что реплика Гдляна про "майора, который нас
слушает", --вовсе не шутка. Гдлян и Иванов сидят тут, в Прокуратуре СССР,
как в осаде: по приказу Лигачева генеральный Прокурор СССР отстранил их от
всех дел и ведет против них служебное расследование, но уволить из
Прокуратуры не может, поскольку они оба--депутаты Верховного Совета и
защищены депутатской неприкосновенностью.
Но если этот кабинет прослушивается, подумал я, то нет смысла
добиваться от Гдляна подробностей про взяточничество Лигачева -- ни Гдлян,
ни Иванов не расколются. Я сменил тему разговора:
-- Почему во время суда над Чурбановым фигурировали только взятки,
которые он получил в Узбекистане? Разве ему не давали взяток в Грузии,
Азербайджане, Литве? Я сам видел когда-то в Свердловске на ювелирной фабрике
одно замечательное платиновое кольцо с бриллиантами. Секретарь свердловского
обкома партии взял это кольцо из музея фабрики и отвез в подарок Галине
Брежневой. А она по пьяни
Московский полет
-. ^'й^?+ ^й^:,^^'^
шэ^
выбила из кольца бриллиантик и вернула на фабрику с разносным письмом.
-- Может, приобщим его показания к делу? -- усмехнулся Гдлян Иванову и
сказал мне:--Вы сидите на том самом стуле,. на котором сидела пьяная Галина
Брежнева, когда я ее допрашивал. Жалко, я не знал тогда этого факта. У вас
есть еще какие-нибудь факты такого рода?
-- Боюсь, что все остальное вы знаете. Например, про ежегодные
ювелирные выставки в Центральном театре Советской Армии. Это правда, что
каждый раз после закрытия выставки все экспонаты забирают жены членов
Политбюро и министров?
--Мы про это ничего незнаем... -- Да бросьте, Тельман Хоренович! --
сказал я. -- Не прикидывайтесь! Мне это рассказала одна эмигрантка, в
прошлом директор ювелирной фабрики и многолетняя участница этих выставок.
Выставки ювелирных изделий проходят в ЦТСА каждый год, осенью. Тридцать
советских ювелирных фабрик привозят сюда образцы своей лучшей продукции,
чтобы получить заказы иностранных фирм. А когда контракты подписаны и
иностранцы разъезжаются, выставка закрывается, и тут же приезжают жены
членов Политбюро и министров и почти задаром, по символическим ценам
забирают себе эти бриллиантовые кулоны, платиновые ожерелья и прочее. А то
вы не знаете об этом!
-- Я вижу, у вас в эмиграции неплохие источники информации.
Продолжайте, я слушаю. Я усмехнулся:
-- Тельман Хоренович, кто кому дает интервью? И в этот момент раздался
телефонный звонок, Гдлян снял трубку, послушал, протянул мне: -- Это вас.
-- Меня?--изумился я, лихорадочно вспоминая, кто может знать, что я
сейчас нахожусь у Гдляна. Впрочем, многие--ведь я сказал об этом визите
Толстяку, Семену, Тане Колягиной... - Господин Плоткин? -- сказал в трубке
мужской голос.
-Добрый вечер, я звоню с Центрального телевидения. Мы хотим взять у вас
интервью для программы "Добрый вечер, Москва!". Если вы не возражаете, то
через полчаса за вами приедет машина.
Кто откажется дать интервью московскому телевидению? -- Хорошо, --
сказал я и положил трубку. -- Предпоследний вопрос, Тельман Хоренович.
Лигачев -- соперник Горбачева, это всем известно, хотя сам Горбачев по этому
поводу не высказывается. Но вот вы собрали на Лигачева компрометирующий
материал, и, следовательно, это наруку Горбачеву. Почему же он вас не
поддержал, почему разрешил КГБ отнять у вас дело? Тут что-то нелогично, или
у вас очень шаткие доказательства.
-- Мы были у Михаила Сергеевича. Он выслушал нас, но никак не
прореагировал. Что это значит? Намой взгляд, это значит, что он находится
под карнизом партийно-гэбэшной бюрократии и связан ею по рукам и ногам. То
есть он -- на поверхности, на трибунах, но реальная власть по-прежнему
принадлежит коррумпированной партократам. Вы понимаете?
-- Вы хотите сказать, что его кабинет прослушивается неким майором
точно так же, как ваш? И поэтому он не мог сказать вам: "Вперед, ребята!"
Так, что ли?
-- Не знаю... -- усмехнулся Гдлян. -- В любой политической игре бывают
жертвы. Но какую бы игру он ни вел, мы свою борьбу будем вести до конца!
Я понял, что это заявление уже не для меня, а для "майора, который нас
слушает". И встал: --Спасибо за беседу.
-- Позвольте, а последний вопрос? -- сказал Гдлян. Я замялся. Задавать
вслух свой последний вопрос, зная почти наверняка, что кабинет
прослушивается сотрудниками КГБ, мне не хотелось. Я сказал:
-- Последний вопрос простой. Не нальете вы мне еще чашку кофе?
-- О, пожалуйста! -- удивился Гдлян, обошел свой стол и стал наливать в
чашку кипяток из чайника.
372
Московский полет
373
А я открыл свой блокнот и быстро написал на чистой странице:
"Гельман Хоренович! Личная просьба частного характера. Не могу найти в
Москве свою бывшую любовь. Но, может быть. Вы запросите адресный стол?
Муравина Анна Павловна, родилась 26 августа 194S года. В 60-е годы была
прописана по адресу: Вторая Кабельная, 28. Если это невозможно -- порвите
записку. И извините!"
Тут Гдлян подал мне чашку кофе, а я подвинул ему блокнот.
Он прочел, взял у меня из рук" авторучку и написал: "Позвоните мне
завтра",
Затем вырвал из блокнота лист с моей записью, сложил его вчетверо и
сунул его в карман пиджака.
-- Спасибо! -- сказал я, ликуя, и положил на подоконник свои солнечные
очки. Уж если играть с "майором, который нас слушает", то до конца.
Гдлян усмехнулся и отвел глаза от этого подоконника. Я стал прощаться
-- громкой церемонно. Затем, зажав нос и рот, спустился лифтом вниз, мино1Вл
проходную и вышел на улицу.
Пустой Благовещенский переулок горбато уходил вверх, к улице Горького.
Там, на углу улицы Горького, в вечернем сумраке одиноко стояла синяя
милицейская машина с мигалкой на крыше.
Я сделал несколько шагов по мостовой и вдруг увидел, как эта синяя
"Волга" тронулась и покатила прямо на меня. Неотвратимо! Сейчас он меня
раздавит! -- удивился я и с дикой, неожиданной для меня самого резвостью
отпрыгнул на тротуар, за телефонную будку -- буквально в полуметре от
бампера "Волги".
Клянусь чем хотите -- я не сочиняю! Это было как при рапиде --
замедленной съемке, когда каждая доля секунды растягивается на минуты ужаса.
Передний бампер "Волги" прошел в миллиметре от моих ног, и шофер тут же
свернул в подворотню и укатил в глубину меж домами.
А я в изумлении стоял с распахнутым ртом и еще дрожащими коленями.
Что это было? Случайность? Предупреждение? "Майор, который нас
слушает?"
Я не знаю...


40
Машина, с надписью "Центральное телевидение", подвезла меня к зданию
телецентра "Останкино". Здесь, у входа, уже стоял телеоператор--высокий,
худой, 25-летний парень с портативной телекамерой через плечо. Нырнув в
машину, он протянул мне свою визитную карточку и сказал:
-- Меня зовут Игорь Финковский. Ваше интервью -- на две минуты. Но я
хочу снять его в "живом" интерьере. Куда поедем? В Хаммеровский центр или в
"Космос"?
Гостиница "Космос" была ближе -- в двух минутах езды. По дороге
Финковский уточнял, что я написал после "Кремлевских лис" и "Гэбэшных псов".
Про себя Финковский сказал, что он снимал войну в Нагорном Карабахе,
землетрясение в Армении, забастовку шахтеров в Донбассе. А на меня Игор"
вывел мой друг Михаил, который работает на телевидении.
Тут мы подкатили к "Космосу". Поскольку на моем пиджаке все еще
болталась бирка "International Press", мы беспрепятственно прошли в
гостиницу мимо бдительных швейцаров.
-- Сначала я сниму вас на фоне толпы. Вы выходите из лифта и проходите
через фойе, -- сказал мне Финковский. -- Так... А теперь вы звоните по
телефону... Теперь у игральных автоматов...
Я сунул в игральные автоматы советские монеты, но они отказывались
играть за советские деньги, за что я обругал их по-английски.
-- А теперь интервью, -- сказал Финковский. -- Сядьте здесь. Прошу
отвечать коротко, помните -- на все интервью
374
Москопский полет
две минуты! Первый вопрос: напомните нашим зрителям о себе.
Я коротко сказал о своих фильмах, которые кое-кто из советских зрителей
еще мог помнить. Игорь выстрелил из-за камеры новым вопросом: -- Вы не были
в Москве одиннадцать лет. Ваши первые впечатления? В двух словах: что такое
Москва сегодня?
-- Политический Бейрут. Я чувствую себя, как на арабских территориях в
Израиле -- те же разбитые дороги, жуткое количество армейских грузовиков на
улице и ощущение, что вот-вот начнут стрелять. Это с одной стороны. А с
другой -- эйфория гласности, все говорят все, что хотят, на Пушкинской
площади я купил даже программу анархистов. Такое впечатление, что я попал
назад, в август семнадцатого года!
Какие-то люди стали подходить к нам, слушать. Игорь сказал:
-- На Западе вы написали несколько романов. Один из них предсказывает
гражданскую войну в России. Как вы думаете, сбудутся ваши прогнозы?
-- Я начал этот роман, когда Горбачев впервые произнес слово
"гласность", а закончил два года назад, и у меня гражданская война назначена
там на 1992 год. Но события в России опережают мои прогнозы. Гражданская
война уже идет: народ уже воюет с режимом, режим уже применил оружие против
народа в Тбилиси. Сумгаит, Нагорный Карабах, Прибалтика, Донбасс --это все
формы гражданской войны, хотя еще нр тотальной.
-- Значит, по-вашему, всеобщая гражданская война у нас неизбежна?
-- В романе у меня иначе ничего не получалось. Понимаете, когда
начинаешь писать, герои тащат вас за собой. И они завели меня в тот самый
"русский бунт, бессмысленный и беспощадный", которого боялся еще Пушкин. Но,
ей Богу, я не хочу в России ни новой гражданской войны, ни новой революции.
Потому что во время революции к власти приходят экстремисты. Так было при
французской революции и при
375
русской революции 17-го года -- власть захватили самые крайние
экстремисты -- большевики. Что из этого вышло, вы знаете. Но теперь в Москве
два события дают мне надежду, что, может быть, каким-то чудом этого нового
жуткого поворота русской истории вам удастся избежать... -- Что вы имеете в
виду?
-- Меня поразила организованность шахтерских забастовок. И, в первую
очередь, то, что там не пролилось ни капли крови. Понимаете, в моем романе
тоже все начинается с забастовки. Правда, не в Донбассе, а на Урале. У меня
там милиционер случайно убивает девочку, дочку рабочего, которая стоит в
очереди за хлебом. И понеслось! Народ начинает громить милицию, райкомы
партии, вешать коммунистов и милиционеров, захватывает радиостанции и
объявляет о свержении коммунистического режима на Урале. Дальше вы
понимаете: Кремль бросает на них войска спецназа, объявляет по всей стране
военное положение. Ну и так далее... А здесь, в Донбассе и Кузбассе,
бастующие шахтеры первым делом взяли охрану порядка в свои руки, закрыли
вино-водочные магазины, не пролилось ни капли крови. Это меня поразило. А'
второе: пару дней назад, на Арбате, я слышал, как из толпы спросили оратора:
"А что будем делать с коммунистами?" И оратор ответил: "А коммунистам
объявим амнистию!". Понимаете, когда я писал роман, я этого не мог себе
представить, чтобы народ уже сейчас, заранее, объявил амнистию партии,
которая убивала этот народ семьдесят лет!
-- Стоп!-- сказал Юрий. -- Замечательно! Теперь я хочу сменить
интерьер. Для динамики. Пойдемте в бар и там продолжим.
--Но у вас уже больше, чем две минуты... -- Неважно! Это я так сказал,
на всякий случай. Потому что многие эмигранты, когда дают нам интервью,
начинают юлить и заигрывать с властью. Я думал, что вы будете делать то же
самое. Вас не поражает, что вы говорите все это -- в Москве? -- Еще как
поражает! Я сам не знаю, с чего я вдруг стал
376
Московский полет
377
такой смелый. Я смертельно боялся ехать в Россию, и вообще я человек
тихий. А тут как с цепи сорвался...
Мы спустились вниз, в тот самый валютный бар, где я два дня назад
танцевал с Марией. Бар был еще закрыт, у двери стоял швейцар. Игорь показал
ему свое удостоверение телеоператора и сказал, что хочет снять меня в баре.
Нас пропустили. Я подошел к стойке и заказал бармену рюмку водки, Игорь
нацелил на меня камеру, спросил:
-- Так все-таки какие у вас, как у писателя, ощущения и прогнозы. Что
нас ждет в будущем?
-- Ой! -- сказал я. -- Мои прогнозы не дай Бог, чтоб сбылись! Я люблю
эту страну -- я прожил здесь сорок лет! И я любил русских женщин, очень
любил, поверьте! И я знаю Россию -- мне было 25 лет, когда я пешком прошел
вдоль всей Волги. А потом, как киношник и журналист, я объездил ее всю -- от
Заполярья до Средней Азии. Так что поверьте: я желаю этой стране только
добра! Но, к сожалению, прогнозы у меня мрачные. Коррумпированный строй не
может сам себя ликвидировать или добровольно уйти в отставку. Силы, которые
заинтересованы в сохранении системы, могут спровоцировать следующую рабочую
забастовку на кровь. И тогда, как в моем романе, вмешается армия и начнется
не просто политический Карабах, который уже частично идет, а настоящий
Ливан.
-- Вы прожили на Западе десять лет. И вы говорите, что знаете наш
народ. Скажите, чем отличается душа русского человека от души американца?
Тут я вскипел и, забыв свой писательско-ироничный тон, воскликнул:
-- Знаете чем? Вот этой манией вашей и--в прошлом -- моей: обязательно
найти хоть что-то, в чем ты лучше другого народа! Да, русский народ
прекрасен! Одно только то, что он готов амнистировать коммунистов, -- уже
выше всех ожиданий. Только, ради Бога, не ищите, в чем вы лучше других. Не
надо кричать, что русский народ -- богоносец и пример всему миру! Хватит!
Русский народ прекрасен, но и другие народы не хуже! А то мы уезжаем на
Запад с сознанием превосходства, а там смотрим на себя в зеркало и видим,
что мы духовные калеки!
--А вы могли бы вернуться сюда? Я имею в виду -- насовсем?--сказал
Игорь.
Но я не успел ответить -- издали, из глубины зала, от входной двери к
нам бежали трое высоких и широкоплечих молодых гэбистов и еще один --
пожилой и толстый.
-- Прекратить снимать! -- кричали они на бегу. -- Немедленно
прекратить! Игорь повернулся к ним вместе с камерой. Они набежали на него,
окружили: -- Кто такой? Что вы тут снимаете? Игорь показал им свое
удостоверение оператора TV, не выпуская его из руки. Второй рукой он держал
на бедре камеру.
-- А где разрешение на съемку?-- Я спросил разрешение у швейцара, он
нас пустил. -- Ничего он не спрашивал!-- стал тут же нашептывать молодым
пожилой и толстый, он был, наверно, администратором валютного бара. --
Просто вошел и стал снимать вот этого американца. Без разрешения. -- Нас
впустил швейцар, -- сказал Игорь. -- Мы не про швейцара! Где официальное
разрешение на съемку? -- сказали гэбисты.
Они были удивительно похожи на того спортсмена, который отбил у
пацанов-воришек сумку Мичико Катояма.
--У него камера включена, -- снова зашептал им пожилой и толстый. Не
только серые глазки, но даже угри на его мясистых щеках лоснилось угодливым
подхалимажем.
-- Что?!! -- заорали молодые гэбисты, увидев, что Игорь не выключил
камеру и снимает с бедра. -- Выключи камеру, падло! Выключи, а то сломаю! --
и стали тянуть руки к камере, закрывая объектив.
Но Игорь уворачивался и не выключал камеру. Я восхитился: этот парень
снимал резню в Нагорном Карабахе и катастрофу в Армении -- его не так-то
легко было заставить выключить камеру.
378
Московский поле
-- Ax ты гад!! -- один из гэбистов схватил Игоря за pуку, заломил ее за
спину, а второй стал вырывать камеру. Но Игорь сопротивлялся и
выворачивался, говоря: -- Камеру идам! Хоть убейте, не дам! --0тдашь,
сволочь!..
-- Ребята! --вмешался я, с ужасом думая, что только этого конфликта с
КГБ мне не хватало при моем нелегальном пребывании в Москве. -- Ребята, ну
что вы, ей-Богу! Вы же с ним из одного поколения --вам по двадцать пять и
ему столько же. Неужели опять, как в двадцатые годы, -- брат на брата? Мало
ваш народ потерял за эти семьдесят лет?
Но не столько эта идиотская проповедь, сколько мой чистый русский язык
ошеломил их на мгновение, они выпустили Игоря, повернулись ко мне: --А вы
кто?
--Я американский журналист,--я ткнул пальцем в свою импортную бири на
лацкане пиджака.--Из международной ассоциации журналистов. Подумайте, что я
напишу в свою газету?3ачем ваш тот позор? Ну, нельзя снимать -- мы уйдем. Мы
же не знали.
-- Пусть он выключит камеру!-- сказали мне гэбисты и снова гаркнули
Игорю: -- Выключи камеру, ты!
-- Не выкличу! -- упрямо сказал Игорь. -- У нас демократия и гласность!
--Ах ты сука!-- они схватили Игоря за плечи и пинками в спину буквально
вышвырнули из бара в вестибюль. А потом вернулись ко ми и сказали: -- Нас не
касается, что вы там напишете! У вас нет разрешения на съемку, а он снимает!
-- Но это же не военный объект, -- сказал я примиренчески, с тайной
мыслью дать Игорю время смыться из гостиницы и унести пленку с моим интервью
подальше от КГБ.
-- Неважно!? нас инструкция! Телевидение должно заранее прислать шсьмо,
получить разрешение, а тогда снимай сколько хочешь!
-- И вообще, это валютный бар, надо за вход платить десять долларов. А
вы не заплатили, а заказали водку! -- сказал мне толсти администратор.
379
-- Ладно, -- сказал я молодым, считая, что Игорь уже уехал и теперь
пора и мне уносить ноги.--Я могу идти? --Пожалуйста, мы вас не задерживаем.
Я пошел к выходу из бара, не веря, что спасся, и сдерживая себя, чтобы не
побежать.
Но когда я вышел (а следом за мной -- трое молодых гэбистов и пожилой
администратор), я вдруг увидел Игоря. Он стоял напротив выхода из бара,
держа включенную камеру и буквально выстрелил в меня вопросом:
-- Господин Плоткин, как вы прокомментируете то, что только что
произошло?
Я оглянулся. И за моей спиной, буквально в пяти шагах, стояли три
сотрудника госбезопасности -- молодые, рослые, с развернутыми плечами.
Наверняка те самые "новые молодые специалисты", которые, как сказал в АПН
генерал Быков, "обновляют сейчас личный состав КГБ". Рядом с ними суетился
толстый администратор бара. А прямо передо мной, на расстоянии одного метра,
был объектив телекамеры, то есть вся советская аудитория. Интервью
продолжалось!
И уже не думая ни о Шестом американском флоте, ни о камерах
лефортовской тюряги, я вдруг с ужасом услышал, что говорю сулыбкой:
-- Ох, что вам сказать? Теперь я вижу, что вернулся на Родину. Силы, о
которых мы с вами говорили, -- вот они. -- И я даже показал на гэбистов. --
Вот такие ребята, по инструкции сверху, будут провоцировать следующую
шахтерскую забастовку на кровь и беспорядки, чтобы можно было ввести военное
положение и установить новую диктатуру... Господи, что тут началось!
Гэбисты, белые от бешенства, бросились опять к Игорю, стали рвать у
него из рук камеру. А он, не выключая камеры, снова бился в их железных
руках, крича: "Не отдам! Убейте, не отдам!". А я причитал рядом:
-- Да подождите! Подождите! Вы же сказали, что в баре нельзя снимать, а
здесь же не бар! Смотрите, тут полно иностранцев, на вас смотрят! И вообще,
он же не убегает, не бейте его!
380
Московский полет
-- Никто его не бьет! -- остыли они. -- Что вы глупости говорите? Кто
его бил? Мы просто выключили камеру, потому что у него нет разрешения на
съемку! --и Игорю, который держал камеру, обняв ее руками, как ребенка:
-- Не включай камеру, ты! -- И опять мне:--А у вас в стране что делают
с теми, кто не подчиняется органам секъюрити?
--А вы кто, охрана гостиницы? --Да, мы охрана гостиницы. Вот,
смотрите,--главный из них вытащил из-под ворота рубашки цепочку с биркой, на
которой было крупно отпечатано по-английски "SECURITY (Безопасность)".
-- Но если вы просто охрана, то мы же ничего тут не ломаем, не
хулиганим и никого не грабим, -- сказал я.
-- Мы не только секьюрити! -- сказал он.--Мы работаем в тесном контакте
с органами порядка. Вы! -- он повернулся к Игорю. -- Вы пройдете с нами.
Сами пойдете или силой вести?
-- Сам пойду, -- сказал Игорь. -- Только не бейте его там, ребята! --
попросил я. -- Никто его не будет бить. Если хотите, можете пойти с нами.
-- Нет уж, спасибо! Я опаздываю... -- я посмотрел на часы, было 22.30,
а я только теперь вспомнил, что все мои друзья -- Толстяк, Семен, Михаил и
Лариса -- ждут меня к ужину. -- Но вы точно не будете его бить? Игорь,
позвонить на телевидение? 1
-- Не будем мы его бить, можете звонить хоть сейчас! -- сказал мне
старший. И они увели Игоря куда-то в глубину вестибюля, в свой офис.
Я вышел из гостиницы, чувствуя, что меня трясет и что я совершаю
предательство. Но если бы в их офисе они проверили мои документы и выяснили,
что я в Москве нелегально, Игорю было бы еще хуже. А так -- ну, отнимут они
у него пленку, черт с ним, с моим интервью! За то, что я говорил в
телекамеру, Игорь не отвечает.
381
Сдерживаясь, чтоб не побежать, и оглядываясь, не ведут ли меня, я
подошел к веренице такси, но, на всякий случай, сел не в первую машину, а в
третью от конца. --Куда?--спросил шофер.
-- Поехали! Быстрей! В центр! Плачу втрое! Поехали!!! Я еще не верил,
что выскочил из ловушки. Позавчера меня избили уличные бандиты и арестовала
милиция, два часа назад едва не задавила милицейская машина, а теперь чуть
не утащили в КГБ. Скорей всего, за всем этим еще нет единой направляющей
руки, но события явно набирают скорость, и, конечно, не сегодня, так завтра
рапорт из райотдела милиции о драке Плоткина у Савеловского вокзала,
фонограмма беседы Плоткина с Гдляном и докладная об интервью того же
Плоткина в валютном баре "Космоса" сойдутся на чьем-то столе. И тогда...
Черт возьми, на кой хер я продался этим японцам! Не нужны мне ни пять
тысяч долларов, ни "Tokyo Readers Digest"!..
Между тем шофер гнал машину по темному проспекту Мира к центру Москвы,
а я поминутно оглядывался -- нет ли погони. По дороге я трижды приказал
сменить направление -- с площади Маяковского на площадь Восстания, потом --
на Арбат, к ресторану "Прага". Но чем дальше мы уезжали от "Космоса", тем
сильнее нарастал во мне страх. Потому что вот сейчас, в эту минуту или в
следующую молодые гэбисты "Космоса" спросят администратора гостиницы: "А в
каком номере этот Плоткин живет?". И -- все! Как только администратор скажет
им, что я еще вчера улетел в Ленинград, они сразу усекут, что я в Москве
нелегально. И, конечно, тут же поднимут на ноги московский угрозыск исвое,
гэбэшное управление по надзору за иностранцами. Господи, куда же я от них
денусь? Барух! Ата! Адонай!.. Шофер проехал к "Праге" какими-то темными
переулками, я убедился, что никто пока не гонится за нами, и одновременно
увидел в этих переулках темные туловища армейских грузовиков и
бронетранспортеров. Наверно, это
382
Московский толет
были те самые бронетранспортеры, которые привезли вМос-кву ночью по
железной дороге.
На Арбатской площади клубилась огромная толга, и я вышел из такси,
чтобы смешаться с публикой и замести шеды на случай, если завтра КГБ будет
допрашивать шофера куда он меня отвез.
Несмотря на близкую полночь, Арбат был полон лкэдьми, но вовсе не так,
как пьяцца Навона, нет! Машины, армейские грузовики, митингующие толпы и
снова машины, солдаты в погонах и -- почему-то -- солдаты без погон. Слушая
какие-то крики вокруг, обрывки речей и в то же время ничо-о не слыша от
страха, а только оглядываясь через плече, как неграмотный шпион, уходящий от
слежки, я петлял БЭТОЙ арбатской толпе. Слежки не было. Я вышел из толпы,
нашел, свободное такси, сказал: -- На Юго-Запад. Мосфильмовские улицы.
Мы помчались на Юго-Запад. Проехав дом номер 2ZO по Первой
Мосфильмовской и еще целый квартал дальше, я отпустил такси, вошел в
какой-то подъезд и изнутри проследил, как шофер развернул такси и уехал.
Только после этого я вышел из подъезда и по совершенно пустой ночной улице
вернулся на полквартала, обошел с тыла несколько домов и, наконец, вошел в
дом, где живут Михаил и Лариса. Постоял, прислушался -- в подъезде было
тихо, в лифте тоже. Только в моей тощей груди сердце стучало, как дягел в
осеннем лесу. Но, кажется, я от них ушел. Во всяком случае -пока...,
-- Ерунда! Ничего этому оператору не будет! -- сказал Михаил, когда я,
залпом выпив стакан водки, коротко рассказал, что со мной случилось.
--'А вот на Арбате ты действительно мог попасть в историю, -- сказал
Семен. -- Нашел куда ехать! --А что такое?
-- Ты слыссал, ссто недавно рэкетиры убили солдата-"афганца"? -- сказал
Толстяк. -- Про это дассе в "Литгазете"
383
писали. Так вот, сегодня все "афганцы" собрались и марссем посели по
Арбату, сстобы бить рэкетиров. Армия и милиция стояли там сспалерами, по
всему проспекту. Слава Богу, обосслось без крови, а то бы ты как раз влип в
самое пекло -- Семен и Толстяк сидели у Михаила с девяти вечера, смотрели
телевизор и ждали меня. Я выпил с ними еще стакан водки на рябине и сказал
Михаилу:
-- Я обещал Игорю позвонить на телевидение. Давай позвоним. Программа
"Добрый вечер, Москва!". Может, там кто-то еще есть. Пусть они его выручают.
Михаил снял трубку и набрал номер. --Алло! Это "Добрый вечер, Москва!"? Я
звоню по поводу Игоря Финковского, его арестовали в "Космосе"... Что? Это
ты, Игорь? Ну вот, а тут за тебя волнуются! Передаю трубку. Я с облегчением
взял трубку:
-- Игорь! Извини, что я удрал.
-- Правильно сделали, -- ответил Игорь.
-- Они отняли пленку?
-- Да вы что! Вся пленка у меня. Там сидел толковый начальник, майор
КГБ, я написал ему задним числом просьбу разрешить съемку в гостинице, вот и
все. Смотрите себя по телевизору завтра вечером. Пойдет весь кусок, целиком!
Кстати, они спросили у меня, где вы живете, но я не знал. Вы в какой
гостинице живете?
-- Теперь это уже не важно, Игорь. Спокойной ночи!--я положил трубку и
изумленно повернулся:--Ничего не понимаю! Они даже пленку у него не отняли!
-- Я же тебе говорил! -- усмехнулся Михаил. -- Сейчас другие времена!
КГБ не знает, за кого держаться, чтобы сохранить свою контору. Если они
будут свирепствовать, как раньше, а завтра власть возьмут либералы, то их
тут же распустят. Поэтому они сейчас цеж двумя силами.
-- И ты думаешь, что по телевизору покажут все интервью? И то, как они
ему руки выкручивали? - Конечно! У нас сейчас каждый день такое показывают!
384
Московский полет
385
И как милиция закрывает камеры рукам",икак арестовывают
телеоператоров...
--Ну и ну!-- сказал я и оглядел кухонный стол, за которым мы сидели. На
столике уже быломасло, хлеб, соленые огурцы, винегрет и даже куриный суп, ау
плиты стояла жена Михаила Лариса и консервным ножом открывала банку шпрот.
Она была удивительно похожа на знаменитую советскую кинозвезду Людмилу
Гурченко. --Лариса, я не ем шпроты, -- сказан мельком. Тут ее руки замерли
над открытой уж банкой, а потом она повернулась ко мне, и в ее глазах я
увидел слезы.
-- Сволочь ты. Вадим! -- сказала она-- Это же последняя банка шпрот во
всей Москве! Я за нее три кило сахара отдала!
Я встал, подошел к ней и обнял за течи. --Ларочка, извини, пожалуйста!
А она вдруг уткнулась мне лицом в плечо и всхлипнула: -- Прости! Мы тут
озверели совсем из-за этих продуктов... -- Детка, -- сказал я ей. -- Ты
знаешь, зачем я приехал в Москву? Угадай!
-- Найти свою Аню, -- ответила она, вытирая слезы с лица.
-- Нет. Узнать у тебя секрет семейного счастья.


41
Это была моя пятая бессонная ночь в Москве. Хотя я проглотий таблетку
снотворного и выпал почти пол-литра водки, сна не было ни в одном глазу. Hi
сна, ни опьянения. Проворочавшись с час в постели на диване, я встал, оделся
и закурил у открытого, в московскую ночь, окна. Через несколько часов мне
предстояла встреча с Бочаровым и, возможно, с Ельциным -- встреча, которую
мне сосватала Марина Князева. О чем же говорить с ними? В этой стране все
твердят о гражданской войне но, кажется, только армия готовится к этой войне
всерьез.
В темной гостиной громко тикали часы-ходики, а за окном по
Мосфильмовской улице прошли поливальные машины. Дальше в черноте теплой
августовской ночи я не то видел, не то угадывал памятью высокие дома
Ломоносовского проспекта. Воробьевых гор и открывающуюся с них панораму
ночной Москвы...
... Тогда была тоже теплая августовская ночь. Мы поехали на такси до
Второй Кабельной, вышли у дома номер 28, поднялись по лестнице на второй
этаж, и Аня своим ключом открыла квартиру номер 6. В квартире ярко горел
свет, Аня крикнула из прихожей: -- Мама! Вот твой любимый Вадим! Но никто не
ответил.
Мы удивленно шагнули в гостиную. Там посреди комнаты стоял стол,
накрытый крахмальной белой скатертью, на столе --ваза с цветами, бутылка
шампанского, блюдо с пирожными "эклер" и высокие хрустальные бокалы. К
шампанскому была приставлена записка: "ДЕТИ, Я УШЛА НОЧЕВАТЬ К ПОДРУГЕ.
ЖЕЛАЮ ВАМ САМОЙ ЛУЧШЕЙ НОЧИ: И ВАДИМУ СЧАСТЛИВОГО ПУТИ. АНЕЧКА, ЕЩЕ РАЗ: С
ДНЕМ РОЖДЕНИЯ. ПОСТЕЛЬНОЕ БЕЛЬЕ В КРОВАТИ СВЕЖЕЕ. ОБНИМАЮ ВАС, МАМА".
Мы прочли записку и переглянулись. В глазах у Ани были испуг и вопрос.
Мне кажется, то была первая в нашем романе ночь, когда мы любили друг друга.
Не занимались сексом и даже не делали любовь, как говорят в Америке, а
--любили. Под утро, лежа своей шелковой головой на моем плече, Аня сказала:
-- Самое ужасное, что ты мне снился всю последнюю неделю. Как будто ты
нищий и больной валяешься в Нью-Йорке на Бродвее. И когда ты пришел с
цветами и сказал, что уезжаешь... у меня сердце упало. Я молча гладил ее по
голове. Мне хотелось плакать от


Московский полет
жалости к самому себе. Почему-то и мне в те дни казалось, что в Америке
со мной случится что-то ужасное. По ночам мне снилось, что я, безработный,
вербуюсь на рубке сахарного тростника на Кубе. И там, на кубинских сахарных
плантациях, буду, сдыхая от ностальгии, слушать московскую радиостанцию
"Голос Родины"... .
... Легкие шаги босых ног послышались у меня за спиной. Я оглянулся.
Лариса -- в одном халате -- вышла из спальни, подошла ко мне и взяла
сигарету из пачки, которая лежала на подоконнике.
-- Ты что не спишь? -- сказала она.
Прикуривая, я пожал плечами.
-- Ты видел Анну? -- спросила она. --Яне могу ее найти.
-- Может, она тоже уехала? Ведь ее муж еврей. Сейчас все бегут из этой
страны.
Это было новым и неожиданным для меня поворотом -- за все эти дни я ни
разу не подумал, что ведь и Аня могла эмигрировать. Но если бы она
эмигрировала, неужели бы она не нашла меня, не дала знать, где она и что с
ней?
-- А вы не собираетесь? -- сказал я Ларисе. -- Твой муж тоже еврей. Он
сказал, что у вас в почтовом ящике была листовка "Памяти" насчет погрома.
-- Нет, мы не уедем. Ты же знаешь Михаила -- он будет сидеть здесь до
тех пор, пока они дают ему возможность держать в руках кинопленку. А все
остальное ему просто до лампочки. Чаю согреть? -- Нет, спасибо... -- Уже
светает. -- Да. Так что ты мне скажешь? -- О чем? -- О секрете семейного
счастья. --Да перестань, Вадим! -- отмахнулась она. -- Ты знаешь, что я
разошелся с женой? -- Да, Миша мне сказал. Сколько вы прожили?
-- Много, Лара. В эмиграции семейную жизнь нужно считать, как в лагере
строгого режима,--год за три".
-- Я не знаю, что тебе сказать, Вадя. Ты ведь помнишь, что у нас было
на Урале. Эта женщина, КГБ... Ho... Hаверно, я его просто люблю, вот и весь
секрет! -- она нервно загасила свою сигарету и сказала: -- Пошли чай пить!
Расскажешь мне про дочку. У тебя есть ее фото?



388
Московский полет
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
42
Все входы в гостиницу "Москва" были перекрыты милицией -- в эти дни в
гостинице жили только депутаты Верховного Совета. Возле гостиничных
подъездов стояли толпы избирателей с плакатами и петициями в руках, многие
названивали депутатам из телефонов-автоматов:
-- Я приехал из Костромы! Второй год продолжается безобразие с детскими
садами...
-- Мэня уволили за пэравду! Солиев моя фамим, Мирза-Ахмед, из
Таджикистана. Я всю жизнь разоблачал этих негодяев, как настоящий коммунист,
а мэня увошм! И они пырадалжают бырат визятки!..
-- Мы из Соликамска от имени всех женщин! Наш химкомбинат так отравляет
атмосферу --дети мр)тв детских садах...
Михаил Бочаров -- худощавый, 48-летнии мужчина с острыми глазами,
быстрой умной улыбкой на лице и с красным депутатским значком на пиджаке --
встретил меня у входа и сказал постовому милиционеру: --Это ко мне.
-- Пожалуйста,-- вежливо сказал милиционер -- Только документики надо,
в книгу записать. Я протянул водительские права штата Массачуссет -- А
по-русски у в ас ничего нет?--спросил он. -- Нет, -- сказал я и не удержался
от иронии:-По-русски уже не держим. Но тут довольно ясно: "Р" это русское
"П", "L" это "Л", "О" это "О" и так далее...
Старательно перерисовав мою фамилию большую конторскую книгу,
милиционер сказал:
389
--Проходите.
И вот я сижу на шестом этаже, в гостиной номера-люкс, где у Бочарова
штаб-квартира, почти как у американского сенатора--два помощника, стол для
заседаний, постоянно трезвонящий телефон, а за окном --- вид на утреннюю
Москву.
-- В нашей межрегиональной группе депутатов руководство коллективное:
Сахаров, Афанасьев, Ельцин, Попов и Пальм. А я вхожу в координационный
совет, в этом совете 20 человек... -- сыплет короткими фразами Бочаров, и я
почти физически чувствую, как он весь заряжен энергией на целый день работы.
Сейчас, с утра, избыток этой энергии так и прет из него, как из Майкла
Тайсона перед боем.
Но я тоже заряжен какой-то непонятной энергией, которая вот уже шесть
суток носит меня по Москве без сна и отдыха. Я говорю:
-- Насколько я знаю, вы один из авторов экономических программ и реформ
перестройки. Поэтому я хотел бы обсудить с вами одну проблему, которая
возникла передо мной, когда я про вашу перестройку сочинял роман в США.
Можно?
-- У нас есть час. Можете обсуждать любые проблемы! -- выстрелил
Бочаров, чуть ли не подпрыгивая на стуле от нетерпения рвануться в бой.
-- Хорошо. Так случилось, что при сталинском режиме довольно
значительная часть русского народа была переселена в окраинные национальные
республики. Принудительным способом, экономическими методами и так далее. В
Эстонию, в Казахстан, в Среднюю Азию. А сейчас я внимательно слежу за
советской прессой, но нигде не вижу -- ни в левой печати, ни в правой, ни
даже в программах "Памяти" -- призыва к русскому народу вернуться к себе
домой.
-- Вы имеете в виду -- вернуться из-за границы? -- спросил Бочаров.
-- Нет. Вернуться из-за границы -- это сейчас, может быть, даже легче,
чем из Латвии переехать на Рязанщину. Я имею в виду возвращение русских
людей в Россию из Казахстана, из Эстонии, из Баку. Вы, как русский человек,
как относитесь к
390
Московский полет
этой проблеме? Вы за то, чтобы русские люда продолжали жить в
нацреспубликах, как колонизаторы и оккупанты? Или, если вы действительно
возьмете власть в свои руки, вы постараетесь вернуть русский народна родину?
-- Во-первых, никто не собирается никакую власть ни в какие руки брать,
начнем с этого! -- отрезал Бочаров. --А что касается политической
обстановки, то я сторонник отмены всех паспортов! Человек жить должен там,
где он считает нужным. Если русскому человеку хорошо в Эстонии -- пусть,
ради Бога, живет в Эстонии. Если ему в Средней Азии хорошо -- пусть там
живет. В Вашингтоне? Пожалуйста, пусть живет в Вашингтоне! Это право
человека -- быть там, где он хочет. Но я не сдался.
-- Подождите, -- сказал я, считая, что Бочаров либо не понимает, либо
не хочет понять, о чем я говорю. -- Одно дело, когда вы говорите человеку:
ты свободен и живи, где хочешь. А другое дело, если вы посмотрите на пару
лет вперед и увидите, что завтра русских людей будут там резать. В Баку, в
Казахстане, в Прибалтике. Вы, как народный депутат и член парламента, --вы
за то, чтобы русский мужик так и остался в Казахстане со своим свободным
паспортом, который вы ему дадите? Или вы будете помогать ему вернуться в его
родную Рязанскую область? У вас есть какая-нибудь экономическая программа на
этот счет? Ведь можно без всяких затрат уже сейчас спасти тысячи людей.
Например, если ваше правительство объявит: дети всех возвращенцев
освобождаются от службу в армии! Только ради одного этого тысячи семей
хлынут домой! А если вы еще дадите им льготные условия аренды земли,
освободите от налогов лет на пять...
Ох уж эта наша еврейская манера лезть ко всем с советами! Практически я
пытался внушить Бочарову ту программу спасения русских людей, которую не
сумел осуществить в своем романе. Потому что там, в романе, хаос гражданской
войны смял все реформистские планы автора. Но теперь, в гостинице "Москва"
мне как бы представился редкий в жизни писателя случай изменить ход событий,
вернуться из своей
391
машины времени назад и сказать: подождите! подумайте! сделайте
что-нибудь! сегодня еще не поздно! Но Бочаров сказал:
-- Правительство и парламент должны издать такие законодательные акты,
по которым будет стимулированно экономическое оздоровление всей страны, и
той же Рязанской, как вы сказали, области. В том числе -- освобождение от
налогов. Это как в США. Например, в Аризоне плохо, а в Вашингтоне
великолепно. Правительство штатное и федеральное правительство создают такие
условия, чтобы в Аризону ехали -- независимо, из какого штата и независимо
какой национальности. И человек едет! Неважно -- это русский или эстонец.
Это не играет никакой роли...
Я понял, что мы с ним говорим на разные темы, но в отчаянии сделал еще
одну, последнюю попытку:
-- Если ваша межрегиональная группа станет влиятельной силой в
парламенте, можем ли мы ожидать, что вы выдвинете экономическую программу
возвращения русских людей к себе на родину с земель, где их называют
оккупантами?
-- Значит, я коротко могу вам сказать, -- стремительно наклонился ко
мне через стол Бочаров.--Я очень много занимаюсь экономикой, и я не просто
буду сторонником этого возвращения, я сегодня делаю серьезнейшие документы
по созданию новой экономической структуры во всей стране. Буквально
позавчера их рассматривали в ЦК по поручению Горбачева. Я был у него, он
посмотрел внимательно все документы и дал поручение своему аппарату изучить
их. А что это за проект? Это создание народного концерна и выкуп
государственной собственности, то есть это то, о чем вы говорите. Правда,
некоторые обвиняют меня, будто я предлагаю чисто капиталистический путь
развития. Но я далек от этого. Экономика не бывает капиталистическая и
социалистическая, экономика--одна! Но то, что на Западе капитализм прошел за
50 лет, мы должны пройти за 10 лет!
Тут я сдался и сменил тему. Точнее, зашел с другой стороны:
392
Московский полет
-- А как вы относитесь к проблеме распада империи? Если республики
захотят отделиться?
--Я категорически против!--вдруг выкрикнул Бочаров, резко меняя тон
нашей мирной беседы. -- И вы неправильно выразились--"распада империю)! Я
категорически против распада не империи, а СоветскогоСоюза! Если взять за
аналог Западную Европу, то сегодня Европа, наоборот, стремится к сближению.
Создание единой девежной системы,.попытки внедрить язык "эсперанто",
общнирынок. Мы сегодня делаем с прибалтийскими республикам" неимоверную
глупость! Ту глупость, которая приведет сначала к разобщению, а потом
мучительно поведет все республики к созданию все-таки федерации! Потому что
сегодня жить разобщенно--это для республик не полезно!
--А что будет, если прибалтийские республики или одна из них захотят
выйти из Союза и^ -- Да не надо! -- отмахнувшись, перебил меня Бочаров. -- И
войти в состав Европейского общего рынка? -- все-таки закончил я.
--А я, например, сторонниктого, что их надо сейчас выпустить!--вдруг
заявил он. --Не надо их держать! Но при этом условия такие: если они хопт
выйти, они должны все выкупить, что мы вложили в Прибалтику. А то мы ввозили
в Прибалтику слишком много, опустошив Рязань, между прочим! Они хотят
выходить из Союза? Пожалуйста, выходите! Но при определенных условиях!Это
как в моем проекте. Я создаю народный концерн -- сто,двести или пятьсот
предприятий, которые выкупают у государства средства производства И
становятся владельщии. То же самое должна сделать и Прибалтика!
-- А я читал в прибалтийской прессе их встречный счет советскому
государству. Сколько погибло людей в связи с репрессиями, сколько было
выселено в Сибирь и разорено, сколько отравлено земель и рек...
-- Минуточку! --снова вскричал Бочаров. -- Вы к кому в претензии? Или
там прибалтийцы -- к кому в претензии? К
393
Сталину? Так Сталин -- грузин! Почему я не могу предъявить эти же
претензии к Сталину от имени России?! Раз всех казнил Сталин, грузин, тогда
все претензии к Грузии?
-- А почему прибалты должны что-то выкупать у Советского Союза, если
их, мягко говоря, в этот Союз ввели насильно?
-- А я вам скажу почему! Мы сделаем подсчеты с сорокового года: сколько
мы вложили за это время в Прибалтику -- это раз. Второе. У нас 15 республик,
так? Значит, смотрим баланс страны, в том числе -- распределение ресурсов и
основных фондов, смотрим, что у нас 39 миллиардов долларов международного
долга, смотрим, что у нас дефицит государственного бюджета 150 миллиардов,
распределяем пропорционально все это дело, смотрим вклад в конкретную
республику за последние, скажем, десять лет и... А Прибалтика, между прочим,
не представила в правительство ни одного экономического документа! А то, что
они там говоря т -- это не соответствует действительности совершенно! На
каком основании я им отдам, например, таллиннский порт который мы там
построили? Или заводы оборонного характера, которые там построило
министерство обороны и в которые вложены колоссальные деньги? Пусть выкупят!
Пусть возьмут кредиты на Западе, выкупят все это дело и -- будь здоров! А то
мы за последние три года в Прибалтику ввозили в три раза больше, нежели в
Россию! А почему это Россия должна быть... это... как его... падчерицей? Вот
мы и подсчитаем, какая на Эстонию придется часть нашего долга -- скажем,
один миллиард долларов. Хочешь выходить -- плати и выходи! Я бизнесмен, я
больше не политик!
В 9.00 я вышел от Бочарова. Я был в растерянности. Не потому, что
спасителя России из меня не вышло, а потому что подумал: если это и есть
самые прогрессивные, левые, либеральные советские конгрессмены, то кто же
правые ортодоксы? Империя вот-вот разломится на части, ему даже слово
"империя" произнести страшно! В стране с такой силой
394
Московский полет
пахнет кровью, что я этот запах слышал на американском континенте, а
они собираются торговаться с народом по поводу стоимости заводов.
И вдруг... меня сливно током ударило: черт возьми, а не потому ли все
те два года, что я писал свой роман-предсказание, меня терзала по ночам
черная кошка дурных предчувствий? Я писал о гражданской войне и крови... --
Извините, -- остановил меня чей-то голос. . Я поднял глаза. Сорокалетний
усатый мужчина -- тот самый, который зырился на меня сначала в зале Дома
кино, когда я встретил там Марину Князеву, а потом следил за мной в буфете
этого Дома, когда я ел там бутерброд и запивал теплым абрикосовым соком, --
стоял передо мной в гостиничном коридоре, загораживая дорогу.
-- Разрешите представиться,--сказал он. -- Моя фамилия Строев.
-- Оч... оч... -- начал я, мысленно ощущая холод стальных наручников на
руках и понимая, что уж тут-то КГБ поймал меня с поличным: мало того, что я
нелегально вернулся в Москву из Ленинграда, так еще и проник в гостиницу,
где живут все депутаты советского парламента! -- Очень приятно...
-- По вашему лицу этого не скажешь, -- улыбнулся усатый.--Но вы,
наверно, не врубились. Я Олег Строев, бывший муж Лизы.
--Ю-о-о! -- выдохнул я с таким облегчением, словно уже отсидел г&д в
Лефортовской тюрьме и выпущен в обмен на какого-нибудь соретского
шпиона,--О... Вы... Вы, кажется, хоккеист?
-- Был. Сто лет назад,-- усмехнулся он. -- Сейчас я занимаюсь деловыми
играми. По заданию ельцинской группы мы просчитываем модели социальной
реакции разных слоев населения на реформы экономики. Завтра с утра у нас
заседание в Доме архитекторов, приходите. -- Спасибо, я сегодня уезжаю
вЛенинград. -- Жалко. А как там Лиза?
395
-- Мы разошлись, -- сказал я сухо. -- Я слышал. Но я имею в виду
вообще? Как она? Она делает что-нибудь на сцене?
Я посмотрел ему в глаза. Когда-то этот большой, крупный русский мужик
любил мою жену. Я никогда не спрашивал у Лизы, почему они разошлись,но,
помнится, она говорила, что .он ничем не интересовался, кроме хоккея, и она
ушла от него. Но вот он бросил свой хоккей, стал не то социологом, не то
экономистом и -- я вижу по его глазам -- продолжает любить Лизу так, как я
свою Аню. Но что я могу сказать ему - моему двойнику?
-- Нет,-- говорю я. -- Она не играет на сцене. -- Понятно... --
произносит он со вздохом.-- Извините, что я вас задержал. Всего хорошего. И
он -- мой странный двойник-- протянул мне руку. Я пожал эту руку, сказал:
--Счастливо.
Он пошел по коридору, но даже его спина укоряла меня в том, что Лиза не
стала американской кино или театральной звездой.


43
Я вышел из восточного подъезда гостиницы на площадь Революции. Звонить
Гдляну было рано, и, чтобы убить время, я решил пройтись по Москве. Конечно,
это надо было сделать в первый день, а не в последний. Но с первого дня в
Москве меня так закрутило в водовороте событий, что, кажется, только сейчас,
на шестые сутки, я вынырнула короткую паузу.
Было 9.15 утра, улицы уже палили августовским жаром. Я достал из
кармана магнитофон и стал наговаривать все то, что вижу. Просто так -- себе
на память.
Проспект Маркса. Оглушительная новинка перестройки -- платный
кооперативный туалет. Заходишь, платишь двадцать копеек. Кафель на полу и на
стенах. Старуха уборщица моет тряпкой пол и следит, чтобы все бросали деньги
в тарел-
396
Московский полет
ку. Руяон бумаги навесь туалет один -- перед коридором кабин. Отрываешь
себе кусок бумаги и идешь в кабинку. Если не хватит, придется за новой
порцией бумаги выскакивать из кабины со спущенными штанами..."
"Всюду разбитые мостовые и какой-то всеобщий оглушающий ремонт: возле
Большого и Малого театров, в гостинице "Метрополь", перед универмагом...
Пыль, грохот, не слышу сам себя! "Метрополь" ремонтируют финны, хорошо бы
всю страну отдать им на ремонт... В скверике за Центральным универмагом --
гигантская очередь к совершенно пустым киоскам -- ну, пятьсот человек!
Подошел, спросил, за чем очередь? Ждут мужские рубашки. Иду дальше по улице.
Вывеска на пустом киоске: "Джинсы индийские -- 70 рублей". Тоже стоит
гигантская очередь, ждут. Джинсов нет, продавщицы нет, очередь есть..."
"Иду в потоке прохожих по Столешникову переулку. Это самый центр
Москвы, как 47-я улицав Нью-Йорке между 5-й и 6-й авеню. Но -- жуткий
ремонт, вся мостовая разворочена, все грохочет, пыль страшная. Черт, чуть не
попал под машину! Душно, жарко! А вот прямо с лотка продают "Пепси", 17
копеек стаканчик. Даже не с лотка, а с каких-то ящиков. И наливают не в
бумажные одноразовые стаканчики, а в стеклянные, многоразового использования
-- те, от которых приходят в ужас американцы..."
"Иду в толпе через Пушкинскую улицу. Ой, толкнул женщину! Между прочим,
толкнул и даже не извинился. Даона и не оглянулась. Тут все друг друга
толкают, как рыбы в нерест. ..Пивной бар на углу. На ступеньках вниз стоит
знакомая очередь. С тех пор стоит, как я уехал..."
"Вышел из Столешникова переулка, подхожу к улице Горького. А вот
знаменитый на всю Москву грузинский ресторан "Арагви"! Вах! На двери
ресторана -- эмблемы кредитных карточек! Да, это уже прогресс -- наконец-то
московские рестораны принимают "Визу", "Американ экспресс" и"Дайнерклаб"!.."
"Ресторан "Центральный" наулице Горького. Вывеска:
397
"Ресторан высшей наценочной категории". Что это значит? Зайдем
посмотрим. У пустой раздевалки стоит старичок швейцар. Подхожу.
-- Скажите, а что это значит -- "высшей наценочной категории"? Голос
швейцара: --А это самый дорогой ресторан!
-- Ага, понимаю. Но можно просто сказать: ресторан высшей категории. А
что такое "наценочной"? --А это еще пять процентов за культурное
обслуживание. Пытаюсь шутить:
-- Ах, вот оно что! Мало берете! Наверно, некультурно обслуживаете!
-- А если без пяти процентов, так что -- меня можно коленом
толкать?--говорит швейцар. -- А с пятью процентами толкают? -- Не изменилось
положение! Как было, так и есть! То была курица рубль пятьдесят, а сейчас
она три с чем-то. За эти пять процентов повысили зарплату официантам. --А
вам?
-- А я получаю гроши, а несу материальную отйетственность. -- За что?
За вешалку?
-- За норковую шубу, которая стоит 12 тысяч! Я принимаю ее, стою и
дрожу. А мне платят 87 рублей в месяц. А шапка? Шапка стоит 1200 рублей. Он
ее сдает и говорит: она из соболя, 1200 заплатил. А я же не скорняк! Из
соболя она или из кошки -- я вешаю и дрожу. -- А рэкетиры вас беспокоят?
-- А я это слово не хочу даже понимать! Что значит рэкет? Мне семьдесят
лет, я всю жизнь прожил, и никакого рэкета не было! Если человек совершил
преступление, его сажали в тюрьму. А сейчас -- рэкет! И я удивлен, почему и
по телевизору, и в печати выступает министр -- и все нет законов! Куда наши
законы подевались? А? Я вас спрашиваю! -- Мне трудно сказать. Я приезжий.
398
Московский попет
-- А новых законов не выпускают, тянут! Какие они будут -- гуманные,
негуманные? -- Понятно. Ну, спасибо вам...
-- Нет, я от души говорю, как с человеком. Мне вчера жена говорит: вот
по телевизору -- там зверство, там убили, там рэкет. Почему же раньше такого
не было? В чем дело? Что это за рэкетиры? Откуда?
-- Ну, может, они раньше были, но их не показывали? -- Ну, раньше
преступников находили, сажали в тюрьму и расстреливали, если они убийцы. И я
удивлен, куда рэкетиры только деньги девают?!"
"Ладно, пошли дальше. У микрофона Вадим Плоткин, я веду прямой репортаж
из столицы Советского Союза, города-героя Москвы. Только что вы прослушали
интервью со швейцаром ресторана "высшей наценочной категории"! Продолжаю
проход по улице Горького. Господи, а это что? Опять афиша "РЕТРОСПЕКТИВА:
ДИНАСТИЯ РОМАНОВЫХ В КИНО, ТЕАТРЕ И ЖИВОПИСИ". И Лизин портрет в роли царицы
из "Царской милости".Черт возьми! Я ушел от нее, я уехал от нее на другой
континент и в другую эпоху! Но и здесь я всюду натыкаюсь то на ее бывшего
мужа, То на ее глаза!.."
"Ой, пахнет хлебом! Знаменитая булочная на улице Горького. Что же тут
есть? Заглянем на секунду. Боже мой, какая духота! Кондиционеров нигде нет,
в каждый магазин входишь, как в парную. Ладно, вхожу, как ныряю. Очереди ко
всем прилавкам, но не очень большие, человек по десять. Слева, в кафетерии,
-- круглые столики на высоких ножках, но стульев нет, ешь стоя. Кофе дают в
стеклянном (многократного, значит, пользования) стакане, а булочку -- на
стеклянной тарелке. Стакан кофе со сгущенным молоком стоит 22 копейки. Сок
гранатовый -- 25 копеек. Подхожу к продавщице: -- Мне, пожалуйста, сок
гранатовый! Продавщица: -- В кассу платите! -- В кассу?! Ой, Боже мой! Там
же очередь!
399
-- Ладно давайте сюда!
-- Спасибо!
Жду. Она наливает сок из банки в графин, а из графина в стакан. Подает
мне. -- Спасибо большое!
Вежливый я в Москве. Как же -- иностранец! В отделе "Сладости --
пряники" чудная юная продавщица с красными губками продает... что же она
продает? Нет, не видно -- очередь, не прорвешься к витрине. Ага! Прорвался!
Кекс! А сколько стоит кекс? -- Рубль десять... --А сколько эти пряники?
-- Это не пряники, это овсяное печенье? А вы стояли в очереди?
-- Мне ничего не надо! Я просто для памяти записываю все на магнитофон.
-- А я ничего вам не гов орю. -- Ну, вы так посмотрели, а я объяснил. Иду в
отдел "Хлеб". Хлеба до фига, вкусно пахнет, очереди нет никакой. Проходишь
сквозь кассы, берешь себе хлеб с лотков (ну, без обертки, конечно!), платишь
в кассу и выходишь. Ни оберточной бумаги, ни бумажных пакетов, ни
пластиковых bags. Но зато хлебу нас в стране сегодня такой: пшеничный,
ржаной, столичный, унженский, бородинский. И еще -- булки, батоны и лепешки
ржаные! Вот сколько хлеба! И никакой очереди! А этот мерзавец Плоткин в
своем так называемом романе написал, что у нас в 1992 году будут очереди за
хлебом! Клеветник и наемник ЦРУ! Надо почаще вызывать его в Москву и тыкать
мордой в наши хлебные магазины!.."
"Выше магазина "Хлеб" -- магазин "Березка". Ну, нет! Сюда я не зайду --
духота страшная, и даже хлебом не пахнет, а только -- потом и резиновой
обувью. Хотя нет, все же зайду -- что тут за очередь? Ага, это очередь за
золотыми браслетами. А говорят, что люди плохо живут! А они стоят в очереди
за золотом! Впрочем, инфляция, девальвация, а золото
400
Московский полет
-- оно надежней советской валюты... Так, пошли дальше, в следующий
отдел. Тут галантерея, носки. Надо купить для Ханочки. Подхожу к прилавку:
-- Скажите, а детские хлопчатобумажные колготки есть? Голос продавщицы: --
Не бывает... -- А носочки детские? -- в сторону: -- Что-что, мамаша? Женский
голос со стороны: -- Иди, иди! -- А что? Я вам помешал?
Женский голос:
-- Артист тут нашелся! Ходит с магнитофоном! Иди, иди, артист!
Вот и обозвали меня "артистом" за то, что говорю в микрофон. Женщина
обозвала -- в плаще, с кошелкой. Ладно, иду дальше."
"Елисеевский гастроном +-- самый знаменитый в России, открытый купцом
Елисеевым еще за сто лет до октябрьского переворота. Когда-то этот магазин
по количеству и качеству товаров конкурировал с самыми крупными торговыми
фирмами Европы. От тех золотых времен теперь в магазине осталась лишь
поблекшая золоченая лепка на потолке и хрустальные люстры. А внизу -- жуткая
давка. Очередь, как питон, кольцами сжимает прилавок колбасного отдела. На
витрине колбаса одного сорта --по2 рубля 90 копеек за кило. Десятки
толстенных и длиннющих батонов этой колбасы лежат на всех витринах, как
снаряды "Катюши". А дальше, в глубину магазина, я не пойду, я не самоубийца,
там задохнешься.
Иду налево, в мясной отдел. Странно -- на витринах лежат куры
"импортные", а никто не берет, очередь только за говяжьими почками. Голос
сбоку:
-- Вы иностранец? Имейте в виду: у нас вся курятина и все яйца заражены
вирусом. Поэтому никто кур не покупает, а яйца можно есть, только если
варить их не меньше 20 минут.
401
-- Но тогда ими лучше играть в гольф. -- Это уже ваше дело!"
"Пушкинская площадь. Вчера, проезжая тут с Витей Мережко, я купил
программу анархо-синдикалистов и другие издания. Народу было -- толпа. Но
сейчас тут людей поменьше. Может, потому, что еще утро. На телефонной будке
-- обрывки сорванных листовэк. А вот какая-то группа людей, человек десять,
сейчас подойду... Голоса:
-- Я за депутатов болею, но они уже все за продуктовые наборы
продались!
-- Я вчера был на премьере политического кабаре. Так, как Карцев
копирует Горбачева,-- это надо посмотреть! Вот это надо посмотреть! Это
бесподобно!
-- Молитесь Богу, товарищи! Молитесь, хоть вы и атеисты!
-- Да брось ты со своим Богом! Все перемелется... -- Нет, вы молитесь,
чтобы Бог вас там принял, после смерти, чтобы царские врата перед вами
открыл. На земле, кроме кислотных дождей, вы уже ничего не дождетесь...
Вдруг издали -- отчаянно-громкий женский крик: -- Подходят! К ребятам! Бьют
их! Подрабиннека бедного -- уже не один раз! Ну за шо бить?! Ну, если даже
он газеты продает, почему человека бить?! Просто бьют на глазах! Целая орда
милиции налетает, бьют, ломают руки! Этого Сергеева тоже сколько раз!..
Бедно одетая маленькая женщина лет сорока подходит к нам, говорит
возбужденно:
-- Я видела! Меня уже всю перетрусило тут! Я говорю: я свое про детей
тоже расклею, вот! Как моего ребенка работники КГБ тащили в одну машину, а
меня в другую пихали -- с психиатрами! Четырехлетнего ребенка, да, брали! И
моя девочка попросила: мама, расклея мою фотографию. А ленинградский суд,
который под нажимом КГБ написал, чтобы четырехлетнего ребенка положить в
психбольницу! И до сих пор они нас преследуют! Я знаю, что это такое! Я в
своей
402
Московский полет
квартире уже не могу жить -- кэгэбисты и милиция приходят и вламываются
в квартиру, работать не дают и вообще уже дошли до того, что детей
малолетних преследуют! Малолетнего ребенка -- в психбольницу! Уже Горбачев
знает за нашу семью, а никаких сдвигов! Голос: -- Надо подписи собрать... Та
же женщина:
-- Нет, ну бить нельзя, понимаете! Можно какое-то замечание сделать,
газеты забрать, но зачем бить? Я посторонний человек, но мне жалко этого
Подрабиннека! Я видела: Сергеева там бьют чуть не ногами! Ну, разве органы
власти могут так поступать?! Я сегодня депутатам буду говорить об этом!
Голос из телефонной будки: -- Никак не могу своему депутату дозвониться...
Подходит еще один мужчина, говорит: -- Фашисты бывают не только в коричневой
форме, а бывают и в красной, и в зеленой! Вы меня поняли? Женщина:
--Страшное дело, шо творится! Мужской голос:
-- Надо в "Московские новости" позвонить.... Подходит старик с рыжей
бородой и шепотом говорит всей группе:
-- "Московские новости" очень хорошо сработали. Я видел. Я стоял на той
стороне улицы и видел, как из окна "Московских новостей", со второго этажа
они все сфотографировали. Все -- и как милиция била ребят с газетами, и как
газеты у них отнимали. Отлично сработали журналисты. (Мне.) А это у вас что
такое? -- А это магнитофон, это я для памяти записываю... Старик: -- А вы
откуда? -- Из Америки. Старик, меняя тон:
-- А я, знаете, просто смотрю, но я никакого участия не принимаю. -- И
я просто смотрю.
Старик уходит. Если я простою тут еще с час, то никакую пьесу сочинять
не надо -- даже лучший советский драматург Витя Мережко таких замечательных
диалогов не выдумает!
А вот и милиция -- подъехали на машине, двое выскочили и тут же +_-- к
парню, который только что разложил на углу газеты на складном столике. Гонят
его, но пока вежливо -- не бьют...
Милиционер (в мою сторону): -- Вы записываете? Не надо! -- Почему?
Рев грузовика заглушает ответ милиционера или он вообще не удостоил
меня ответом. И мой голос продолжает:
-- Парень собрал свои прокламации, лейтенант милиции говорит ему:
"Уйдите отсюда", и парень спокойно собирает газеты и уходит. Я -- тоже.
Слава Богу, эта встреча с милицией обошлась без конфликта. Спрячу-ка я
магнитофон и позвоню Гдляну. Тем более что он тут рядом, в двух кварталах
вниз по Горького."

44
-- Тельман Хоренович, это Плоткин... -- Здравствуйте, -- тут же перебил
меня сухой и прокуренный голос Гдляна. -- Вы забыли у нас очки. Можете зайти
за ними. -- Спасибо!!!
Если у "майора, который слушает" телефонные разговоры Гдляна, есть
прибор, показывающий высоту звука, то от моего ликующего "Спасибо!" стрелку
этого прибора вынесло за верхнюю отметку. А через десять минут в проходной
следственной части Прокуратуры СССР я уже держал в руках свои солнечные очки
и короткую записку:




404
Московский полет
"МУРАВША АННА ПАВЛОВНА (рожд. 2бавг. 194бг.) ПО МУЖУ--ШИФРИНА.
Адрес: ЛОМОНОСОВС КИЙ ПРОСПЕКТ. 32, кв. 116. Телефона нет. Желаю
удачи".
Господи! Оказывается, Аня живет всего в нескольких кварталах от
Мосфильмовской улицы! Этой ночью, глядя из окна квартиры Михаила и Ларисы, я
среди темных ночных окон видел, наверно, и ее окно!
Нужно ли описывать, как я мчался в такси на Ломоносовский проспект? И
как от волнения потели мои ладони, сжимая букет цветов -- таких же крымских
роз, как 11 лет назад?
Только я был уже другой -- седой и пятидесятилетний. Хотя... Кто вам
это сказал?
Да, давным-давно, в другой, американской жизни мне было 50лет, это
правда. Я был седой, старый, с радикулитом и комплексом неполноценности
из-за своего ужасного английского языка.
Но была ли эта американская жизнь, господа? Ерунда! Не было! Мне снова
сорок и даже не сорок тридцать два! Дайте мне коня -- я проскачу по
московским улицам, как джигит! Дайте мне русскую женщину, и, как говорил
Бабель, русская будет мною довольна!
Родина, проклятая любимая родина, что ты делаешь с нами, мать твою так!
Зачем ты швыряешь нас за свои границы?
За дверью 116-ой квартиры была тишина. Я стоял на лестничной площадке
восьмого этажа, звонил и стучала эту дверь с табличкой "Шифрин М.Б.", но
никто не отвечал, и ни звука не было изнутри. Но я не унывал. Я ждал этого
момента одиннадцать лет, я подожду еще пару часов, пока Аня придет с работы.
Ветер задувает в выбитое лестничное окно и пылью
405
посыпает мои крымские розы. Рядом с окном на стене выцарапано гвоздем:
"Дима и Римма = любовь". Если я уставу стоять, я могу сесть тут на
подоконник и ждать.
Вдруг сверху, с десятого, что ли, этажа дробно застучали по лестнице
женские каблучки. Высокая двенадцатилетняя девчонка в джинсиках ц майке с
надписью ADIDAS увидела меня под дверью 116-й квартиры, тормознула на бегу:
-- Вы к Шифриным, что ли?
-Да.
-- Так они же в Сочи, в отпуске. А вы откуда? У меня плечи повисли.
Прилететь из Америки, разыскать ее адрес и... -- А когда они вернутся? .
-- В конце августа, к школе. А вы откуда? -- повторила девчонка. Своими
узкими плечиками и тонкой фигуркой она напоминала мне кого-то, но я еще не
знал кого.
- -- Издалека... -- ответил я ей, а потом наткнулся взглядом на надпись
на стене и спросил: --А ты случайно не Римма?
-- Римма... -- покраснела девчонка. -- А вы, случайно, не из Израиля?
--Нет, из США.
-- Жалко! А то мы завтра как раз эмигрируем, в Бер Шеве будем жить.
Слышали такое место? --Я даже был там. Там физики живут. Твой папа физик?
--Ну да! Кацнельсон его фамилия. Может, слышали? О нас в "Нью-Йорк тайме"
писали, мы шесть лет в отказе сидели!
Я кивнул на надпись на стене:
-- А как же Дима? -- И подумал: вот еще одна драма: Дима, Анин сын,
влюблен в эту девочку, а она уезжает. -- Ну, а что я могу
сделать?!!--обозлилась девчонка. -- Они нарочно увезли его в Сочи, как
только мы получили разрешение на эмиграцию! Хотя это полный бред! Он все
равно ко мне приедет! Ну, подумайте сами: человек с фамилией "Шифрин" разве
может жить в этой стране? Даже если он возьмет фамилию своей матери,
антисемиты его все равно выявят!
406
Московский полет
В ее голосе было такое ожесточение, что я сразу вспомнил, на кого она
была похожа -- на ту юную еврейку, которая митинговала в Ленинграде на
площади у Казанского собора -- одна против толпы антисемитов. -- Значит, ты
будешь ждать его в Вер Шеве? -- спросил я. -- Ну... -- она пожала плечами.
-- Если он мне будет писать... Но дело не в этом! Они не понимают, что этот
эксодус не от нас зависит! Это решение Бога! Он решил, что евреи должны
уехать из этой страны, и еще семнадцать лет назад открыл нам границу. Но вы
же знаете евреев -- мы всегда спорим сБогом и торгуемся! Поэтому добровольно
уехали только выи еще сто тысяч. А два миллиона остались. Ну? Что Богу
делать? Как выселить отсюда этих евреев в Израиль? Только погромами! Будет
парочка погромов--все поедут! Вы понимаете?
Я смотрел на .эту юную ребе в джинсах. Такой оригинальной теории мне не
приходилось слышать.
-- Знаешь что? -- сказал я.-- Возьми эти цветы. Это тебе от меня йот
Димы. Я уверен, что он Приедет в Бер Шеву. --А вы емукто?--спросила Римма.
-- Я сиу просто тезка. Он Дима, а я Вадим. Такое вот случайное совпадение.
Держи цветы! Они как раз с юга, крымскиерозы. И -- зай гезунт! --Тода раба,
-- ответила она на иврите. Боже мой, родина, что же ты делаешь??? Даже с
детьми!!!
407

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
45
Секрет семейного счастья? -- Софья Максимовна Брауде прищурилась,
затянулась сигаретой.
Странная шестидесятилетняя блондинка, мать двух взрослых сыновей,
бабушка трех внуков и начальник крупного эстонского строительного треста,
Брауде оказалась моей соседкой по купе в скором поезде "Москва--Таллинн". Но
в купе мы курить не хотели, курили в коридоре, у открытого окна, и до двух
часов ночи обсуждали перспективы распада Советского Союза.
Поезд клацал колесами, как хороший рысак подковами. За окном была
черная августовская ночь с далекими факелами химических заводов над темными
лесами.
Москвичка и русская по рождению, Софья Максимовна в двадцать лет вышла
замуж за эстонца-слесаря, сорок лет прожила в небольшом эстонском городе
Пярну и как бы сочетает в себе дилемму, раздирающую сейчас всю советскую
империю, -- конфликт окраинных национальностей со "старшим русским братом".
Еще с царских времен русские селятся в этих национальных республиках и
хозяйски русифицируют их -- школы, газеты, радио, телевидение и весь язык
административного общения сверху донизу. Но теперь, в 1989 году, вдруг
оказалось, что ни одна из 104 наций, населяющих СССР, не желает этой
русификации, даже эскимосы заполярного Таймыра требуют независимости и
автономии.
Что же делать русским, которых в этих нерусских республиках уже 30
миллионов!
-- Только одно, -- твердо сказала мне Брауде, -- учить
Московский полет
язык страны, в которой живешь. Если вы поедете жить в Америку, вы что
же--будете американцев заставлять говорить по-русски? Или если японец едет
жить в Италию, разве итальянцы говорят с ним по-японски? Мы для
эстонцев--японцы, так какого черта они должны учить наш язык, а не мы--их? А
наши Иваны приезжают в Литву, Эстонию или там в Киргизию, занимают лучшие
районы и начинают русским лаптем эстонский суп хлебать! И знать не хотят ни
о какой культуре! А я, например, за полное отделение Эстонии от России! От
этого нашему русскому Ивану со временем только лучше будет -- или он из
Эстонии к себе в Рязань уедет, родную землю из золы поднимать, или он
останется в Эстонии и цивилизуется здесь на европейский манер...
Вот так мы замечательно дискутировали в ночном поезде "Москва --
Таллинн", и я все жалел, что не могу включить магнитофон, а потом переслать
эту пленку Бочарову, Горбачеву и Ельцину. Моя бы воля, я бы вообще выбрал
эту Брауде в Верховный Совет.
Но одиннадцать лет назад советские власти за мои же 500 рублей избавили
меня от советского гражданства, и теперь я, слава Богу, выбираю других
депутатов в другие парламенты. Впрочем, Брауде, конечно, не подозревает об
этом, я для нее -- московский журналист-попутчик.
-- Вы прожили с мужем сорок лет и, насколько я понимаю, вы из тех
женщин, которые лидируют в семье. А ваш муж этим доволен? Или он по
характеру подкаблучник?
-- Эстонский муж подкаблучник?!! Да вы что! -- засмеялась она. -- Нет,
я дома -- только жена! А никакой не начальник треста и даже не главный
инженер! Ведь у эстонцев характер -- камень! Это же северные люди, викинги!
Поэтому дома я -- жена и только. -- Все сорок лет?
-- Абсолютно!
-- И вы счастливы со своим мужем?
-- О, да! Я бы и сегодня за него замуж пошла, если хотите знать.

409
Ну, тогда мне просто повезло: вы ответите мне на вопрос, который меня
мучает уже десять лет. В чем секрет семейного счастья?
-- Секрет семейного счастья?-- она прищурилась, затянулась сигаретой.
-- Знаете, а я ведь отвечу! Когда я выходила замуж, мать моего мужа -- она
эстонка -- позвала меня к себе и сказала: "Если ты хочешь, чтобы у тебя была
крепкая семья, то запомни такие правила. Никогда не ходи по дому в халате.
Утром встала и тут же приведи себя в порядок -- лицо, руки, волосы, все. И
сразу оденься так, как нужно, чтобы никаких засаленных халатов! Это раз.
Второе: жена должна где-то работать, чтобы муж знал, что она независима. И
третье: жена должна быть днем хорошей хозяйкой, а ночью -- б...". Извините
за это слово, но это так! Я прожила с мужем сорок лет, и я знаю, что говорю.
В семье все зависит от женщины. От хорошей жены муж не уходит даже
поб...вать! Поэтому, когда мои сыновья женились, я позвала невесток к себе и
тоже дала им этот урок. И теперь они замечательно живут с моими сыновьями, и
я у них -- самая любимая гостья!
...А поезд, вытягивая вагоны по темной и ночной русской долине, все
цокал по рельсам. На Запад! На Запад! И гудел протяжно и взволнованно, как
жеребец в предчувствии весны и свободы.
Брауде ушла в купе спать, а я все стоял в пустом коридоре ночного
поезда, курил и смотрел в открытое окно. Где-то там, в этих темных русских
просторах, гуляют наши прошлые жизни -- моя и Лизина. И какие- то люди носят
нас в себе, смотрят нас в наших фильмах, называют своих детей нашими именами
и разговаривают с нами во снах. А мы даже не знаем об этом, мы живем
какой-то параллельной жизнью, как в Зазеркалье...


46
Трехлетняя Хана, нарядно одетая, торжественная и любопытная, стояла на
стуле во главе праздничного стола. Лиза
410
Московский полет!
411
держала высокие свечи и спичкой, горящей в Ханиной ручке, зажигала
высокие свечи в большом серебряном подсвечнике. На Лизе было новое
темно-синее платье и белая косынка, которая очень шла к ее большим черным
глазам.
Я сидел по другую сторону стола, в белой рубашке и ермолке, и читал им
ту самую брошюру "Шабат в еврейской жизни", которую написал когда- то для
маленького еврейского) издательства "Призыв".
-- "... Зажигая субботние свечи, поднимая чашу с вином и отказываясь от
любой работы в субботу, евреи тем самым) веками, тысячелетиями отвергали
свою зависимость от мира) вещей, бедствий и рабства в очередном галуте.
Шабат был) днем полной свободы и способом устоять в любом принижении.
Подумайте, разве можно сломить, уничтожить, поработить или обратить в другую
веру народ, который постоянно, из недели в неделю, из года в год и из века в
век каждый седьмой день празднует свою свободу! Даже у американцев, которые
считают себя самыми свободными людьми в мире, есть в году только один День
независимости. А у евреев -- пятьдесят два!" -- я перевернул несколько
страниц:-- Так, теперь инструкции. "Заслонившись рукой от зажженных свечей,
хозяйка дома произносит следующее благословение..." Повторяй, Лиза:
"Благословен Ты, Предвечный Бог наш, Царь вселенной, освятивший нас своими
заветами и заповедавший нам зажигать свечу святой Субботы..."
Лиза негромко повторяла, Хана смотрела на нас с восторгом и изумлением,
для нее это была какая-то новая игра. -- Папа а мне что говорить? --
спросила она. -- Повторяй за мной. Киддуш субботы, -- я стал читать с книги:
-- "И был вечер, и было утро... День шестой... И совершены были небо, земля
и все их воинство... И совершил Бог к седьмому дню творение, свое, которое
сделал, и почил в день седьмой от всего творения, которое сделал. И
благословил Бог день седьмой и освятил его...",-- дальше, как повелела
инструкция, я взял бокал с вином и продолжал над вином: -- "Благословен ты,
Господин Боже наш. Царь".
вселенной, сотворивший виноградный плод... Барух ата, Адонай Элохэйну,
мэлэх Хаолам, борей пери хатофен...",-- следующую часть молитвы нужно было
читать над хлебом, но я вдруг отложил брошюру и сказал: -- Нет, не могу! Я
не слышу это внутри себя...
-- А что ты хочешь слышать, папа? -- спросила Хана. -- Не порть ребенку
праздник, -- негромко сказала Лиза. Я взял брошюру и стал читать дальше: --
"Благословен Ты, Господин Боже наш, Царь вселенной, производящий хлеб из
земли. Барух ата, Адонай Элохэйну, мэлэх Хаолам...".
Но я знал, что читаю это в последний раз. Да, Лиза приготовила
субботний ужин и даже надела косынку на голову, чтобы сыграть роль еврейской
жены, хранительницы домашнего очага. Но я не мог участвовать в этом
спектакле. Не мог, даже понимая, что с помощью этих суббот Лиза пытается
склеить нашу разваливающуюся семейную жизнь. Не мог, потому что с детства
привью разговаривать со своим Богом только тайно от всех, только мысленно,
пряча свою связь с Ним от школьных учителей, друзей и даже от родителей. Тот
Бог, в которого я верил, был моим, личным и настолько интимным, что
заговорить с ним вслух, да еще вот этими чужими словами, стало для меня
абсолютно невозможно. Так же невозможно, как публично заниматься любовью или
писать книгу перед публикой.
Конечно, неизвестно, как долго хватило бы Лизы на то, чтобы играть роль
еврейской жены. Но разве и моя немота в молитве не была признаком того, что
я моральный калека? Такой же калека, как тот безногий русский инвалид на
картине Максима в Нью-Йорке...
А теперь подумай, вдруг сказал я сам себе, если ты отверг Лизину
попытку склеить семью, то, значит, не одна она виновата в вашем разводе! И
вообще -- отсюда, из России, как в перевернутом бинокле, все видится совсем
не так, как в Массачуссете. Да, Лиза уходила от тебя, потому что ты дни и
412
Московский полет
ночи сидел за своей пишущей машинкой. Но ведь и Анна, уходя, кричала
тебе то же самое! Так чем ты лучше этого хоккеиста Строева, который тоже был
занят только хоккеем? Стоп! Это же поразительно: именно тогда, когда
Аннауходила от меня, Лиза с теми же словами уходила от своего хоккеиста!
Значит, как я -- двойник хоккеиста Строева, так Лиза -- двойник моей Ани...
Это открытие поразило меня настолько, что я тут же закурил сигарету.
Настроенный в лесах ветер врывался в окно и бил меня по лицу плотными, как
полотно, порывами прохлады, поезд откладывал на рельсах и вспарывал ночь
гудками, а я держался рукой за оконную раму и возбужденно думал: Господи, а
что, если это вовсе не Лиза терзала меня по ночам пантерой и черной кошкой?
Что, если это не ее ненависть облаком бродила по моей квартире? А вдруг это
и вправду было просто моим предчувствием гражданской войны в России? Какой я
писатель -- талантливый или бездарный, -- это покажет время, но каким бы я
ни был -- я днем писал кровавые бунты завтрашней России, а по ночам эта
погромная Россия возвращалась в мои сны, в подсознание, и впивалась в горло
и раздирала грудь...
А Лиза -- разве не она приготовила тот субботний ужин? Разве не она
зажигала субботние свечи? И разве не хотела она стать мне еврейской женой?
Так, может, теперь, когда я что-то понял, когда из этой ночной России я вижу
свою жизнь не так, как в бостонской и нью-йоркской духоте,-- может быть,
теперь нам попробовать еще раз? Ради Ханы, ради дочки попробовать склеить
то, что мы разломали. Да, я знаю, что это будет непросто. Ведь все, что
свело нас когда-то, сгорело во взаимной вражде. Но не я ли переписал
когда-то из "Агады" в брошюру о субботе древнюю еврейскую, притчу о чуде с
горящим уксусом? Однажды, в канун субботы, сказано в "Агаде", уже в сумерках
дочь одного раввина в слезах сказала отцу? "Папа, я сделала ужасную ошибку!
Вместо масла я налила уксус в лампаду!". "Не беда, дочь моя,-- ответил
раввин.-- Тот, кто маслу повелел гореть, прикажет
413
гореть и уксусу". И лампада с уксусом горела весь субботний день.
Тот, кто повелел мне уехать из России и родить Хану от Лизы, разве он
не может приказать и уксусу гореть в лампаде нашего семейного очага?
И в ночном вагоне у открытого окна я под грохот колес вдруг сказал
негромко:
-- Барух ата! Адонай Элохэйну!..
Голос мой был сух, я прокашлялся и неожиданно вспомнил продолжение
молитвы:
-- Мэлэх Хаолам! Борей пери хагофен...
И тогда, изумленный таким прозрением собственной памяти, я выставил в
окно разгоряченное лицо и громко, с вызовом крикнул в русскую ночь:
-- Барух ата! Адонай Элохэйну!!!
Паровозный гудок подхватил мою молитву и понес сквозь ночь. Но ни
гуда?и, ни грохот колес уже не мешали мне молиться вслух. Я обрел голос и
дерзко кричал России эти древние гортанные слова:
-- Мэлэх Хаолам! Борей пери хагофен!..

44
А на утро был Таллинн, Эстония -- совершенно другая страна!
Вы понимаете это сразу, с первой минуты. И не только потому, что
свеже-солоноватый балтийский воздух на первом же вдохе освежает ваши легкие
от московского смога. Нет, не в этом дело! Вы спускаетесь с платформы на
брусчатку привокзальной площади, подходите к стоянке такси и видите, что
навстречу вам из кабины такси тут же выходит шофер в белой рубашке и белых
перчатках, берет ваш чемодан, ставит его в багажник. А потом, заняв свое
место за рулем, вежливо говорит с мягким эстонским акцентом: --Доброе утро.
Куда вам?
И от одного этого "доброе утро", которое сегодня ни за какие деньги
немыслимо услышать в Москве ни от одного

412
Московский пояет
ночи, сидел за своей пишущей машинкой. Но ведь и Анна, уходя, кричала
тебе то же самое! Так чем ты лучше этого хоккеиста Строева, который тоже был
занят только хоккеем? Стоп! Это же поразительно: именно тогда, когда Анна
уходила от меня, Лиза с теми же словами уходила от своего хоккеиста! Значит,
как я -- двойник хоккеиста Строева, так Лиза -- двойник моей Ани...
Это открытие поразило меня настолько, что я тут же закурил сигарету.
Настоенный в лесах ветер врывался в окно и бил меня по лицу плотными, как
полотно, порывами прохлады, поезд отклацывал на рельсах и вспарывал ночь
гудками, а я держался рукой за оконную раму и возбужденно думал: Господи, а
что, если это вовсе не Лиза терзала меня по ночам пантерой и черной кошкой?
Что, если это не ее ненависть облаком бродила по моей квартире? А вдруг это
и вправду было просто моим предчувствием гражданской войны в России? Какой я
писатель -- талантливый иди бездарный,-- это покажет время, но каким бы я ни
был -- я днем писал кровавые бунты завтрашней России, а по ночам эта
погромная Россия возвращалась в мои сны, в подсознание, и впивалась в горло
и раздирала грудь...
А Лиза -- разве не она приготовила тот субботний ужин? Разве не она
зажигала субботние свечи? И разве не хотела она стать мне еврейской женой?
Так, может, теперь, когда я что-то понял, когда из этой ночной России я вижу
свою жизнь не так, как в бостонской и нью-йоркской духоте,-- может быть,
теперь нам попробовать еще раз? Ради Ханы, ради дочки попробовать склеить
то, что мы разломали. Да, я знаю, что f это будет непросто. Ведь все, что
свело нас когда-то, сгорело во взаимной вражде. Но не я ли переписал
когда-то из "Агады" в брошюру о субботе древнюю еврейскую, притчу о чуде с
горящим уксусом? Однажды, в канун субботы, сказано в "Агаде", уже в сумерках
дочь одного раввина в слезах сказала отцу? "Папа, я сделала ужасную ошибку!
Вместо масла я налила уксус в лампаду!". "Не беда, дочь моя,-- ответил
раввин.-- Тот, кто маслу повелел гореть, прикажет
413
гореть и уксусу". И лампада с уксусом горела весь субботний день.
Тот, кто повелел мне уехать из России и родить Хану от Лизы, разве он
не может приказать и уксусу гореть в лампаде нашего семейного очага?
И в ночном вагоне у открытого окна я под грохот колес вдруг сказал
негромко:
-- Барух ата! Адонай Элохэйну!..
Голос мой был сух, я прокашлялся и неожиданно вспомнил продолжение
молитвы:
-- Мэлэх Хаолам! Борей пери хагофен...
И тогда, изумленный таким прозрением собственной памяти, я выставил в
окно разгоряченное лицо и громко, с вызовом крикнул в русскую ночь: -- Барух
ата! Адонай Элохэйну!!! Паровозный гудок подхватил мою молитву и понес
сквозь ночь. Но ни гудки, ни грохот колес уже не мешали мне молиться вслух.
Я обрел голос и дерзко кричал России эти древние гортанные слова:
-- Мэлэх Хаолам! Борей пери хагофен!..

47
А на утро был Таллинн, Эстония -- совершенно другая страна!
Вы понимаете это сразу, с первой минуты. И не только потому, что
свеже-солоноватый балтийский воздух на первом же вдохе освежает ваши легкие
от московского смога. Нет, не в этом дело! Вы спускаетесь с платформы на
брусчатку привокзальной площади, подходите к стоянке такси и видите, что
навстречу вам из кабины такси тут же выходит шофер в белой рубашке и белых
перчатках, берет ваш чемодан, ставит его в багажник. А потом, заняв свое
место за рулем, вежливо говорит с мягким эстонским акцентом:
-- Доброе утро. Куда вам?
И от одного этого "доброе утро", которое сегодня ни за какие деньги
немыслимо услышать в Москве ни от одного
414
Московский полет
шофера такси, вы сразу понимаете, что вы уже не в России. И что, слава
Богу, вам уже не нужно унижаться, соблазнять этих таксистов двойной оплатой,
сигаретами "Мальборо" и магнитофонными кассетами...
Было десять утра, я откинулся на сиденье и с удовольствием вдохнул
свежий ветер. Я принял решение," поговорил со своим Богом и теперь был
спокоен.
Я ехал по Таллинну и, как подводник, вышедший на берег после опасного
плаванья, с острым любопытством глядел по сторонам. Боже мой, я узнаю эти
узкие, готической архитектуры улицы! Словно вчера, а не тридцать лет назад,
я по этим именно улицам шел в.тяжелой солдатской шинели с погонами
артиллериста, топал грубыми кирзовыми сапогами по брусчатой мостовой и
слышал за своей спиной презрительное и враждебное "Курат!"--"черт"
по-эстонски.