раз я действительно чокнулся.
— Из Питтсбурга, штат Калифорния.— Я постучал пальцем по регистрационной табличке на рулевой колонке.— Он приехал издалека, чтобы потерять здесь свою машину.— Я прислушался, как дождь с постоянством пулемета барабанит о брезентовую крышу. — Не думаете же вы, что в данный момент пикник на берегу моря еще в разгаре?
Я выехал на автостраду и свернул вправо.
— Марбл-Спрингс.— Она замолчала, а потом добавила: — Вы возвращаетесь? — Это был риторический вопрос.
— Вы угадали. В мотель «Ла Контесса». Там меня взяли, я оставил там кое-какие мелочи, и мне бы хотелось их забрать.
На этот раз она промолчала. Наверное подумала, что «идиот» по отношению ко мне — это слишком мягко.
Я снял с головы платок — в темноте он больше бросался в глаза, чем мои рыжие волосы, и продолжил:
— Никому не придет в голову искать меня там. Я проведу там ночь, а может, и несколько ночей, пока не найдется судно, на котором я смогу уплыть. А вы останетесь со мной.— Я проигнорировал вопль, вырвавшись у нее.— Именно об этом я говорил по телефону. Я спросил, свободен ли еще домик номер 14 и сказал, что заказываю его. Его посоветовали мне друзья, как наиболее интимный, у самого моря. Там в чулане я спрятал свои вещи. Там есть гараж, мы поставим туда машину и никто не будет совать нос в наши дела.
Мы проехали несколько километров, на протяжении которых она не сказала ни слова. Снова надела свою зеленую блузку, она тоже успела промокнуть пока я поднимал крышу, и время от времени вздрагивала. Мы приближались к Марбл-Спрингс, когда она наконец заговорила.
— Вы не можете этого сделать. Вы должны будете назвать свою фамилию, взять ключи, пойти в ресторан. Вы не сможете так просто...
— Смогу. Я попросил, чтобы домик был готов и открыт к нашему приезду, а ключи чтобы оставили в дверях. Я сказал, что мы давно в пути и сильно устали; чтобы еду нам принесли в домик и не беспокоили.— Я откашлялся.— Я сказал портье, что мы совершаем свадебное путешествие. Мне кажется, он меня понял.
Прежде, чем она успела мне ответить, мы приехали. Я въехал в ворота и у домика администрации остановил машину точно под фонарем, так, чтобы от крыши на нас падала тень. У входа стоял негр в лилово-голубой униформе с золотыми пуговицами, которую наверняка шил дальтоник, к тому же носящий темные очки. Я позвал его.
— Домик номер 14. Куда?
— Мистер Брукс? — Я кивнул.— Я приготовил все ключи. Туда.
— Спасибо.— он был седой, глаза выцвели.— Как тебя зовут?
— Черльз, сэр.
— Пожалуйста, виски, Чарльз.— Я дал ему деньги.— Шотландское, а не бурбон. И коньяк.
— Будет сделано немедленно.
— Спасибо.— Я включил передачу и подъехал к домику номер 14.
Ворота гаража были открыты, я въехал, закрыл ворота и зажег верхний свет.
Слева в конце находилась дверь. Мы вошли и оказались в маленькой, прекрасно обставленной кухоньке. Отсюда дверь вела в комнату, которая одновременно служила гостиной и спальней. Лиловая дорожка, лиловые шторы, лиловое покрывало на кровати, лиловые абажуры — везде этот цвет. Кому-то он уж очень нравился. В комнате была еще одна дверь — в ванную и вторая — в коридор.
Я сразу выскочил в коридор, потащив девушку за собой. Чулан не был закрыт на ключ, но мой чемоданчик лежал там, где я его оставил. Я перенес его в комнату и собирался переложить часть вещей на кровать, когда раздался стук в дверь.
— Наверное, Чарльз,— буркнул я.— Открой дверь, возьми бутылки, скажи все, что положено; скажи, что сдачи не надо. Не вздумай ничего шептать или выскочить в коридор. Я буду держать тебя на прицеле через открытую дверь ванной. —
Она сделала все, как я приказал. Вероятно, уже слишком устала.
— Ты замерзла и вся дрожишь,— сказал я внезапно.— Я не хочу, чтобы мой страховой полис заболел воспалением легких.— Я взял два бокала.— Вы позволите немного коньяку, мисс Рутвин? А потом горячая ванна. Может быть, в моем чемоданчике вы найдете что-нибудь сухое.
— Вы очень добры,— ответила она с горечью.— Коньяку я выпью.
— Без ванны?
— Без.— Блеск ее глаз убедил меня, что она вовсе не устала и не совсем отчаялась удрать от меня.— Хорошо, ванна тоже.
— Отлично.— Я подождал, пока она дольет коньяк.— Не возись там всю ночь. Я голоден.
Дверь закрылась, в замке проскрежетал ключ. Я услышал шум наполняющейся ванны, потом разные звуки, соответствующие намыливанию, и плеск, бесспорно свидетельствующие о том, что кто-то купается. Все было рассчитано на то, чтобы усыпить мою бдительность. Я услышал, как кто-то вытирается полотенцем, а когда раздалось бульканье воды, вытекающей из ванны, вышел из комнаты и, выйдя на улицу, увидел открытое окно ванной, из которого шел пар. Я схватил ее за руку, когда она спрыгивала на землю, другой рукой закрыл ей рот и затащил в комнату.
Я закрыл дверь и посмотрел на девушку. Она выглядела свежей, вымытой и чистой, была одета в одну из моих белых рубашек. Она бессильно плакала, но на ее лицо приятно было смотреть. Мы вместе провели много часов, но только сейчас я впервые по-настоящему рассмотрел ее.
У нее были прекрасные волосы, густые и блестящие, с пробором посередине, такого же самого пшеничного цвета и так же заплетенные в косы, какие часто можно видеть у девушек из стран Балтики. Она никогда не смогла бы стать «Мисс Америка», слишком решительным было ее лицо: наверное, она не смогла бы даже выиграть конкурс «Мисс Марбл-Спрингс». Лицо ее было немного славянским, с широкими скулами, слишком полными губами, широко расставленными серыми глазами и немного вздернутым носиком. Лицо живое и умное, податливое на сочувствие, доброту, радость и смех — когда пройдут страх и усталость» В те времена, когда я еще не отказался от мыслей о домашних туфлях, камине и семейном очаге, это лицо идеально подошло бы моим мечтам. Она принадлежала тому типу женщин, которые до конца жизни остаются верными товарищами мужчин.
Так я стоял, немного жалея ее, немного жалея себя, когда вдруг почувствовал сквозняк. Дуло со стороны ванной, еще секунду назад запертой на ключ. Секунду назад — а сейчас уже нет.

Глава 3
Даже если бы я не видел широко раскрытых глаз девушки, я бы все равно понял, что сквозняк не был плодом моего воображения. Облако пара из разогретой ванной коснулось моего правого уха; такое количество пара не могло вырваться через замочную скважину. Я медленно обернулся, держа руки подальше от туловища. Возможно, позднее я попытаюсь что-нибудь предпринять, но сейчас это було бы преждевременно.
Сначала я увидел руку с пистолетом из числа тех, которыми не пользуются дилетанты. Тяжелый, черный немецкий маузер калибра 7.63. Весьма экономное оружие: одной пулей можно спокойно прошить трех человек.
Потом я заметил, что дверь ванной как бы уменьшилась. Действительно, плечи незнакомца едва проходили в дверь, хотя она была довольно широкой. Шляпой он касался верхнего края дверной рамы.
И наконец мое внимание приковала его шляпа и цвет пиджака. Шляпа соломенная, пиджак зеленый. Это был наш сосед из «форда», стоявшего около нас несколько часов назад. Левой рукой он потянулся назад и осторожно закрыл дверь ванной.
— Вам не следовало оставлять окна открытыми. Дайте мне ваш пистолет.
Он говорил спокойно, низким голосом, но без какой-либо тени театральности или угрозы. Видно было, что это его обычная манера разговаривать.
— Пистолет? — Я попытался прикинуться удивленным.
— Послушай, Талбот,— сказал он мягко,— я подозреваю, что мы оба являемся так называемыми профессионалами. Так что избавь меня от лишних разговоров. Пистолет. Тот, который находится у тебя в правом кармане пиджака. Вытащи его одним пальцем левой руки. Вот так. А теперь брось на ковер... Спасибо.
Не ожидая дальнейших приказаний, я пнул пистолет в его направлении, так что пистолет перелетел почти через всю комнату. Я не хотел, чтобы он подумал, будто я не профессионал.
— Садись,— приказал он. У него было широкое лицо; тонкие черные усики и почти греческий нос не очень шли к нему, так же как и морщинки вокруг глаз и рта. Не исключено, что эти морщинки образовались, потому что он много смеялся. Хотя такой тип смеялся только тогда, когда, наверное, лупил, кого-нибудь рукояткой пистолета по лбу.
Ты узнал меня на стоянке? — спросил я.
— Нет.— Левой рукой он разрядил кольт и небрежно бросил его так, что пистолет приземлился прямехонько в мусорную корзинку. Такие штучки ему наверняка удавались в девяти случаях из десяти. Если он проделывает такое левой рукой, то что говорить о правой? — Я тебя не видел и не слышал о тебе. Но, наверное, раз сто видел эту молодую даму. Если бы ты был американцем, а не англичанином, ты бы тоже слышал о ней. Не ты первый попался. Никакого грима, волосы заплетены в косички, как у маленькой девочки. Так может выглядеть женщина, отказавшаяся от всякой конкуренции, или если ей нечего опасаться соперничества со стороны других женщин.— Он посмотрел на девушку и улыбнулся.— У Мери Блер Рут-вин нет соперниц. При таком отце можно обойтись без университетского акцента и прически от Энтони.
— А кто ее старик?
— Какое невежество! Блер Рутвин, генерал Рутвин. Ты слышал о клубе Четырехсот? Предки старого Рутвина были в числе первых переселенцев, прибывших на «Мейфлауэре!». Он нефтяной магнат, самый богатый человек в Штатах после Поля Гетти.
Мне трудно было что-либо ответить. Интересно, что он сказал бы, услышав о моих мечтах о домашних тапочках, камине и наследнице-мультимиллионерше? Поэтому я только сказал:— Ты слушал полицейское сообщение в машине на стоянке.
— Верно,— довольно согласился он.
— Кто вы такой? — Мери Рутвин заговорила впервые с тех пор, как незнакомец появился в комнате. Если вы пренадлежите к элите клуба Четырехсот, то не падаете в обморок, не вскрикиваете: «Слава Богу!», не заливаетесь радостными слезами и не обнимаете своего спасителя; достаточно мило улыбнуться, чтобы показать, что он ничем не хуже вас, хотя прекрасно известно, что это не так, и спросить: «Кто вы такой?»
— Яблонский, мисс. Герман Яблонский.
— Я догадываюсь, что ваши предки тоже прибыли на «Мейфлауэре»,— сказал я кисло. Потом бросил на девушку вопросительный взгляд.— Десятки миллионов долларов? Куча денег гуляет по городу. Теперь мне понятно, откуда взялся этот Валентине.
— Валентино? — Было видно, что она до сих пор. считает меня психом.
— Эта горилла со сломанным носом, которая сидела за вами в зале суда. Если ваш папаша так же покупает нефтяные прииски, как подбирает для вас телохранителей, то ваши дела плохи.
— Это не был мой постоянный...— Она закусила губу.— Я вам очень благодарна,— обратилась она к Яблонскому.
Яблонский снова улыбнулся, но ничего не ответил. Он вынул пачку сигарет, вытащил одну, взял спичку и бросил мне сигареты и спички. Так ведут себя профессионалы высокого класса! Культурные, предупредительные, воспитанные; бандитам тридцатых годов далеко до них! Именно поэтому человек вроде Яблонского еще более опасен: как айсберг, у которого семь восьмых опасности остается под водой.
— Надеюсь, вы готовы применить оружие,— продолжила Мери Рутвин. Она нервничала, на ее виске пульсировала жилка.— Значит, этот человек ничего плохого мне уже не может сделать?
— Абсолютно ничего,— заверил ее Яблонский.
— Благодарю вас,— вырвалось у нее вместе с тихим вздохом, будто она наконец поняла, что опасность миновала. Она направилась к телефону.
— Я позвоню в полицию.
— Нет,— спокойно сказал Яблонский.
Она остановилась как вкопанная: — Слушаю вас?
— Я сказал «нет»,— буркнул Яблонский.— Никаких звонков, никакой полиции. Власти в это дело лучше не вме-шивать.
— Что это означает? — На обеих щеках у нее снова появился румянец. Раньше он был результатом страха, теперь — гнева. Конечно, если ваш отец уже не может даже сосчитать, сколько у него нефтяных скважин, вы не привыкли, чтобы вам возражали.— Мы должны вызвать полицию.— Она сказала это медленно и терпеливо, как взрослый, объясняющий ребенку.— Этот человек — преступник. И убийца. Он убил в Лондоне человека.
— В Марбл-Спрингс тоже,— спокойно дополнил Яблонский.— Донелли умер сегодня в семнадцать сорок.
— Донелли... умер? — прошептала она.— Откуда вы знаете?
— Из радиодневника в шесть часов. Его передавали, когда я выезжал со стоянки вслед за вами. Врачи, переливание крови, но все напрасно.
— Ужасно! — Она посмотрела на меня, но сразу отвела взгляд, потому что не могла вынести моего вида.— А вы говорите, что не нужно звонить в полицию. Что все это означает?
— То, что я сказал. Обойдемся без полиции.
— У мистера Яблонского свои планы, мисс Рутвин,— объяснил я ей.
— Приговор суда по твоему делу давно известен,— бесстрастно сказал мне Яблонский.— Если учесть, что жить тебе осталось максимум три недели, ты хорошо держишься. Ну-ка, барышня, не трогайте телефон!
— Не будете же вы в меня стрелять.— Она находилась уже в противоположном углу.— Ведь вы не убийца?
— Не буду,— согласился он.— Это не потребуется. Он в одно мгновение вырвал у нее телефон, схватил за руки и потащил к креслу, стоящему рядом с моим. Она пыталась освободиться, но Яблонский не обращал на это внимания.
— Мне кажется, ты не в ладах с полицией, приятель,— сказал я задумчиво.
— Значит, ты считаешь, что я не решусь выстрелить?
— Точно.
— Я бы на твоем месте на это не очень рассчитывал,— улыбнулся он.
Но я рискнул. Ноги я поджал под себя, руки находились на поручнях кресла. Кресло упиралось в стену. Я мгновенно прыгнул, целясь головой ниже солнечного сплетения Яблонского сантиметров на пятнадцать.
Цели я не достиг. До этого я только предполагал, что он может делать правой рукой, а теперь в этом убедился. Он молниеносно перебросил пистолет из правой руки в левую, выхватил из кармана кастет и ударил меня по лбу. Он, вероятно, ожидал от меня каких-нибудь штучек, но все равно проделал это прекрасно.
Кто-то облил меня холодной водой, я сел постанывая и попытался пощупать голову. Но, сами понимаете, если у вас две руки связаны за спиной, то такое трудно проделать. Я медленно поднялся, опираясь на стену, у которой лежал, и поковылял к ближайшему креслу.
Я взглянул на Яблонского — он привинчивал к стволу маузера черный цилиндрик глушителя. Посмотрел на меня и улыбнулся. Он всегда только улыбался.
— В другой раз тебе может так не повезти,— сказал я несмело.
— Мисс Рутвин,— сказал Яблонский,— с вашего разрешения я воспользуюсь телефоном.
— Зачем вам мое разрешение?
— Я собираюсь позвонить вашему отцу. Дайте мне номер телефона, он наверняка засекречен.
— Зачем вам ему звонить?
— За вашего приятеля назначена награда. Это объявили в радиосообщении о смерти Донелли. Власти штата заплатят пять тысяч за любую информацию, которая может помочь в задержании Джона Талбота.— Он улыбнулся мне.— Джон Монтег Талбот? По крайней мере, для меня это имя звучит приятной музыкой.
— Валяй дальше,— сказал я сухо.
— Они хотят иметь Талбота живого или мертвого. А генерал Рутвин обещал удвоить эту награду.
— Десять тысяч долларов? — спросил я.
— Десять.
— Скупердяй.
— По последним данным, старый Рутвин стоит двести восемьдесят пять миллионов. Мог бы пожертвовать немного больше.— Подумав, Яблонский признал мою правоту.— Хотя бы пятнадцать тысяч. Разве для него это деньги?
— Что же дальше? — спросила девушка.
— Он может получить свою дочь обратно за пятьдесят кусков,— спокойно сказал Яблонский.
— Пятьдесят тысяч! — Если бы она была такой бедной, как я, эта сумма ее наверняка бы ошарашила.
Яблонский кивнул.
— Плюс, конечно, пятнадцать тысяч за Талбота, это долг каждого порядочного гражданина.
— Кто вы такой? — дрожащим голосом спросила девушка. Похоже было, что она вот-вот потеряет самообладание.
— Я человек, который хотел бы получить шестьдесят пять тысяч.
— Но ведь это шантаж!
— Шантаж? — Яблонский поднял бровь.— Тебе надо немного подучить уголовное право. Шантаж — это угроза что-нибудь выболтать. Разве генералу Рутвину есть, что скрывать? Сомневаюсь. Можно еще сказать, что шантаж — это вымогание денег угрозами. Но где угрозы? Я вам ничем не угрожаю. Если старик не заплатит, я просто уйду и оставлю вас с Талботом. Кто мне поставит это в вину? Я боюсь Талбота. Это опасный человек, убийца.
— Но... в этом случае вы ничего не получите.
— Получу,— ответил весьма довольный собой Яблонский. Я попытался представить его, потерявшим уверенность в себе, но это оказалось невозможным.— Старик не будет рисковать. Он заплатит.
— Похищение — это преступление,— начала девушка.
— Конечно,— радостно согласился Яблонский.— Электрический стул или газовая камера. Для Талбота. Это он вас похитил. Я говорю, что просто мог бы уйти. При этом никакого похищение не произойдет. В каком отеле живет ваш отец? — спросил он твердо.
— Он не живет в отеле.— она, очевидно, капитулировала.— Он на Х-13.
— Говори понятно,— жестко прервал ее Яблонский.
— Х-13 — одна из буровых. Она находится в заливе, в двадцати-двадцати пяти километрах отсюда. Точно не знаю.
— В заливе? Вы имеете в виду буровую вышку в море? Я думал, что все они находятся в заливах у побережья Луизианы.
— Теперь они везде есть. Во Флориде, Миссисипи, Алабаме.
У папы есть одна такая около Ки-Уэст. Сейчас он на Х-13.
— И там нет телефона?
— Конечно, есть. По подводному кабелю. И радиотелефон из кабинета на суше.
— Радио меня не интересует. Слишком много ушей. Так что... достаточно попросить центральную дать Х-13?
Она молча кивнула. Яблонский заказал разговор с Х-13 и стоя ожидал, насвистывая что-то исключительно немелодичное.
Вдруг что-то пришло ему в голову.
— А на чем вы туда добираетесь?
— На катере или вертолете. Чаще на вертолете.
— А когда он здесь, в каком отеле он живет?
— Он живет не в отеле. В обыкновенном доме. В трех километрах от Марбл-Спрингс.
Яблонский покачал головой и снова начал насвистывать. Казалось, он разглядывает какую-то точку на потолке, но когда я передвинул ногу на несколько сантиметров, его глаза молниеносно нацелились в мою сторону. Мэри Рут-вин заметила мое движение и реакцию Яблонского, и на мгновение ее взгляд встретился с моим. В глазах ее не было сочувствия, но отражалось понимание общности наших судеб. Мы с ней сидели в одной лодке, которая быстро шла ко дну.
Свист прекратился. Я услышал слабый треск, какие-то звуки, потом Яблонский сказал:
— Я бы хотел говорить с генералом Рутвином. Очень важно. По делу... Повторите. Понятно.
Он положил трубку и посмотрел на Мери Рутвин.
— Ваш отец уехал с Х-13 в четыре и еще не вернулся. Они говорят, он не вернется, пока вас не разыщет.— Он позвонил по новому номеру, который ему сообщили с Х-13, и еще раз попросил к телефону генерала. Тот подошел почти сразу, и Яблонский не стал начинать издалека.— Генерал Блер Рутвин?.. У меня есть новости для вас. Плохие и хорошие. Ваша дочь со мной. Это хорошая новость. А плохая — это то, что ее возвращение будет вам стоить пятьдесят тысяч.— Яблонский замолчал и теперь слушал. Маузер он крутил на пальце.— Нет, господин генерал. Это говорит не Джон Талбот. Он здесь. Мне удалось его убедить, что он поступит не по-человечески, если продлит разлуку отца и дочери. Вы ведь знаете Талбота, хотя бы понаслышке. Я порядком намучился, пока мне удалось его убедить. Пятьдесят тысяч будут достаточной компенсацией за мои мучения.
Улыбка исчезла с лица Яблонского, теперь оно было холодным и злым. Это был настоящий Яблонский! Он продолжил мягким голосом, будто убеждал ребенка:
— Послушайте, генерал, я только что услышал какой-то странный треск. Обычно это происходит, когда какой-то ловкач подключается к линии или включает магнитофон. Я не желаю, чтобы меня подслушивали. И никаких записей частных разговоров. Вы тоже этого не хотите... Если, конечно, снова хотите увидеть дочь... Ну, вот, уже лучше. И, еще, генерал. Пусть вам не приходит в голову глупая мысль узнать номер моего телефона. Через две минуты мы исчезнем отсюда. Ну так как? Поспешите.
После короткого перерыва Яблонский засмеялся:
— Шантаж, генерал? Похищение? Глупости. Ведь нет такого закона, который запретил бы человеку удрать при виде опасного преступника? Даже в том случае, если этот убийца похитил девушку. Я уйду и оставлю их одних. Вы торгуетесь за жизнь собственной дочери! Разве она не стоит одной пятидесятой процента всего вашего состояния? Она все слышит, генерал. Интересно, что она про вас подумает после этого?! Конечно, вы можете с ней поговорить.— Он кивнул девушке, которая буквально вырвала трубку из его руки.
— Папа! Папочка!.. Да, это я! Я никогда не думала...
— Пока достаточно.— Яблонский своей огромной квадратной лапой закрыл мембрану и забрал у нее трубку.— Вы удовлетворены, генерал? — Воцарилось короткое молчание, потом Яблонский расхохотался.
— Спасибо, генерал. Мне не нужны никакие гарантии. Слово генерала Рутвина всегда было достаточной гарантией.— Он некоторое время слушал.:— Кроме того, вы ведь знаете, что если денег не будет, а вместо этого вы позовете фараонов, ваша дочь никогда уже вам ничего не скажет. Не беспокойтесь, я обязательно приеду. У меня есть для этого много причин. Точнее говоря, пятьдесят тысяч причин.— Он повесил трубку.— Двигайся, Талбот. У нас встреча в высшем обществе.
— Так.—Я не вставал с кресла.— А потом ты выдашь меня фараонам и получишь свои пятнадцать тысяч.
— Почему бы и нет?
— Я мог бы представить двадцать тысяч причин.
— Гм? — Он задумчиво посмотрел на меня.— Они при тебе?
— Дай мне неделю времени или...
— Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Двигайся. У нас впереди тяжелая ночь.
Он перерезал веревки на мне, и мы вышли через гараж. Яблонский держал девушку за руку, а пистолет в метре от моей спины. Я пистолета не видел, но это было не обязательно. Я знал, что это так.
Уже была ночь. Шел холодный дождь, громко барабаня по асфальту. Около ста метров отделяло нас от того места, где Яблонский поставил свою машину, но мы успели промокнуть до нитки. В такой дождь на стоянке не было ни души, но Яблонский все же поставил машину в самом темном углу. Это было на него похоже. Он открыл обе правых дверки «форда», а сам стал у задней.
— Вы садитесь первой, с той стороны. Ты, Талбот, будешь вести.— Когда я сел за руль, он захлопнул за мной дверь, потом сел на заднее сиденье. Ствол маузера прижал к моей шее.— На автостраде свернешь на юг.
Мы проехали через пустынный двор мотеля и свернули вправо. Яблонский обратился к девушке:
— Дом вашего отца находится возле автострады?
— Да.
— Туда можно проехать по другой дороге?
— Да, можно объехать город и...
— Ага.— Поедем прямо. Я думаю на два хода вперед, как Талбот, который выбрал мотель «Ла Контесса»: в окрестности ста километров от Марбл-Спрингс его никто не будет искать.
Через город мы проехали молча. Улицы были почти пусты, мы заметили лишь несколько пешеходов. На двух перекрестках мы попали на красный свет, в обоих случах дуло маузера отдыхало на моем затылке. Скоро мы выехали из города. Лило как из ведра. «Дворники» не справлялись с потоком воды. Я вынужден был снизить скорость до тридцати, но и теперь почти ничего не видел, когда нас ослепляли фары едущего навстречу автомобиля. Еще меньше было видно, когда нас кто-то обгонял, заливая все лобовое стекло. В общем, я ехал по таким волнам, которыми мог бы гордиться любой капитан.
Уткнувшись в лобовое стекло Мэри Рутвин вглядывалась в ночь. Она, очевидно, хорошо знала дорогу, но в этот вечер не могла ее узнать. Грузовик, мчащийся навстречу, закрыл нужный нам поворот.
— Туда! — Она схватила меня за плечо так крепко, что «форд» пошел юзом и мы успели проехать метров пятьдесят. Дорога была слишком узкой, чтобы развернуться, я дал задний ход и свернул. Страшно подумать, что случилось бы, вздумай я делать поворот на полной скорости. Я и так с трудом едва затормозил перед железными воротами из прутьев, такими солидными, что они выдержали бы и бульдозер. Мне показалось, что ворота закрывают туннель с почти плоской крышей. Слева находился забор из белой глины, высотой больше двух метров и длиной метров семь. Справа — белый домик с дубовыми дверями и выходящими в сторону туннеля окнами, закрытыми шторами. Между домиком и забором была крыша. Я не мог определить, из чего она сделана. Мое внимание приковал мужчина, вышедший из домика еще до того, как я остановился.
Вот идеал шофера, о котором мечтает богатая вдова: настоящая симфония коричневого цвета!