ЗЛО

Нора РОБЕРТС


ЧАСТЬ I

ГЛАВА 1

Церемония началась через час после захода солнца. Идеальная окружность в девять футов, была подготовлена заранее,
для чего место очистили от деревьев и молодой поросли. Грунт был посыпан священной землей.
Таинственные и мрачные облака исполняли танец на фоне бледной луны.
Тринадцать человек, облаченные в черные плащи с капюшонами, стояли внутри круга. Позади них, в лесу, закричала
одинокая сова, и было непонятно, выражал этот крик жалость или сочувствие. Со звуками гонга смолк даже он. На
мгновение лишь шелест ветра был слышен в молодой весенней листве.
В яме, в левой части круга уже занимался огонь. Скоро взметнется пламя, вызванное тем самым ветром или иными
силами. Это было в канун майского дня, в Субботу Рудмаса. В эту ночь, в разгаре весны, будут празднества и
жертвоприношения во имя плодородия злаков и мужской силы.
Две женщины, облаченные в красные робы, вступили в круг. Их очень бледные лица с ярко красными губами не были
скрыты капюшонами. Они напоминали уже насытившихся вампиров.
Одна из них, придерживаясь тщательной инструкции, сбросила робу и предстала в свете десятка черных свечей, затем она
улеглась на доску из полированного дерева.
Она будет их алтарем живой плоти, девственницей, которой они будут поклоняться. То, что она проститутка и далеко не
столь невинна беспокоило лишь немногих из них. Остальные просто любовались ее густыми кудрями и широкими бедрами.
Верховный жрец, надев козлиную маску Мендеса, запел на вульгарной латыни. Смолкнув, он простер руки вверх к
перевернутой пентаграмме, находившейся над алтарем.
Прозвонил колокол в ознаменование чистоты воздуха.
Из укромного местечка в кустах за всем наблюдала маленькая девочка, глаза ее были широко открыты от любопытства.
Из ямы, где играли языки пламени, стрелявшие высоко подлетавшими искрами, доносился запах паленого. Странные тени
проступали на стволах окаймлявших круг деревьев.
Девочка стала искать своего отца. Она спряталась в его машине, хихикая про себя над тем, как она его разыграет. Когда
она вместе с ним ехала через лес, темнота ее не пугала. Она не боялась. Она спряталась, ожидая удобного момента, чтобы
выпрыгнуть прямо ему в руки.
Но он облачился в длинный черный плащ, как и остальные, и теперь она не могла точно сказать, который из них ее папа.
И хотя обнаженная женщина одновременно ошеломила и удивила ее, то чем занимались взрослые уже не казалось игрой.
Она почувствовала как ее сердце забилось в горле, когда мужчина в маске начал снова распевать.
- Мы взываем к Аммону, богу жизни и воспроизводства. К Пану, богу страсти.
После произнесения каждого имени остальные повторяли его. Перечень был долгим.
Они теперь раскачивались из стороны в сторону, издавая низкий гул, пока жрец пил из серебряного кубка. Допив, он
установил кубок между грудей алтаря.
Он взял клинок и, указав на юг, восток, север и запад, воззвал к четырем князьям ада.
Сатана, повелитель огня Люцифер, светоносец Белиал, не имеющий властелина Левиафан, змей глубин.
В кустах маленькая девочка тряслась от страха.
- Аве Сатана.
- Я взываю к тебе, Повелитель, Князь тьмы, Король ночи, разверзни врата ада и услышь нас. - Жрец выкрикивал слова не
как молитву, а как приказ. Под звуки своего голоса он извлек пергамент. Блики пламени просвечивали сквозь него, словно
кровь. - Мы просим плодородия нашим злакам, изобилия нашей чаше. Уничтожь наших врагов, напусти немощь и боль на
тех, кто хочет помешать нам. Мы, преданные тебе, требуем достатка и наслаждений. - Он положил руку на грудь алтаря. -
Мы берем то, что хотим во имя твое, Повелитель Мук. Во имя твое мы говорим: Смерть слабым. Благополучие сильным.
Жезлы нашего секса твердеют, наша кровь горяча. Пусть наши женщины сгорят за нас. Пусть они получат нас без остатка.
Он хлопнул рукой по телу, затем между ног алтаря, и тогда проститутка, достаточно опытная, застонала и начала двигаться
под его рукой.
Голос его стал звучать громче по мере того, как он продолжал просить. Он наколол пергамент на кончик кинжала и
держал его над огнем черной свечи до тех пор, пока от него не остался лишь запах дыма. Круг из двенадцати мерно
раскачивался в пении позади него.
По какому-то сигналу двое в плащах втолкнули внутрь круга молодого козленка. Глаза его закатились от ужаса. Они
продолжали петь, теперь почти перейдя на крик. Уже был занесен атамас, обрядовый нож, только что заточенное лезвие
которого мерцало в свете восходившей луны.
Когда девочка увидела как лезвие разрезает белую шею козленка, она попыталась закричать, но звук не слетел с ее губ.
Ей захотелось бежать, но казалось, что ноги вросли в землю. Она прикрыла лицо руками, всхлипывая и желая позвать своего
отца.
Когда, в конце концов, она снова открыла глаза, кровь уже струилась по земле. Она стекала по краям неглубокой
серебряной чаши. Голоса мужчин слились в ее ушах в рычащий гул, когда она смотрела как они бросали обезглавленную
тушу в очаг.
Теперь вонь паленого мяса тяжело повисла в воздухе.
С улюлюканием мужчина в козлиной маске сорвал с себя плащ. Под ним было голое, очень белое тело, блестевшее от
пота, хотя ночь была прохладной. На его груди мерцал серебряный амулет, испещренный старинными и непонятными
символами. Он раздвинул ноги алтаря, затем сильным движением вошел в него. С пронзительным воплем другой мужчина
упал на вторую женщину, прижимая ее к земле, в то время, как остальные сорвали с себя плащи и стали танцевать вокруг
очага.
Она увидела своего отца, ее собственного отца, глубоко погрузившего руки в священную кровь. Пока он танцевал с
остальными, кровь стекала по его пальцам...
Клер проснулась от крика.
Затаив дыхание, покрытая ледяным потом, она съежилась в простынях. Трясущейся рукой она нащупала выключатель на
лампе около кровати. Ее света не хватало, и она поднялась, чтобы включить остальные светильники, до тех пор, пока свет не
залил маленькую комнату. Руки ее по-прежнему не обрели твердость, когда она достала из пачки сигарету и зажгла спичку.
Сидя на краю кровати, она молча курила.
Почему этот сон вернулся снова теперь?
Ее врач сказал бы, что это ответная реакция на недавнее замужество ее матери - подсознательно она чувствовала
предательство по отношению к отцу.
Это чушь.
Клер выпустила струю дыма. Ее мать прожила вдовой больше двенадцати лет. Любая здравомыслящая, любящая дочь
хотела бы счастья своей матери. Любящей дочерью она и была. Относительно здравомыслия она не была столь уверена.
Она вспомнила, когда впервые увидела этот сон. Клер тогда было шесть лет и она проснулась в кровати от крика. Точно
также, как сегодня. Но тогда ее родители вбежали в комнату, чтобы взять ее на руки и успокоить. Даже вошел ее брат, Блэйр,
с округлившимися глазами и причитая. Мать Клер унесла его, в то время, как отец остался с ней, убаюкивая ее спокойным,
тихим голосом, убеждая, что это был всего лишь сон, дурной сон, который она вскоре забудет.
И она забыла его на долгое время. Потом он стал приходить к ней, ухмыляющийся убийца, когда она испытывала
напряжение, усталость или слабость.
Она затушила сигарету и сдавила пальцами глаза. Ну что же, сейчас она испытывала напряжение. До ее персональной
выставки осталось меньше недели и несмотря на то, что она лично отобрала каждую скульптуру для показа, ее переполняли
сомнения.
Возможно, причиной этому служила восторженная реакция критики два года назад, во время ее дебюта. Теперь, когда она
наслаждалась успехом, можно было потерять многое. И она знала, что отобранные работы были ее лучшими. Если они будут
признаны посредственными, то значит и она как художник - посредственность.
Может ли быть более ненавистное определение?
Она решила, что лучше занять свои мысли чем-нибудь более конкретным, поэтому она поднялась и открыла шторы. Как
раз всходило солнце, окрашивая улицы и тротуары центра Манхэттэна в розовый цвет. Открыв настежь окно, она
содрогнулась от холода весеннего утра.
Было почти совсем тихо. В расстоянии нескольких домов она слышала шум помойного грузовика, завершавшего свой
объезд. Рядом с пересечением улиц Кэнэл и Грин она заметила мешочницу, толкавшую тележку со всеми своими мирскими
пожитками. Скрип колес отдавался гулким эхом.
В пекарне напротив, тремя этажами ниже, горел свет. До Клер долетели слабые звуки "Риголетто" и приятный дрожжевой
запах выпекаемого хлеба. Мимо прогромыхало такси со стучащими клапанами. Затем вновь наступила тишина. Казалось,
что она одна в городе.
"Этого ли ей хотелось? - задумалась она. - Быть одной, найти какую-нибудь нору и зарыться в одиночество?" Временами
Клер чувствовала себя совершенно отрезанной от окружающего мира, и вместе с тем она не могла найти себе места.
Не в этом ли причина ее неудачного замужества? Она любила Роба, но никогда не чувствовала связи с ним. Когда все
закончилось, она расстроилась, но большой горечи не почувствовала.
А, может быть, прав доктор Яновский, и она действительно похоронила глубоко в себе всю горечь, каждую толику
печали, испытываемой ею со времени смерти отца. И Клер давала выход своим переживаниям в искусстве.
Да и в конце концов, что с ней не так? Она попыталась засунуть руки в карманы робы, когда обнаружила, что ее на ней
нет. Женщина должна быть ненормальной, чтобы стоять перед открытым окном в Сохо одетой в легкую майку с надписью
"приласкай киску". Ну и черт с ним, подумала она и высунулась еще больше. Может она и вправду ненормальная.
Она стояла, наблюдая, зарождавшийся свет и прислушиваясь к возникающему шуму, по мере того, как город просыпался;
ее ярко-рыжие волосы были смяты после беспокойного сна, лицо было бледным и усталым.
Потом она отвернулась, готовая к работе. Было начало третьего, когда Клер услышала звонок в дверь. Он звучал, как
назойливая пчела, пробиваясь сквозь шипение ее горелки и сильные звуки Моцарта из стерео колонок. Она решила не
обращать на него внимания, но новая работа продвигалась не очень хорошо и внезапное вторжение было подходящим
предлогом для перерыва. Она выключила горелку. Пересекая мастерскую, она сняла перчатки. На ней все еще были
защитные очки, шапочка и фартук, она включила переговорное устройство.
- Да?
- Клер? Это Анжи.
- Поднимайся. - Клер набрала код и включила лифт. Сняв шапочку и защитные очки, она вернулась, чтобы повернуть
скульптуру.
Скульптура стояла на сварочном столе в глубине верхнего отделения мастерской в окружении инструментов - клещей,
молотков, резцов, дополнительных насадок для горелки. Баллоны с ацетиленом и кислородом отдыхали в крепкой стальной
тележке. Под ними лежал лист металла размером в двадцать четыре квадратных фута, предохранявший пол от искр и
горячих капель.
Большая часть верхнего отделения мастерской была заставлена работами Клер - куски гранита, бруски вишневого дерева
и ясеня, стальные трубы и чурки. Инструменты для обтесывания, откалывания, шлифовки и сварки. Ей всегда нравилось
жить со своей работой.
И вот она подошла вплотную к объекту ее теперешних стараний, глаза сузились, губы сжались. Ей показалось, что
скульптура тянется к ней, и она даже не обернулась, когда двери лифта открылись.
- Я должна была догадаться, - Анжи Лебо откинула назад гриву черных, кудрявых волос и поставила ногу, обутую в ярко-
красную итальянскую лодочку на деревянный пол. - Я звонила тебе больше часа.
- Я отключила звонок. Автоответчик все записывает. Что ты об этом думаешь, Анжи?
Глубоко вздохнув, Анжи изучила скульптуру на рабочем столе. - Хаос. М-да.
Кивнув, Клер ссутулилась. - Да, ты права. Я в данном случае пошла не тем путем.
- Не смей больше прикасаться к этой горелке. Устав кричать она мигом пересекла комнату и выключила музыку. - Черт
побери, Клер мы с тобой договорились встретиться в "Русской чайной" в половине первого.
Клер выпрямилась и в первый раз посмотрела на свою подругу. Анжи как обычно была воплощением элегантности. Ее
смуглая кожа и необычные черты лица прекрасно оттенялись синим костюмом от "Адольфо" и огромными жемчужинами.
Ее сумочка и туфли были одного оттенка ярко-красной кожи. Анжи любила, чтобы все подходило друг к другу, чтобы все
было на месте. В ее шкафу туфли были аккуратно сложены в прозрачные пластиковые коробки. Ее блузки были подобраны
по цвету и материалу. Ее сумки - легендарная коллекция - хранились в отдельных ячейках в специально построенном шкафу.
Сама же Клер считала себя счастливой, если ей удавалось найти две туфли из одной пары в черной дыре своего шкафа. Ее
коллекция сумок состояла из одной хорошей черной кожаной вечерней сумки и непомерно большой сумки для холстов.
Много раз Клер задумывалась над тем, каким образом она и Анжи стали и продолжали оставаться подругами.
Как раз теперь эта дружба была под вопросом, отметила про себя Клер. Темные глаза Анжи горели, а ритм длинных ярко-
красных ногтей, барабанивших по сумке, совпадал с притопыванием ноги.
- Так и стой. - Клер перепрыгнула комнату, чтобы в беспорядке на диване найти рисовальную доску. Она отбросила в
сторону свитер, шелковую блузку, нераспечатанное письмо, пустую упаковку "Фритос", пару романов в мягкой обложке и
пластиковый водный пистолет.
- Черт побери, Клер...
- Нет, стой на месте. - Доска уже в руке, она откинула диванную подушку в сторону и нашла меловой ка-, рандаш. - Ты
прекрасна, когда злишься. - Клер улыбнулась.
- Сука, - ответила Анжи и разразилась смехом,
- Вот так, вот так. - Карандаш Клер метался по доске. - Боже мой, какие скулы! Кто мог подумать, что если смешать кровь
племени чероки, французскую и африканскую, то получатся такие кости? Можешь чуть-чуть порычать?
- Оставь ты эту глупость. Ты ничего не добьешься таким образом. Я час просидела в "Русской чайной", попивала
"Перрье" и разглядывала скатерть.
- Прости. Я забыла.
- Как всегда.
Клер отложила набросок в сторону, зная что Анжи посмотрит его в ту же минуту, как она отвернется. - Будешь что-нибудь
на ленч?
- Я съела горячую сосиску в такси.
- Ну тогда я пойду что-нибудь приготовлю, а ты мне расскажешь о чем мы должны были поговорить.
- О выставке, дура! - Анжи изучила набросок и мягко улыбнулась. Клер изобразила ее с пламенем, вырывающимся из
ушей. Отказываясь развеселиться, она посмотрела по сторонам в поисках чистого места, чтобы сесть, и, в конце концов,
устроилась на ручке дивана. Бог его знает, что еще скрывалось под диванными подушками. - Ты когда-нибудь наймешь
уборщицу?
- Нет, мне так нравится. - Клер вошла на кухню, которая была немного больше алькова в углу мастерской. - Это помогает
мне творить.
- Ты можешь эту чушь о настроении художника рассказывать кому-нибудь другому. Клер. Я же знаю, что ты просто
ленивая растяпа.
- Что правда, то правда. - Она вновь появилась с пинтой датского шоколадного мороженого и чайной ложкой. - Будешь?
- Нет. - Анжи постоянно раздражало, что Клер могла съесть что угодно, как только у нее возникало желание, а возникало
оно часто, и при этом совершенно не портить свое стройное тело.
При росте в пять футов десять дюймов Клер не была доской, как в детстве, но она оставалась достаточно тонкой для того,
чтобы не вставать на весы каждое утро, как делала Анжи. Теперь Анжи наблюдала, как Клер, одетая в фартук поверх
комбинезона, пожирала калории. И похоже на то, размышляла Анжи, что под верхней одеждой у нее ничего нет.
Клер к тому же не красилась. Бледно-золотые веснушки были рассыпаны по ее коже. Ее глаза, немного более темного
янтарно-золотого оттенка, казались громадными на узком лице с мягким, щедрым ртом и маленьким, незаметным носом.
Несмотря на непослушную массу огненных волос, достаточно длинных для густого хвоста, который получался, когда их
стягивали резинкой, а также на ее необыкновенный рост, было в ней что-то хрупкое, что заставляло Анжи в тридцать лет,
всего на два года старше Клер, чувствовать материнскую ответственность.
- Девочка, когда ты научишься есть сидя? Клер улыбнулась и подцепила еще мороженого. - Ну вот, ты обо мне
волнуешься, значит я прощена. - Она устроилась на стуле, заткнув обутую ногу за перекладину. - Я действительно прошу
прощения за ленч.
- Ты всегда так. Как насчет того, чтобы писать себе записки?
- Я их пишу, а потом забываю куда положила. Ложкой с каплями мороженого она обвела огромное, захламленное
помещение. Диван, на котором сидела Анжи, был одним из немногих предметов меблировки, впрочем был еще стол,
заваленный горой газет, журналов и пустых бутылок из-под лимонада. Второй стул был задвинут в угол, и на нем покоился
бюст из черного мрамора. Картины заполнили стены, а скульптуры - одни законченные, другие заброшенные - сидели,
стояли или опирались на что-то всюду, где только было возможно.
Гулкие ступени из рифленого железа вели в кладовку, которую она превратила в спальню. Ну, а остаток огромного
помещения, где она жила уже пять лет, был занят ее искусством.
Первые восемнадцать лет жизни Клер старалась соответствовать представлениям своей матери о чистоте и порядке. Но ей
потребовалось меньше трех недель самостоятельной жизни для того, чтобы согласиться, что беспорядок представляет собой
ее естественную среду.
Она одарила Анжи ласковой улыбкой. - Как я могу что-нибудь найти в таком беспорядке?
- Я иногда удивляюсь, как ты не забываешь выбраться из постели с утра?
- Ты просто беспокоишься о выставке. - Клер отложила в сторону наполовину недоеденную пачку мороженого, где,
подумала Анжи, оно наверное и растает. Клер взяла пачку сигарет и отыскала спички. - Волноваться из-за этого - занятие
бесполезное. Им либо понравится то, что я делаю, либо не понравится.
- Верно. Тогда почему ты выглядишь так, словно спала четыре часа?
- Пять, - поправила ее Клер, но говорить об увиденном сне ей не хотелось. - Я напряжена, но не взволнована. Вы с твоим
прелестным мужем и так уж достаточно волнуетесь.
- Жан-Поль в ужасном состоянии, - отметила Анжи.
Она была замужем за владельцем галереи уже два года, и находилась под сильным влиянием его ума, любви к искусству
и прекрасного тела. - Это первая выставка в новой галерее. Речь идет не только о твоей заднице.
- Я знаю. - Глаза Клер на мгновение затуманились, когда она подумала о том сколько денег и времени потратила чета
Лебо на их новую, гораздо большую галерею. - Я не подведу вас.
Анжи чувствовала, что несмотря на свои заверения, Клер волновалась не меньше остальных. - Мы это знаем, - сказала
она, намеренно разряжая обстановку. - На самом деле, мы рассчитываем после твоей выставки стать галереей номер один в
Уэст Сайд. А сейчас я пришла, чтобы напомнить тебе об интервью в десять утра с журналом "Нью-Йорк" и о более позднем
интервью с "Тайме" во время Ленча.
- О, Анжи.
- На этот раз не отвертишься. - Анжи поставила ноги прямо. - С журналистом из "Нью-Йорк" увидишься у нас в квартире
на верхнем этаже. Я содрогаюсь при мысли, что интервью может состояться здесь.
- Ты просто хочешь следить за мной.
- Теперь следующее. Ленч в "Ле Сё", ровно в час. - Я хотела посмотреть, как идет подготовка в галерее.
- На это тоже хватит времени. Я здесь буду. в девять, чтобы убедиться, что ты встала и оделась.
- Ненавижу интервью, - пробормотала Клер.
- Тяжело. - Анжи взяла ее за плечи и поцеловала в обе щечки. - Теперь пойди отдохни. Ты действительно выглядишь
усталой.
Клер оперлась локтем на колено. - А что, ты разве не подберешь для меня одежду? - спросила она Анжи, когда та уже
направлялась к лифту.
- Может и это придется делать.
Оставшись одна, Клер несколько минут сидела в задумчивости. Она действительно не выносила интервью, все эти
высокопарные и личные вопросы. Процесс, когда тебя изучают, измеряют и препарируют. Как и большинство неприятных
вещей, которых она не могла избежать, она выбросила это из головы.
Она устала, слишком устала, чтобы собраться и вновь зажечь горелку. Как бы там ни было, все, что она начинала в
последние несколько недель, оканчивалось неудачно. Но она была слишком напряжена, чтобы просто поспать или,
растянувшись на полу, посмотреть дневные программы телевидения.
Вдруг она поднялась и отправилась к большому сундуку, который служил сидением, столом, и, вообще, чем угодно.
Порывшись, она обнаружила старое платье с выпускного бала, шляпу выпускника университета, свадебную вуаль, которая
пробудила тройную реакцию - удивление, радость и сожаление, пару теннисных туфель, о которых она думала, что они
потеряны навсегда, и наконец, альбом фотографий.
"Ей было одиноко, - подумала она, отправившись с альбомом на подоконник с видом на улицу Кэнэл. - Без семьи. И уж
если они слишком далеко, чтобы до них дотронуться, то, по крайней мере, она встретится с ними на старых фотографиях".
Первая карточка заставила ее улыбнуться. Это был затертый черно-белый детский снимок "Полироид" ее с братом-
близнецом Блэйром. "Блэйр и Клер", - подумала она со вздохом. Как часто они с братом ворчали по поводу решения
родителей назвать их смешными именами? Снимок был явно не в фокусе, типичная работа ее отца. Он в жизни своей ни разу
не снял четкой фотографии.
- Я механику не воспринимаю, - говорил он всегда. - Дайте мне в руки что-нибудь с кнопкой или с шестернями и я все
поломаю. Но насыпьте мне в ладонь семян и немного земли и я выращу для вас самые большие цветы на свете.
"И это была правда", - подумала Клер. Ее мать была подлинной лудилыцицей, чинившей тостеры и останавливавшей течь
в раковинах, в то время, как Джек Кимболл орудовал мотыгой, лопатой и садовыми ножницами, превращая их садик на углу
улиц Оак Лиф и Маунтэйн Вью в Эммитсборо штата Мэриленд в настоящую выставку.
А вот и доказательство этого, на фотографии, снятой ее мамой. Она была идеально отцентрована и в фокусе. Маленькие
близнецы Кимболлы лежали на подстилке, на коротко подстриженном газоне. Позади них были буйные заросли весенних
цветов. Кивающий водосбор, хризантемы, луговые лилии, васильки, все аккуратно посажены, хотя и без разбору, и все в
пышном цвету.
А вот фотография ее матери. Внезапно Клер поняла, что она смотрит на женщину моложе себя. Светлые волосы Розмари
Кимболл оттенка темного меда были взбиты и налакированы в стиле шестидесятых годов. Она улыбалась, готовая
рассмеяться, и на обеих коленках она держала по ребенку.
"Какая же она была хорошенькая", - подумала Клер. Несмотря на круглую шапку волос и лишнюю косметику, присущую
тем временам, Розмари Кимболл была - и оставалась - очаровательной женщиной. Светлые волосы, голубые глаза,
миниатюрная стройная фигурка и нежные черты лица.
А вот отец Клер, в шортах и с садовой грязью на выпирающих коленях. Он опирался на мотыгу и улыбался с чувством
собственного достоинства в фотоаппарат. Его рыжие волосы были подстрижены ежиком, а на бледной коже были заметны
следы солнечного ожога. И хотя Джек Кимболл давно вышел из юношеского возраста, он все еще вел себя,как мальчишка.
Нелепое чучело, обожавшее цветы.
Сдерживая слезы, Клер перевернула страницу альбома. Там были Рождественские фотографии. Она с Блэйром на фоне
покосившейся Рождественской елки. Едва начавшие самостоятельно передвигаться на трехколесных велосипедах. Несмотря
на то, что они были близнецы, между ними было мало семейного сходства, Блэйр был больше похож на маму, Клер на папу,
как будто дети выбрали, кого они больше любят, еще в утробе. У Блэйра был совершенно ангельский вид, начиная от
кудряшек на голове и кончая носами его красных кед. Обруч на голове Клер свободно болтался, а белые чулочки морщились
под жесткими юбками кисейного платья. Она была гадким утенком, который так до конца и не превратился в лебедя.
Были и другие фотографии, отображавшие рост семьи. Пикники и дни рождения, каникулы и просто мгновения отдыха.
Иногда попадались фотографии друзей и родственников. Блэйр в элегантной форме музыканта марширует по главной улице
на параде в день Поминовения. Клер, обнявшая рукой Паджа - толстую гончую, которая была их любимицей больше десяти
лет. Фотографии близнецов в детском шалаше, сооруженном их мамой во дворе за домом. Или ее родителей, одетых в
лучшие выходные костюмы, напротив церкви в Пасхальное воскресенье, после того, как ее отец внезапно стал рьяным
католиком.
Были там также и газетные вырезки. Джэка Кимболла награждает почетным значком мэр Эммитсборо в знак
благодарности за его работу на благо города. Выписка о ее отце и "Кимболл Риалти", преподносящая компанию как
блестящее воплощение американской мечты, дело рук одного человека, выросшее и развившееся в организацию всего штата
и имеющую четыре отделения.
Самой большой его сделкой была продажа фермы со ста пятьюдесятью акрами земли строительному конгломерату,
специализировавшемуся на развитии торговых центров. Некоторые горожане жалели, что Эммитсборо придется
пожертвовать тихим уединением ради мотеля из восьмидесяти зданий, закусочных и магазинов, но большинство было
согласно, что развитие необходимо. Больше рабочих мест, больше удобств.
Ее отец выступал в качестве одного из городских светил на церемонии заложения первого камня.
Затем он начал пить.
Сначала это не было заметно. В самом деле, от него пахло виски, но он продолжал работать, продолжал заниматься
садом. Чем ближе подходило завершение строительства торгового центра, тем больше он пил.
Через два дня после его торжественного открытия, жаркой августовской ночью, он осушил бутылку и вывалился или
выпрыгнул из окна третьего этажа.
Дома никого не было. Ее мама была на девичнике, случавшемся раз в месяц, который включал обед, фильм и сплетни.
Блэйр ушел с друзьями в поход в лес к востоку от города. А Клер была переполнена чувствами и у нее кружилась голова от
радости ее первого свидания.
С закрытыми глазами, стиснув в руках альбом, она снова стала пятнадцатилетней девочкой, чересчур высокой для своего
возраста и поэтому тощей, ее большие глаза излучали восторг от захватывающей атмосферы местной карнавальной ночи.
Ее поцеловали, сжимая ладонь на чертовом колесе. В руках она держала маленького плюшевого слоника, стоившего
Бобби Мизу семи долларов и пятидесяти центов, на которые он смог сбить три деревянные бутылки.
В голове ее сложился четкий образ. Клер перестала слышать шум транспорта на Кэнэл и вместо этого услышала тихие
звуки деревенского, лета.
Она была уверена, что отец.ее ждет. Глаза его затуманились, когда они уходили с Бобби. Она надеялась, что они с папой
сядут вместе на старую подвесную скамейку на крыльце, как они часто делали, когда мотыльки начинали биться о желтый
фонарь и кузнечики пели в траве, и она расскажет ему о своем приключении.
Она поднялась по ступеням, ее теннисные туфли бесшумно ступали по отсвечивающему дереву. Даже теперь она все еще
чувствовала возбуждение. Дверь в спальню была открыта, и она вбежала туда.
- Папа?
В свете луны она увидела, что кровать ее родителей еще не разобрана. Развернувшись, она направилась на третий этаж.
Он часто работал поздно вечером в своем кабинете. Или до поздна выпивал. Но она откинула в сторону эту мысль. Если
бы он выпивал, то она бы уговорила его спуститься вниз, сделала кофе и говорила бы с ним до тех пор, пока его глаза не
перестали бы быть такими загнанными, какими они стали в последнее время. Скоро он бы вновь начал смеяться, и его рука
обхватила бы ее за плечи.
Она увидела свет из-под двери его кабинета. Сначала она по привычке постучала. Даже в такой дружной семье их
приучили уважать желание других побыть в одиночестве.
- Папа, я вернулась.
Ответное молчание обеспокоило ее. Почему-то, пока она стояла в раздумье, ею овладело необъяснимое желание
повернуться и бежать. Медный привкус наполнил рот, вкус страха, нераспознанный ею. Она даже отступила назад перед тем,
как сбросить это ощущение и взяться за дверную ручку.
- Папа? - Она молилась, чтобы не найти его рухнувшим на стол и издающим пьяный храп. Мысль об этом заставила ее
сильнее взяться за ручку, она неожиданно разозлилась, что он испортит виски самый замечательный вечер в ее жизни. Он -
ее отец. Он должен был ее там ждать. Он не должен подводить ее. Она настежь раскрыла дверь.
В первое мгновение она была озадачена. Комната была пуста, хотя свет горел и большой переносной вентилятор нагнетал
горячий воздух в мансарду. Ее нос уловил сильный и кислый запах - виски. Войдя в комнату, ее теннисные туфли наступили
на разбитое стекло. Она обогнула остатки бутылки "Айриш Мист".
Он что вышел? Он что, осушил бутылку, отшвырнул ее и выкатился из дома?
Сначала она почувствовала невероятный стыд, который может чувствовать только подросток.
Кто-нибудь мог его увидеть - ее друзья, их родители. В таком маленьком городке, как Эммитсборо, все знали друг друга.
Она умрет со стыда, если кто-нибудь натолкнется на ее отца, пьяного и шатающегося.
Сжимая призового слоника, первый подарок от поклонника, она стояла посреди комнаты с покатым потолком и
старательно думала, что делать.
"Если бы ее мать была дома, - подумала она с неожиданной яростью, - если бы ее мать была дома, он бы не ушел
шляться. Она бы его уговорила и успокоила, положила спать. И Блэйр тоже ушел в поход со своими недоделанными
друзьями. Наверное сейчас пьет ?Бадвайзер? и почитывает ?Плейбой? около костра".
"И она тоже ушла, - подумала она, готовая расплакаться, не зная, что делать. - Надо ли ей остаться и ждать, или выйти и
искать его?"
Она будет искать. Приняв решение, она пошла к столу, чтобы выключить лампу. Под ногами оказалось еще больше
осколков. Странно, подумала она. Если бутылка разбилась около двери, то как столько осколков могло оказаться здесь,
рядом со столом? Под окном?
Медленно она перевела взгляд с разбитых осколков у ног к высокому узкому окну за рабочим столом отца. Оно было не
открыто, а разбито. Опасные куски стекла все еще держались на раме. На ватных ногах она сделала шаг вперед, затем
другой. И посмотрела вниз, где, на устланном плитами внутреннем дворике, лицом кверху лежал ее отец, его грудь пронзила
насквозь связка огородных кольев, которые он сам установил там в этот день.
Она помнила, как бежала. Крик замер у нее в груди. Спотыкаясь на ступеньках, падая, поднимаясь, она снова бежала по
длинной прихожей, проскочила через дверь на кухню, через внешнюю дверь с сеткой на улицу.
Он лежал весь в крови, переломанный, рот его был открыт, как будто он сейчас заговорит, или закричит. Из его груди
торчали острые концы кольев, пропитанные свежей и уже запекшейся кровью.
Его глаза смотрели в упор на нее, но он ничего не видел. Она трясла его, кричала, пыталась поднять. Упрашивала и
умоляла, и обещала, но он лишь смотрел на нее в упор. Она чувствовала запах крови, его крови и тяжелый аромат столь
любимых им летних роз.
Тогда она закричала. И кричала до тех пор пока не сбежались соседи.

ГЛАВА 2

Кэмерон Рафферти ненавидел кладбища. И дело не в суеверии. Он был не из тех, кто обходит черных кошек или стучит
по дереву. Причина была в том, что кладбищенская атмосфера противоречила его внутреннему состоянию, и он это
ненавидел. Он знал, что не будет жить вечно - как полицейский он знал, что рискует жизнью больше остальных. Это его
работа, также как жизнь-работа, а последующая пенсия - это смерть.
Но пусть он будет проклят, если ему нравится, когда надгробные камни и букеты увядших цветов напоминают ему об
этом.
И, тем не менее, он пришел взглянуть на могилу, а большинство могил, как правило, собирают вокруг себя компанию и
превращаются в кладбища. Это кладбище принадлежало католической церкви Нашей Девы Милосердной и располагалось на
неровном холме в тени старой колокольни. Каменная церковь, небольшая, но крепкая, устояла перед непогодой и грехом сто
двадцать три года. Участок земли, отведенный для почивших католиков, был огорожен ажурной железной решеткой.
Большая часть острых наконечников покрылась ржавчиной, а многий и вовсе не было. Никто особенно не обращал на это
внимания.
В те дни, большая часть горожан разделилась между церковью всех религий Храмом Господним на улице Мэйи и Первой
Лютеранской церковью прямо за углом на Поплар. Немногие другие предпочитали Храм Братьев в Уэй-сайд в южной части
города и католическую церковь. За братьями было большинство.
С тех пор, как в семидесятых количество прихожан стало сокращаться, службы в Нашей Милосердной Деве свелись к
воскресной мессе. Священники из церкви Святой Анны из Хагерстауна неофициально сменяли друг друга во время служб, а
один из них заезжал на уроки в воскресную школу и на последующую мессу в девять часов. А, помимо этого, у церкви
Нашей Девы Милосердной особенных забот не было, кроме Пасхальных и Рождественских дней. И, конечно, свадеб и
похорон. И независимо от того, как далеко забредали Её дети, они возвращались, чтобы лечь в землю около Нашей Девы.
От этой мысли Кэм, которого крестили в купели прямо напротив высокой, тихой статуи Святой Девы, не почувствовал
себя уютнее.
Была приятная ночь, немного прохладная, немного ветренная, но небо было чистым, как бриллиант. Он предпочел бы
сидеть у себя в лоджии с охлажденной бутылкой "Роллинг Рок", разглядывая звезды в телескоп. По правде говоря, он
предпочел бы гнаться по темной аллее за убийцей-наркоманом. Когда преследуешь возможную смерть в пистолетом в руке,
адреналин поступает быстро и не успеваешь осознать действительность. Но прогулка над разлагающимися телами, служила
напоминанием о собственном конечном назначении.
Заухала сова, заставив помощника шерифа Бада Хыоитта, следовавшего за Кэмом, вздрогнуть. Помощник робко
улыбнулся и прочистил горло.
- Жутковатое место, правда, шериф?
Кэм уклончиво улыбнулся. В свои тридцать лет он был всего лишь на три года старше Бада и вырос возле той же дороги
Дог Ран. Он встречался с сестрой Бада, Сарой, на протяжении безумных и лихорадочных трех месяцев в последнем классе
школы Эммитсборо и присутствовал при том, как Бада вырвало после его первой упаковки из шести банок пива. Но он знал,
что Баду доставляет удовольствие называть его шерифом.
- Днем обычно об этом не думаешь, - продолжал Бад. У него было юное, простое розовое лицо. Волосы были в кудряшках
цвета соломы и росли в непонятном направлении, независимо от того, как часто он мочил расческу и старался их пригладить.
- Но ночью поневоле вспоминаешь все эти фильмы про вампиров.
- Они не нечистая сила, а просто мертвецы.
- Верно. - Но Баду хотелось, чтобы вместо обыкновенных патронов 38 калибра его револьвер был заряжен серебряной
пулей.
- Вот здесь, шериф.
Двое подростков, выбравших кладбище для объятий, показывали ему дорогу. Они были ужасно испуганы, когда с
воплями бежали по его улице и стучались к нему в дверь, но сейчас они бежали в паническом возбуждении. И им это
нравилось.
- Вот здесь, - указал семнадцатилетний парень в хлопчатой куртке и стоптанных кроссовках "Эир Джордане". В левом ухе
у него был маленький золотой гвоздик - в городе, вроде Эммитсборо, признак глупости или отваги. Стоявшая рядом с ним
девушка, участница группы поддержки бейсбольной команды, с женственными карими глазами, немного вздрогнула. Они
оба знали, что в понедельник окажутся среди звезд школы Эммитсборо.
Кэм осветил фонариком перевернутую надгробную доску. Могила принадлежала Джону Роберту Харди, 1881-1882,
ребенку прожившему один короткий год и покоившемуся под землей больше столетия. Под упавшей доской могила зияла
широкой пустой, темной дырой.
- Видите? Точно как мы вам и сказали. - Парень слышно сглотнул. Белки его глаз сверкали в притушенном свете. - Кто-то
выкопал.
- Да, я вижу Джон. - Кэм наклонился, чтобы посветить фонарем в яму. Там ничего не было, кроме грязи и застарелого
запаха смерти.
- Думаете это были грабители могил, шериф? - Голос Джона дрожал от возбуждения. Ему было стыдно за то, что он
затрясся и припустил, как заяц, после того, как они с Салли просто грохнулись в пустующую могилу, когда валялись в траве.
Он предпочитал вспоминать, что он руку держал у нее под рубашкой. Ему хотелось, чтобы она это тоже помнила, поэтому он
говорил со значением. - Я читал о том, как выкапывают могилы в поисках драгоценностей и частей тела. Они продают части
тела на эксперименты и так далее.
- Не думаю, что здесь им удалось что-нибудь обнаружить. - Кэм выпрямился. Хотя он и считал себя здравомыслящим
человеком, но от вида открытой могилы у него по коже пробежали мурашки.
- Давай беги, отведи Салли домой. Мы этим займемся. Салли посмотрела на него громадными глазами. Она втайне была
влюблена в шерифа Рафферти. Она слышала, как ее мама сплетничала о нем с соседкой, болтая о его бурной молодости в
Эммитсборо, когда он носил кожаную куртку и ездил на мотоцикле, и разнес Таверну Клайда в драке из-за девчонки.
Он по-прежнему ездил на мотоцикле и ей казалось, что он может завестись, если захочет. Он был ростом шесть футов два
дюйма и сложен крепко и жилисто. Он не носил глупой формы цвета хаки, как Бад Хьюитт, вместо этого на нем были
поношенные джинсы и хлопчатая рубашка, подвернутая до локтей. Его черные как смоль волосы закрывали кудрями уши и
воротник рубашки. У него было длинное и сухое лицо, и теперь лунный свет проявил удивительные тени под его скулами,
заставив ее семнадцатилетнее сердце трепетать. С точки зрения Салли у него были самые сексуальные голубые глаза -
темные и глубокие, и немного задумчивые.
- Вы собираетесь позвать ФБР? - поинтересовалась она.
- Мы с ними посоветуемся. - "Боже, снова семнадцать лет, - подумал он, затем тут же: ох-ох, нет, спасибо". - Следующий
раз, когда решите уединиться, поищите другое место.
Она очаровательно вспыхнула. Ночной ветер набросил волосы на ее простодушное лицо. - Мы только разговаривали,
шериф.
"Рассказывай сказки". - Как бы там ни было. Идите домой.
Он смотрел, как они удалялись среди надгробных камней и досок, по влажной, липкой грязи и пучкам травы.
Прижавшись друг к другу, они шли, уже возбужденно перешептываясь. Салли взвизгнула и захихикала, и последний раз
взглянула через плечо на Кэма. "Дети, - подумал он, дернув головой, когда ветер ударил по непрочной кровле на крыше
старой церкви. - Ни черта не знают о том, что вокруг творится".
- Мне понадобятся снимки, Бад. Сегодня. И лучше мы огородим место веревкой и поставим пару табличек. Если мы
вернемся утром, то уже все в городе будут знать об этом.
- Не могу понять, откуда грабители могил могут быть в Эммитсборо. - Бад прищурился, стараясь принять официальный
вид. Кладбище было дерьмовым местом, но, с другой стороны, это было самое интересное происшествие с тех пор, как
Билли Рирдон угнал пикап своего отца и уехал развлекаться за город с пышногрудой девушкой Глэдхилл и шестью банками
пива "Миллер". - Больше похоже на вандалов. Группа ребят с плохим чувством юмора.
- Очень похоже, - пробормотал Кэм, но он снова присел у могилы, когда Бад отправился в патрульную машину за
фотоаппаратом. Это не было похоже на вандалов. Где надписи краской, бессмысленные разрушения?
Могила была выкопана аккуратно. И лишь только одна эта маленькая могила была осквернена.
И куда, черт побери, делась земля? Вокруг ямы не было ни одной кучки. Значит ее увезли. Ради всего Святого, какой прок
в двух тачках земли и старой могиле?
Сова снова прокричала, затем расправила крылья и стала парить над церковным двором. Кэм вздрогнул, когда тень
коснулась его спины.
Поскольку на следующий день была суббота, Кэм поехал в город и припарковал машину возле закусочной "У Марты",
места, куда издавна заходили пообедать и пообщаться жители Эммитсборо. С тех пор, как он вернулся в родной город
шерифом, у него вошло в привычку проводить субботние утра там, за кофе и пирожками.
Работа редко мешала исполнению ритуала. Обычно, он мог в субботу скоротать время с восьми до десяти за двумя или
тремя чашечками кофе. Он болтал с официантками и завсегдатаями, слушал Лорретту Линн или Рэнди Трэйвиса по
скрипучему музыкальному аппарату в углу, просматривал заголовки "Херальд Мэйл" и внимательно вчитывался в
спортивный раздел. Здесь витал приятный аромат жареных сосисок и бекона, звон посуды, ворчание стариков за стойкой,
судачивших об экономике.
В Эммитсборо штат Мэриленд жизнь шла медленно и спокойно. Может быть поэтому он и вернулся.
Городу с населением две тысячи человек, включая отдаленные фермы и дома в горах, потребовалось еще пять лет, со
времен юности Кэма, прежде чем удалось переделать отстойные ямы в очистные сооружения. Все это было важными
событиями для Эммитсборо, где в парке, рядом с площадью на пересечении Мэйн и Поплар с восхода и до захода ежедневно
развевался флаг.
Это был тихий, чистый городок, основанный в 1782 году Самюэлем Кью Эммитом. Расположившись в долине, он был
окружен массивными горами и холмистыми фермерскими угодиями. С трех сторон его окружали поля кормовых трав,
люцерны и кукурузы. С четвертой стороны были Допперские леса, названные так, потому, что они примыкали к ферме
Допперов. Леса были дремучие, они занимали более двухсот акров. Морозным ноябрьским днем 1958 года старший сын
Джерома Доппера, Доппер Младший, прогулял школу и направился в эти леса со своим ружьем 30 калибра через плечо,
надеясь повстречать оленя с ветвистыми рогами.
Его нашли на следующее утро рядом со скользким берегом ручья. Большая часть его головы отсутствовала. Казалось,
будто Доппер Младший пренебрег осторожностью и, поехав по скользкой поверхности, выстрелил и попал не в оленя, а в
Вечное Царство.
С тех пор, детям доставляло удовольствие пугать друг друга у костра историями о безголовом и шатающемся из стороны в
сторону призраке Младшего Доппера, вечно охотящегося в Допперских лесах.
Ручей Антиетам разрезал южное пастбище Допперов, прорубал себе дорогу сквозь леса, где последний раз поскользнулся
Доппер Младший, и устремлялся в город. После хорошего дождя он шумно бурлил под каменным мостом на Гофер Хоул
Лэйн.
В полумиле от города он расширялся, вырезая грубую окружность из скал и деревьев. Вода там двигалась спокойно и
медленно, позволяя солнечному свету играть на ней сквозь летнюю листву. Рыбак мог найти себе удобный камень и
забросить леску, и если он не был пьян и глуп, мог вернуться домой с форелью на ужин.
За рыболовной запрудой земля начинала неровно подниматься вверх. Там, на втором перевале, была известняковая
каменоломня, где Кэм проработал два потных, надрывных лета. Жаркими ночами ребята приезжали туда, как правило
обпившись пива или после косяка, и ныряли со скал в глубокую, неподвижную воду. В семьдесят восьмом, после того, как
трое утонули, каменоломню обнесли забором и поставили пост. Ребята по-прежнему продолжали нырять в каменоломню
жаркими ночами. Им лишь приходилось для начала перелезть через забор.
Эммитсборо находился довольно далеко от связывающего штаты шоссе, и поэтому там не было особенного движения, а
поскольку от него до Вашингтона было два часа езды, то его никогда не расценивали как один из спальных районов столицы.
Перемен было немного и случались они редко, что вполне устраивало жителей.
Город мог похвастаться магазином скобяных товаров, четырьмя церквями, постом американского Легиона и несколькими
антикварными магазинами. Был там рынок, которым владела одна семья в четырех поколениях, и станция обслуживания,
побывавшая в стольких руках, что Кэм не мог сосчитать. Отделение библиотеки графства располагалось на площади и
работало два дня в неделю и по утрам в субботу. Был в городе свой шериф, двое его помощников, мэр и городской совет.
Летом на деревьях было много листвы и, если прогуливаться в тени, то скорее можно почувствовать запах
свежескошенной травы, чем выхлопных газов. Люди гордились своими домами, и в крошечных двориках можно было
обнаружить цветники и огородики.
С приходом осени окружающие горы взрывались красками и по улицам распространялся запах горящей древесины и
мокрых листьев.
Зимой город напоминал открытку с картинкой "Жизнь прекрасна", когда снег облегал каменные стены, а Рождественские
огоньки горели неделями.
С точки зрения полицейского, это была не жизнь, а малина. Редкое хулиганство - дети бьют и забираются в окна -
нарушение правил дорожного движения, раз в неделю происходят стычки разбушевавшихся пьяных или семейные ссоры. За
те годы, что он снова был в родном городе, Кэму пришлось иметь дело с одним нападением с нанесением увечий, мелким
воровством, несколькими случаями намеренной порчи имущества, редкими драками в баре и многочисленными случаями
управления машиной в нетрезвом состоянии.
Этого не хватило бы на одну ночь в Вашингтоне, где он был полицейским больше семи лет.
Когда он принял решение сложить полномочия в Вашингтоне и вернуться в Эммитсборо, его коллеги говорили ему, что
через полгода он вернется, взвыв от скуки. Он слыл настоящим полицейским с-улицы, потому что мог сохранять ледяное
спокойствие и не взрываться, привык, даже приспособился к встречам с наркоманами и торговцами наркотиков.
И ему это нравилось, нравилось ходить по острию ножа, патрулировать улицы, рыться в человеческих отбросах. Он стал
детективом - стремление, тайно хранимое им с того дня, как он примкнул к полиции. И он оставался на улицах, потому что
там чувствовал себя, как дома, потому что там ему было хорошо.
Но вот, однажды летним днем, они с напарником преследовали двадцатилетнего мелкого торговца наркотиков с его
кричавшим заложником в полуразвалившемся здании на Юго-Востоке.
Все изменилось.
- Кэмэрон? - Рука на плече Кэма прервала его воспоминания. Он посмотрел на мэра Эммитсборо.
- Мистер Атертон.
- Не возражаете, если я присоединюсь к вам? - Коротко улыбнувшись, Джэймс Атертон втиснул свое длинное, тонкое тело
на виниловый стул рядом с Кэмом. Это был ангельский человек, с костлявым, немного меланхолическим лицом и бледно-
голубыми глазами - Он напоминал подъемный кран - бледная, веснушчатая кожа, песочные волосы, длинная шея, длинные
руки и ноги.
Из кармана его спортивной куртки торчала шариковая ручка и очки для чтения в тонкой оправе. Он всегда носил
спортивные куртки и черные блестящие башмаки на шнуровке. Кэм не мог вспомнить Атертона в теннисных туфлях,
джинсах или шортах. Ему было пятьдесят два, он преподавал в школе и служил обществу. Он был мэром Эммитсборо, эта
работа едва ли могла занять все его время, когда Кэм был еще подростком. Такое положение вещей прекрасно подходило
Атертону и городу.
- Кофе? - поинтересовался Кэм и автоматически позвал официантку, хотя она уже направлялась к ним с подносом в руках.
- Спасибо, Элис, - поблагодарил Атертон, когда она налила.
- Принести вам чего-нибудь на завтрак, мэр?
- Нет, я уже завтракал. - Но тут же взглянул на десертную тарелку около кассы. - Эти пончики свежие?
- Сегодняшние.
Он слегка вздохнул, наливая сливки и насыпая в кофе две полные ложки сахара. - Едва ли у вас есть с яблочной начинкой
- посыпанные корицей?
- Один есть, на нем ваше имя, - Элис подмигнула ему и отправилась за пончиком.
- Нет сил, - сказал Атертон, сделав первый глоточек кофе. - Между нами говоря, моя жена беспокоится, что я ем как
лошадь и не толстею.
- Как поживает миссис Атертон?
- Мин в порядке. Сегодня устраивает ярмарку в средней школе. Чтобы собрать деньги на новую форму для оркестра. -
После того, как Элис поставила перед ним пончик, Атертон взял вилку с ножом. Салфетка аккуратно лежала у него на
коленях.
Кэм улыбнулся. Ни один кусок яблока не оставит пятна на мэре. Аккуратность Атертона была постоянна, как восход
солнца.
- Я слышал у вас прошлой ночью было необычное происшествие?
- Отвратительное. - У Кэма до сих пор стояла перед глазами темная, зияющая могила. Он взял остывающий кофе. - Мы
все вчера сфотографировали и оградили место веревкой. Я рано утром туда заехал. Земля твердая и сухая. Никаких следов.
Там чисто, как в операционной.
- Может ребята слишком рано занялись проказами, - готовясь к Хэлоуину?
- Я сначала так и подумал, - отметил Кэм. - Но на них это не похоже. Ребята обычно не так аккуратны.
- Это не хорошо и не приятно. - Атертон ел пончик маленькими кусками, разжевывая и глотая перед тем, как говорить. -
В таком городе, как наш, нам не нужна такая ерунда. Хорошо, конечно, что это была старая могила и поблизости нет
родственников, кого это могло бы ранить. - Атертон положил вилку, вытер пальцы о салфетку, затем взял чашку. - Через
несколько дней разговоры утихнут и люди забудут. Но мне бы не хотелось, чтобы подобное повторилось. - Он улыбнулся, так
же, как он улыбался, когда отстающему студенту удавалось получить хорошую оценку. - Я знаю, что вы со всей
ответственностью во всем разберетесь, Кэмэрон. Просто дайте мне знать, если я могу чем-нибудь помочь.
- Так и сделаю.
Вытащив бумажник, Атертон извлек две хрустящие, неизмятые бумажки по одному доллару, затем подсунул их уголками
под пустую тарелку. - Я пошел. Надо показаться на ярмарке.
Кэм посмотрел, как он вышел на улицу, обменялся приветствиями с несколькими прохожими и пошел вниз по Мэйн.
Остаток дня Кэм провел за бумагами и обычным патрулированием. Но перед заходом он снова отправился на кладбище.
Около получаса он там стоял, всматриваясь в пустую, маленькую могилу.
Карли Джеймисон было пятнадцать лет, и она ненавидела весь свет. Первым объектом ее отвращения были родители.
Они не понимали, что значит быть молодым. Они были такие скучные, живя в дурацком доме в дурацком Харрисбурге, штат
Пенсильвания. "Старички Мардж и Фред", - подумала она, фыркнув, поправляя рюкзак и шагая задом наперед, небрежно
выставив руку с поднятым большим пальцем, вдоль обочины Южного Шоссе номер 15.
Почему ты не носишь красивые вещи, как сестра? Почему ты не учишься и не получаешь хорошие оценки, как сестра?
Почему ты не убираешь в комнате, как сестра?
К черту! К черту! К черту!
Сестру она тоже ненавидела, идеальная Дженифер с ее святошеским отношением к жизни и детской одеждой. Дженифер
была отличницей, уезжавшей в вонючий Гарвард на вонючую стипендию, учиться вонючей медицине.
Ее высокие кроссовки "Конверсн" хрустели по гравию, а она шла и представляла себе куклу со светлыми волосами,
идеальными прядями, облегавшими идеальное сердцеобразное лицо. Детские голубые глаза смотрели моргая, и на пухлом,
умильном ротике играла улыбка превосходства.
- Привет, меня зовут Дженифер, - скажет кукла, стоит дернуть ее за веревку. - Я идеал. Я делаю все, что мне говорят, и
делаю это отлично.
Затем Карли представила, как она сбрасывает куклу с высокого здания и наблюдает за тем, как ее идеальное лицо
разбивается вдребезги об асфальт.
Черт, ей не хотелось быть такой, как Дженифер. Порывшись в кармане облегающих джине, она извлекла смятую пачку
"Мальборо". "Одна сигарета осталась", - с отвращением подумала она. Ну что же, у нее с собой сто пятьдесят долларов и где-
нибудь по дороге должен быть магазин.
Она прикурила сигарету одноразовой красной зажигалкой "Бик" - она даже расписывалась красным цветом - запихнула
зажигалку обратно в карман и беззаботно отбросила в сторону пустую пачку. Она провожала равнодушным взглядом
проносившиеся мимо нее машины. Пока что ей везло с попутными машинами, а поскольку день был безоблачный и приятно
свежий, то она была не прочь пройтись.
Она будет добираться на попутках до самой Флориды, до Форт Лодердэйл, куда ее вонючие родители запретили ей
поехать на весенние каникулы. Она слишком маленькая. Она всегда, в зависимости от настроения родителей, для чего
угодно, была или слишком маленькая или слишком взрослая.
"Бог ты мой, они ничего не знают", - подумала она, качая головой так, что ее растрепанные рыжие волосы упали на лицо.
Три сережки в ее левом ухе яростно затряслись.
На ней была надета хлопчатая куртка, почти целиком покрытая значками и булавками и красная майка с изображением
группы "Бон Джови" на всю грудь.
Ее облегающие джинсы были на свободный манер разрезаны на коленках. На одной руке плясал десяток тонких
браслетов. На другой красовались две пары часов "Суотч".
Она была ростом пять футов четыре дюйма и весила сто десять фунтов. Карли гордилась своим телом, которое
действительно стало расцветать год назад. Ей нравилось демонстрировать его в облегающей одежде, что заставляло
негодовать и злиться ее родителей. Но ей это доставляло удовольствие. В особенности, поскольку Дженифер была худой и
плоскогрудой, Карли расценивала как основную победу то, что ей удалось хоть чем-то обойти сестру, хотя бы в размере
груди.
Они считали, что она живет активной сексуальной жизнью, именно с Джастином Марксом, и наблюдали за ней, как
вурдалаки. Так и ожидая ее неожиданного появления со словами, вот, я и беременна. "Сексуально активная", подумала она и
фыркнула. Именно так они любили выражаться, чтобы показать, что им все известно.
Ну, пока что она не позволяла Джастину это сделать - хоть он и хотел. Просто она еще не была готова к серьезному.
Может быть, добравшись до Флориды, она передумает.
Повернувшись, чтобы какое-то время пройти нормально, она надела выписанные ей темные очки. Она ненавидела свою
близорукость и до последнего времени соглашалась носить только очки с затемнением. С тех пор, как она потеряла две пары
контактных линз, ее родители отвергли идею купить еще одни.
"Ну и что, она сама себе их купит", - подумала Карли. - Она найдет работу во Флориде и никогда в жизни больше не
вернется в вонючую Пенсильванию. Она купит линзы фирмы "Дюрасофт", которые превратят ее дурацкие светло-карие глаза
в небесно голубые. Интересно, начали они уже искать ее. Наверное нет. В любом случае, какая им разница?" У них была
великая Дженифер. Глаза ее намокли, и она с яростью подавила слезы. Неважно. Черт с ними со всеми.
К черту. К черту. К черту.
Они подумают, что она в школе до опупения замучена историей Соединенных Штатов. Кому какое дело, что старые
пердуны подписали Декларацию независимости? Сегодня она подписывала собственную. Ей больше не придется сидеть на
уроках или слушать лекции о том, как надо убирать комнату, или делать тише музыку, или не носить много косметики.
- Что с тобой, Карли? - всегда спрашивала ее мама.
- Почему ты себя так ведешь? Я не понимаю тебя.
Естественно, не понимает. Никто не понимает.
Она развернулась снова, выставив большой палец. Но радости в ней поубавилось. Она была в пути четыре часа, и ее
решительный протест быстро сменялся жалостью к себе. Когда мимо прожужжал трактор с прицепом, бросая ей в лицо
комья грязи, она на мгновение решила пересечь асфальт и двинуться на север, обратно к дому.
"Нет уж, к черту", - подумала она, распрямив ссутулившиеся плечи. Назад она не вернется. Пусть они ее поищут. Ей так
хотелось, чтобы они ее искали.
Слегка вздохнув, она сошла с гравия на травяной откос, где была тень, и села там. За забором из ржавой сетки лениво
паслись коровы. В ее рюкзаке, вместе с бикини, бумажником "Левис", ярко-розовыми шортами и еще одной майкой, было
два пирожных "Хоустесс". Она съела оба, слизывая шоколад и облизывая пальцы, разглядывая уставившихся на нее коров.
Она жалела, что не догадалась засунуть в рюкзак пару банок "Кока-Колы". Как только она доберется до какого-нибудь
городишки, она купит ее и еще "Мальборо". Взглянув на часы, она обнаружила, что как раз наступил полдень. В школьном
кафетерии сейчас будет людно и шумно. Ей было интересно, что подумают другие ребята, когда узнают, что она добралась
на попутках до самой Флориды. Да, они позеленеют. Это, наверное самое клевое, что она когда-либо делала. Вот тогда они
действительно станут обращать внимание на нее. Все обратят внимание.
Она ненадолго вздремнула и проснулась озябшей и усталой. Надев рюкзак, она снова выбралась на обочину дороги и
выставила большой палец.
Боже, она умирала от жажды. Крошки от пирожных, казалось, превратились в хрустальную пыль в ее горле. И ей
захотелось еще сигарету. Ее дух немного окреп, когда она миновала дорожный знак:
Эммитсборо 8 миль.
Похоже на Хиксборо, но если там продают "Кока-колу Клэссик" и "Мальборо", то ей все равно.
Она очень обрадовалась, когда меньше чем через десять минут замедлил ход и остановился пикап. Зазвенев браслетами и
сережками она поспешила к пассажирской двери. Парень в машине напоминал фермера. У него были большие руки с
толстыми пальцами, а на голове была бейсбольная кепка с рекламой магазина сельскохозяйственных товаров. Грузовичок
приятно пах сеном и животными.
- Спасибо, мистер. - Она влезла в кабину грузовичка. - Куда ты едешь?
- На юг, - ответила она. - Во Флориду.
- Далекий путь. - Он вскользь посмотрел на ее рюкзачок перед тем как выехать на дорогу снова.
- Да. - Она пожала плечами. - Ну и что?
- Едешь к родственникам?
- Нет. Просто еду. - Она вызывающе посмотрела на него, но он улыбался.
- Да, я знаю, как это бывает. Я тебя смогу отвезти только до семидесятой, но мне надо будет заехать в одно место.
- Вот это здорово. - Довольная собой, Карли откинулась на сиденье.
Глубоко в лесу, глубокой ночью холодно и чисто прозвучал колокол. Луна взошла высоко в черном небе, и круг из
тринадцати пел. Они распевали песню смерти.
Алтарь дергался и корчился. В глазах у нее все расплывалось, поскольку они сняли с нее очки и вкололи что-то, когда
связывали. Казалось, что сознание плавает вверх и вниз. Но глубоко внутри скрывался леденящих страх.
Она понимала, что обнажена, ее руки и ноги широко раздвинуты и привязаны. Но она не знала, где она, и ее шаткое
сознание не могло четко ответить, как она туда попала.
"Человек в грузовичке, - думала она, напрягаясь. - Он подобрал ее. Это был фермер. Разве не так? Они заехали к нему на
ферму. В этом она была почти уверена. Затем он повернул ее к себе. Она сопротивлялась, но он был сильный, страшно
сильный. Потом он ее чем-то ударил".
Затем все расплывалось. Привязанная в темном месте. Давно она тут? Час, день? Люди подходят, говорят шепотом. Укол
шприца в руку.
Она снова на улице. Она видела луну и звезды. Она чувствовала дым. Он обволакивал ее голову также, как и серебряный
удар колокола. И пение. Она не могла разобрать слова, наверное иностранные. Она не могла уловить смысл.
Она немного всхлипнула, желая увидеть мать.
Она повернула голову и увидела фигуры в черных одеяниях. У них были звериные головы как в фильмах ужасов. Или это
сон. "Это сон, - пообещала она себе и глаза ее обожгло слезами. Она проснется. Ее мама вот-вот войдет и разбудит ее, чтобы
идти в школу и все исчезнет.
Это наверняка сон. Она знала, что не бывает созданий с человеческими фигурами и звериными головами. Чудовища
существуют только в фильмах и прочей ерунде, вроде того, что они с Шэри Мюррэй брали на прокат, когда ночевали
вместе".
Тот, с козлиной головой, поставил серебряную чашу между ее грудей. Мутная от наркотиков она удивилась, как она на
самом деле может чувствовать холод металла на теле. Разве можно ощущать вещи во сне?
Он поднял руку, и его голос гулко отозвался в ее голове. Он установил свечу между ее бедер. Она начала отчаянно
кричать, испугавшись, что это не сон. Все по-прежнему было видно то четко, то расплывалось, и казалось, что звуки
доносятся издалека. Слышны были крики и стенания, и причитания, чересчур человеческие звуки доносились из этих
звериных голов.
Она сбросила чашу, разлив содержимое по телу. Оно пахло как кровь. Она захныкала. Он трогал ее, рисовал на ее теле
знаки красной жидкостью. Она видела блеск его глаз в козьей голове по мере того, как он, своими совсем человеческими
руками, начал делать с ней то, что, как предупреждала мама, может случиться, если ездить на попутных машинах и
заигрывать с мальчиками.
Даже сквозь стыд, она чувствовала, как горячая жидкость разливается у нее в животе.
Затем они обнажились, под плащами были мужчины с головами козлов, волков и ящериц. Не успел он на нее
взгромоздиться, весь напряженный я готовый, она поняла, что ее изнасилуют. С первым толчком она закричала. И звук
пустой и насмешливый разлетелся эхом в деревьях.
Они сосали ее покрытую кровью грудь, издавая жуткие чавкающие звуки, лапали и причмокивали. Она пыталась
отпихиваться и слабо сопротивляться, когда ее безжалостно насиловали в рот. Завывая и причитая, они щипали и кололи, и
закачивали в нее.
Они были безумны, все они, танцуя и подпрыгивая, и завывая во время того, как каждый из них по очереди насиловал ее.
Бессердечные, безразличные даже тогда, когда ее крики перешли во всхлипывания, а всхлипы в бессмысленное мяукание.
Она спряталась в какое-то глубокое, потайное место, где она могла укрыться от боли и страха. Спрятавшись там, она не
увидела ножа.

ГЛАВА 3

Галерея была набита народом. Через час после открытия выставки Клер, люди наводнили просторное, трехэтажное
помещение. "И не просто люди, - думала Клер, попивая шампанское, - а Люди". Заглавное "Л" указывало на тех, кто
расширил сердце Анжи до размеров Канзаса. Представители делового мира, мира искусства, театра, самые талантливые и
знаменитые. От Мадонны до мэра, все пришли посмотреть, обсудить, и, возможно, купить.
Повсюду шныряли репортеры, проглатывая канапе и французское шампанское. Старая программа "Отдых сегодня
вечером" послала съемочную бригаду, которая даже сейчас вела репортаж на фоне трехфутовой работы Клер из железа и
бронзы под названием "Возвращение власти". Они назвали ее противоречивой, из-за вопиющей сексуальности и явного
феминизма, воплощенного в образе трех нагих женщин, вооруженных копьем, луком и пикой, собравшихся вокруг
коленопреклоненного мужчины.
Для Клер это было всего лишь выражением собственных переживаний после развода, когда она металась в поисках
оружия, чтобы отомстить, и так его и не нашла.
Представители журнала "Музеи и искусство" обсуждали небольшую медную работу, бросая такими словами, как
"эзотерическая" и "стратифицированная".
Большего успеха добиться было нельзя.
Так почему же она так расстроена?
Ну да, свою задачу она выполнила, улыбаясь и болтая до тех пор, пока ей не показалось, что ее лицо треснет как ветхий
мрамор. Она даже надела выбранное для нее Анжи платье. Узкая и блестящая черная парас глубоким и широким вырезом в
виде латинской буквы "Y" на спине и юбкой, настолько тесной, что она была вынуждена ходить, как несчастные китайские
женщины, когда было модно перевязывать ноги. Она совершенно распустила волосы и добавила из прихоти немного грубых
медных украшений собственного изготовления.
Она понимала, что выглядит артистично и сексуально, но сейчас ей было не до этого.
Она переживала ощущение, думала Клер, сбитой с толку провинциалки. Элли чувствовала себя также, была уверена Клер,
когда ее домик приземлился посреди Изумрудного царства. И также как Элли, ее одолело глубокое и непреодолимое желание
вернуться домой. Назад к самому дому.
Клер старалась стряхнуть это чувство, попивая шампанское и говоря себе, что это воплощение мечты всей ее жизни. Она
тяжело работала для выставки, также как Анжи и Жан-Поль тяжело работали, чтобы создать атмосферу для восприятия
искусства и потратили на это уйму денег.
Галерея была элегантна, идеальная декорация для красивых людей, пришедших сюда. Она была выкрашена в
ослепительно белый цвет. На второй, затем на третий этаж можно было подняться по эскалатору. Все было открытым,
изогнутым и воздушным. С высокого потолка свисали две модернистские хрустальные люстры. Каждая ее работа была
тщательно освещена. Вокруг них сгрудились люди в бриллиантах и стильной одежде.
Помещения благоухали дорогими запахами, соперничавшими друг с другом, пока все они не смешались в один
необыкновенный аромат. Аромат богатства.
- Клер, дорогая. - Тина Янгерс, искусствовед, которую Клер знала и не выносила, помахала ей издали. Она напоминала
маленькую фею с тонкими светлыми волосами и острыми зелеными глазами. Несмотря на пятидесятилетний возраст,
хирургические фокусы позволили ей зависнуть на ложной отметке сорока с небольшим.
На ней был цветочной раскраски блеклый кафтан, доходивший до лодыжек. Ее окружал ядовитый аромат "Пуазона".
"Вполне подходящий запах", - подумала Клер, поскольку зачастую статьи Тины были смертоносны. Она могла одним
поднятием платиновой брови расплющить, как жука достоинство художника. Ни для кого не было секретом, что так она
поступала зачастую, ради острого ощущения власти, которое она при этом получала. Она, не дотронувшись, обозначила
поцелуй на щеке Клер, затем крепко схватила ее за руки.
- Вы превзошли себя, не так ли?
Клер улыбнулась и обозвала себя циничной лицемеркой.
- Разве?
- Не скромничайте - это скучно. Здесь всем очевидно, что вы будете лучшим художником девяностых. Женщиной
художником. - Она затрясла головой и разразилась звонким смехом для съемочной бригады. - Мне приятно говорить, что я
одной из первых обнаружила это на вашей первой выставке.
В своему обзоре по горячим следам она рассчитывала упомянуть о бесчисленных похвалах, приглашениях и бесплатных
путешествиях. Это - бизнес. Клер почти явственно слышала голос Анжи. - Мы все играем.
- Спасибо за поддержку, Тина.
- Не стоит. Я поддерживаю только лучших. Если работа бездарная, я первая говорю об этом. - Она улыбнулась, обнажив
маленькие, кошачьи зубки. - Как на выставке бедного Крейга в прошлом месяце. Ничтожные работы, бесконечная скука, ни
капельки оригинальности. Но это... - Она простерла руку в кольцах в сторону скульптуры из белого мрамора. Это была
голова волка, вывшего на луну, с острыми и блестящими клыками. Его плечи, точный намек на них, были, без сомнения,
человеческими. - В этом сила.
Клер взглянула на работу. Это была одна из ее работ-кошмаров, навеянных собственными страшными снами. Внезапно
вздрогнув, она повернулась к ней спиной. "Продолжай играть", - приказала она себе, затем залпом допила остатки вина в
бокале, перед тем как отставить его в сторону.
Всю свою жизнь она не могла понять, почему вино и комплименты заставляли ее напрягаться. - Спасибо, Тина. Анжи
будет дышать гораздо легче, когда я передам ваше мнение.
- О, я сама ей скажу, не бойтесь. - Она прикоснулась пальцем к запястью Клер. - Мне бы хотелось поговорить с вами в
менее беспокойное время о том, чтобы обратиться с речью к моей группе поклонников искусства.
- Конечно, - ответила Клер, хотя она ненавидела общественные выступления даже больше, чем интервью. - Позвоните
мне. - "Может быть, у меня к тому времени изменится номер".
- Не сомневайтесь, позвоню. Поздравляю, Клер. Клер сделала шаг назад, намереваясь улизнуть в личный кабинет Анжи,
чтобы минутку побыть в одиночестве. Она с силой натолкнулась на кого-то спиной.
- Ой, простите, - начала было она, повернувшись. - Здесь так тесно... Блейр! - С первым искренним чувством за весь вечер
она обняла его. - Ты пришел! Я боялась, что ты не сможешь.
- Не смогу придти на модную вечеринку моей сестры?
- Это выставка.
- Да. - Он обвел взглядом комнату. - Кто бы говорил?
- Слава богу, ты здесь. - Она схватила его руку. - Пошли со мной. И что бы ни произошло, не оборачивайся.
- Эй, - воскликнул он, когда она потянула его в сторону, - шампанское там.
- Я тебе ящик куплю. - Не обратив внимания на предоставленный в ее распоряжение лимузин, она потащила его по улице.
Пройдя четыре дома, она зашла в кулинарию, вдохнув запах телятины, маринадов и чеснока.
- Слава тебе Господи, - пробормотала Клер и бросилась к прилавку, чтобы посмотреть выбор картофельных салатов,
маринованных яиц, копченой осетрины и блинчиков.
Спустя десять минут они сидели за столом, накрытым истертой клеенкой, и ели толсто нарезанные сэндвичи из черного
хлеба с грудинкой и швейцарским сыром.
- Я купил костюм и заказал такси, для того чтобы оказаться в кулинарии и есть кошерные маринады и холодное мясо?
- Мы можем вернуться, если хочешь, - сказала Клер с набитым ртом. - Мне нужно было вырваться на минутку.
- Это твоя выставка, - напомнил он.
- Да. Но кого выставляют, мои скульптуры или меня?
- Ладно, малышка. - Откинувшись на стуле, он откусил хрустящий картофель.
- В чем дело?
Какое-то время она молчала, обдумывая. Она не понимала насколько ей нужно скрыться, до тех пор, пока не увидела
Блейра, он стоял, такой неподдельный и внушительный среди блестящих нарядов и побрякушек.
Он был немного выше ее. Его светлые волосы с годами потемнели, обретя глубокий рыжеватый оттенок, и он зачесывал
их прямо назад. Многим женщинам он напоминал молодого Роберта Редфорда, что заставляло его постоянно смущаться.
Блэйр понимал неприятное ощущение, испытываемое многими красивыми женщинами, когда их расценивали, в качестве
безмозглых объектов страсти.
Ему удалось, несмотря на то, что он выглядел наивно, несерьезно и на пять лет моложе своего возраста, пробиться по
журналистской лестнице. Он был политическим обозревателем "Вашингтон Пост".
Клер знала, что он разумный, логичный и земной человек, прямая противоположность ей самой. Но не было никого, с кем
ей было легче делиться самыми сокровенными мыслями.
- Как мама?
Блейр отпил лимонад. Он знал, что его близняшка будет ходить вокруг да около своих проблем, пока не почувствует себя
готовой к разговору.
- Хорошо. Я недавно получил открытку из Мадрида. А ты не получала?
- Да, - Клер принялась за сэндвич. - Кажется, они с Джерри проводят лучшее время в их жизни.
- Медовый месяц, это всегда приятно. - Он подался вперед и коснулся ее руки. - Джерри ей нужен, Клер. Она любит его и
заслуживает немного счастья.
- Я знаю. Знаю. - Чувствуя нетерпение, она отодвинула тарелку и достала сигарету. Последнее время ее аппетит менялся
также быстро, как и настроение. - Умом я это понимаю. Она много работала после папы - после его смерти, чтобы сохранить
семью, чтобы дело не пропало. И чтобы не лишиться рассудка, наверное. Я все г"то знаю, - повторяла она, потирая лоб. - Я
знаю.
- Но?
Она покачала головой. - Джерри хороший парень. Он мне нравится, правда. Он веселый, умный и, очевидно, безумно
любит маму. И мы не дети, которым кажется, что он пытается занять папино место.
- Но?
- Меня не покидает чувство, что он занимает папино место. - Она рассмеялась и глубоко затянулась сигаретой. - Это не то,
или не совсем то. Боже, Блэйр, кажется мы идем в разные стороны, так мы далеки друг от друга. Мама на несколько недель
уехала в Европу на медовый месяц, ты в Вашинтоне, я здесь. Я все думаю о том, как было до того, как мы потеряли папу..
- Это было давно.
- Я знаю, Боже, я знаю. - Свободной рукой она начала комкать салфетку. Она не была уверена, что сможет подобрать
слова. Зачастую было легче выражать эмоции при помощи стали и сплавов. - Дело в том, что... ну, даже после... когда нас
осталось только трое... - Она на мгновение закрыла глаза. - Было трудно - потрясение от случившегося, потом все эти взятки
и тайные договоренности, и нелегальные сделки для торгового центра. Мы были прекрасной веселой семьей, и в следующее
мгновение папа умер и мы оказались на грани скандала. Но мы так крепко держались, может быть слишком крепко, затем
раз - и мы все порознь.
- Достаточно набрать номер, Клер. Час на самолете.
- Да. Не знаю в чем дело, Блэйр. Все шло отлично. У меня отличная работа. Мне нравится, что я делаю, мне нравится моя
жизнь. И вдруг... снова этот сон.
- Ой. - Он опять взял ее руку, на этот раз не отпуская. - Прости. Хочешь поговорить об этом?
- О сне? - Дерганным движением она воткнула сигарету в безвкусную железную пепельницу. Детали она не обсуждала
никогда, даже с ним. - Да, все то же самое. Ужасно, когда это случается, но затем он исчезает. Только в этот раз я-не смогла
выйти из этого состояния. Я работала, но сердце у меня к работе не лежит, и это заметно. Я все думаю о папе, и о доме, и,
Боже, о маленьком черном пуделе миссис Нигли. Французская булка и обед "У Марты" после воскресной службы. - Она
сделала глубокий вдох. - Блэйр, мне кажется, я хочу домой.
- Домой? В Эммитсборо?
- Да. Слушай, я знаю, ты говорил, что в самом разгаре переговоры с новыми владельцами дома, но ты можешь
подождать. Мама не будет волноваться.
- Да, конечно не будет. - Он видел ее напряжение, чувствовал его в бесконечных движениях ее руки. - Клер, Эммитсборо
далеко от Нью-Йорка. Я не имею в виду расстояние в милях.
- Один раз я уже проделала это путь.
- Оттуда сюда. Путешествие обратно выглядит совершенно иначе. Ты там не была уже...
- Девять лет, - сказала она ему. - Почти десять. Наверное тогда было легче, просто уехать, после того, как мы поступили в
колледж. Потом, когда мама решила переехать в Вирджинию, не было особых причин возвращаться. - Она отломила край
сэндвича, который ела в большей степени, чтобы успокоить нервы, чем от голода. - Но, по крайней мере, она пеклась о доме.
Это хорошее вложение. Без закладных, небольшие налоги. Арендная плата...
- Ты правда веришь, что это единственная причина, почему она его не продала? Из-за арендной платы?
Блэйр посмотрел на ее сомкнутые руки. Ему хотелось сказать ей да, чтобы она могла обрести спокойствие в будущем,
вместо того, чтобы искать его в прошлом. Его раны затянулись, но они могли неожиданно открыться, напоминая о бесчестии
отца и болезненном осознании действительности самим Блэйром.
- Нет. Там остались воспоминания, по большей части хорошие. Я уверен, что все мы чувствуем привязанность к дому.
- Ты чувствуешь? - тихо спросила она. Их глаза встретились. В них было понимание и отзвуки боли. - Я его не забыл,
если ты это имеешь в виду.
- Или не простил?
- Я сжился с этим, - кратко объяснил он. - Мы все сжились.
- Я хочу домой, Блэйр. Хоть я до конца и не знаю почему, мне нужно домой.
Он не был уверен в этом, хотел поспорить с ней. Затем передернув плечами, сдался. - Слушай, дом пустой. Ты хоть завтра
можешь туда въехать, но я не уверен, что стоит пускаться в страну воспоминаний, если тебе и без того плохо.
- Как ты и сказал, по большей части воспоминания хорошие. Может быть, пора вернуться к плохим.
- Все еще хочешь вылечиться?
Она немного улыбнулась. - И да, и нет. Меня по настоящему лечит работа и похоже, что здесь я больше работать не могу.
Я хочу домой, Блэйр. Это единственное, в чем я уверена.
- Когда ты в последний раз сидела за рулем? - требовательно спросила Анжи.
Клер установила последний чемодан в багажник своей новой машины, захлопнула его и отошла. Этот автомобиль был
произведением искусства.
- Что? - спросила она, заметив, то Анжи топает ножкой, на этот раз обутой в змеиную кожу цвета морской волны.
- Я спросила, когда ты последний раз водила машину?
- Ой, несколько лет назад. Она милая, правда? - Клер с любовью похлопала по блестящему красному колпаку на колесе.
- Ну, конечно, она милашка. Там ведь пять скоростей? И спидометр доходит до ста шестидесяти. Ты за рулем два года не
сидела, а потом идешь и покупаешь машину с характером?
- Я думаю, ты была бы больше довольна, если бы я себе купила неуклюжий старый пикап.
- Я буду довольна, если ты разгрузишь этого монстра и поднимешься наверх, где твое .место.
- Анжи, мы с тобой говорим об одном и том же уже неделю.
- И по-прежнему ничего не понятно. - Разозленная Анжи спускалась и поднималась на тротуар, инстинктивно избегая
кошмара, если ее каблуки попадут в трещину. - Девочка, ты можешь легко забыть завязать шнурки, как же ты собираешься
добраться на этом самолете до Мэриленда?
- А что я не сказала об автопилоте? - И когда Анжи не заметила юмора, Клер обняла ее за плечи и потрясла. - Перестань
волноваться, слышишь? Я взрослая девочка. Следующие две недели я собираюсь провести в тихом городишке с двумя
светофорами, где самое серьезное преступление совершается детьми, ворующими цветы из соседских садов.
- Ну и что ты будешь делать в таком месте?
- Работать.
- Ты можешь работать здесь! Боже правый, Клер, критики у тебя с руки едят после выставки. Ты можешь назначать свою
цену. Если тебе надо отдохнуть, поезжай в круиз в Канкун или в Монто-Карло на несколько недель. Чем можно заниматься в
Эммитсбурге?
- Боро. Эммитсборо. Мир, тишина, спокойствие... Ни одна из них не обратила внимание, когда таксист выскочил из своей
машины и стал громко ругаться на другого водителя. - Мне нужна смена обстановки, Анжи. Все, над чем я работала
последний месяц - это мусор.
- Чушь.
- Ты моя подруга, хорошая подруга, но еще и торгуешь искусством. Посмотри правде в глаза.
Анжи открыла рот, но под пристальным взглядом Клер лишь нетерпеливо вздохнула.
- Ну, что же, это откровенно, - пробормотала Клер.
- Если последние несколько недель ты делала не самые лучшие работы, то это только потому, что ты слишком
торопишься. Все, что ты подготовила к выставке, было прекрасно. Тебе просто надо передохнуть.
- Может быть. Поверь мне, торопиться в Эммитсборо сложно. Это, - добавила она, выставив руку перед тем, как Анжи
успела что-то сказать, - всего лишь в 5 часах езды. Вы с Жан-Полем сможете навестить меня, когда захотите.
Анжи отступила только потому, что знала, что спорить с Клер, когда она уже решила, было бесполезно.
- Позвони.
- Позвоню, напишу, буду жечь сигнальные костры. Теперь скажи, "До свидания"!
Анжи порылась в сознании в поисках последнего довода, но Клер просто стояла перед ней, улыбаясь, в потертых
джинсах, ярко-желтых высоких ботинках, в пурпурном джемпере с огромным вопросительным знаком спереди. Слезы
обожгли глаза Анжи, когда она протянула руки.
- Черт побери, мне будет тебя не хватать.
- Я знаю, мне тоже. - Она крепко обняла Анжи, вдыхая знакомый запах Шанель, который стал торговой маркой Анжи
еще со времени их художественной школы. - Слушай, я не вступаю в Иностранный Легион. - Она начала огибать машину,
затем остановилась и объявила. - Я забыла сумочку наверху. Не говори ни слова, - предупредила она, рванувшись к
подъезду.
- Скорее всего, эта девочка повернет не там, где надо, и приедет в Айдахо, - пробормотала Анжи.
Через пять часов Клер на самом деле потерялась. Она понимала, что приехала в Пенсильванию - об этом говорили
указатели. Но как она туда попала, когда ей надо было пробираться через Делавэр, она не могла сказать. Намереваясь
использовать это обстоятельство, она остановилась у "Макдональдс" и, исследуя карту, перекусила большим сэндвичем с
сыром, большой французской картошкой и кока-колой.
Она довольно точно определила, где находится, но как она туда заехала, оставалось тайной. В любом случае, теперь это
был пройденный этап. Налегая на соленую политую кетчупом картошку, она определила маршрут. Ей только надо было
попасть на петляющую голубую линию и двигаться до пересечения с красной, повернуть направо и ехать прямо. Конечно,
она увеличила свое путешествие на несколько часов, но торопиться ей некуда. Оборудование подвезут на грузовике завтра. В
самом худшем случае она может остановиться в удобно расположенном мотеле и со свежими силами выехать с утра.
Через полтора часа, по счастливой случайности, она оказалась на 81-ом шоссе, направляясь на юг. По этой дороге она
ездила прежде с отцом, когда он проверял собственность на границе с Пенсильванией, и со всей семьей, когда они ездили на
выходные к родственникам в Аллентаун. Рано или поздно дорога приведет ее в Хагер-стаун, а там, даже с ее чувством
ориентации, она не заблудится.
Было приятно сидеть за рулем. Несмотря на то, что машина и вправду ехала самостоятельно. Ей нравилось, как она
скользит по дороге и проскакивает повороты. Теперь, сидя за рулем, она удивлялась, как можно было жить так долго, не
получая удовольствия от управления своим собственным кораблем.
Прекрасная аналогия для свадьбы и развода. Нет. Она покачала головой и глубоко вздохнула. Об этом она думать не
будет.
Магнитофон был первоклассный, и она включила громкость на полную мощь. Было бы еще лучше убрать крышу, но
багажник был забит вещами. С опущенными стеклами звучная музыка из классического репертуара "Пойнтер Систерз"
вырывалась в воздух. Левой ногой она отстукивала ритм по полу.
Она уже чувствовала себя лучше, естественнее, надежнее. То, что солнце опускалось все ниже и тени становились
длиннее, не волновало ее. Как бы там ни было, в воздухе носилась весна. Повсюду цвели бледно-желтые нарциссы и кизил.
И она возвращалась домой.
На 81-ом Южном шоссе, на полпути между Карлайлом и Шиппенсбургом маленькая сверкающая машина дернулась,
помедлила и заглохла намертво.
- Что за черт? - остолбенев, она сидела, слушая ревущую музыку. Глаза ее сузились, когда она заметила красную
лампочку на щитке со значком бензоколонки. - Дерьмо.
В начале первого ночи она проехала последний поворот на Эммитсборо. Группа подростков на мотоциклах, которые
остановились, глядя как она толкает плечом спортивный автомобиль на обочину, была под таким впечатлением от ее
машины, что просто взмолились о том, чтобы она оказала им честь помочь достать ей галлон бензина.
Потом она, конечно, почувствовала себя обязанной позволить им посидеть, обсудить, попробовать машину. Воспоминания
заставили ее улыбнуться. Ей хотелось думать, что, если бы на ее месте был уродливый человек в помятом "Форде", они и ему
бы также помогли. Но она в этом сомневалась.
В любом случае, вместо пяти часов на ее путешествие ушло вдвое больше, и она устала. - Почти приехала, крошка, -
пробормотала она машине. - Потом я залезу в спальный мешок и отключусь на восемь часов.
Проселочная дорога была темной и спасали ее только фары. Машин видно не было, так что она включила дальний свет.
По обеим сторонам дороги виднелись поля. Тень от силосной башни, отсвет лунного света от алюминиевой крыши сарая. В
открытые окна до нее доносилась песня сверчков и цикад, высокая симфония в свете полной луны. После целой, казалось,
жизни в Нью-Йорке, деревенская стрекочущая тишина оглушала.
Она передернулась, затем сама рассмеялась. Безмятежность, это называется безмятежность. Она включила радио
погромче.
Потом увидела указатель, тот же самый аккуратный щит, стоявший на обочине двухполосной сельской дороги с
незапамятных времен:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЭММИТСБОРО
Основан в 1782 году
С нарастающим волнением она повернула налево, переехала каменный мост и стала повторять изгибы дороги, ведущей в
город.
Ни уличных огней, ни несносных ламп, ни хулиганов, толпящихся на перекрестках. В свете луны и фар выступали темные
здания - рынок, с пустыми стеклянными витринами, пустая автомобильная стоянка. "Скобяные товары Миллера", табличка,
написанная свежей краской, жалюзи спущены. На другой стороне улицы стоял большой кирпичный дом, в котором сделали
две квартиры, когда она была девочкой. В верхнем окне, за занавеской, горел тусклый желтый свет.
Дома, по большей части старые, были построены на почтительном расстоянии от дороги. Низкие каменные заборы и
высокие тротуары. Позже, с захирением малого предпринимательства, появилось больше перестроенных квартир с
бетонными или деревянными верандами и алюминиевыми козырьками.
И вот парк. Она почти явственно видела призрак ребенка, которым она была, когда бегала к едва раскачивавшимся от
легкого ветра пустым качелям.
Еще несколько домов с горящими окнами, большинство же - темные и молчаливые. Иногда - отсвет телевизора в окне.
Машины, припаркованные у тротуара. "Они не заперты, - подумала Клер,