БЕРЕГ СТИКСА

Ян ВАЛЕТОВ


Анонс

1997 год, год накануне 2-х выборов Президента Украины. Семья одного из крупных украинских банкиров, Константина
Краснова, захвачена руководителем его собственной службы безопасности в загородном доме. За освобождение жены и
детей от Краснова требуют перевода большой суммы на счет трастовой компании в одной из оффшорных зон.
События, которые происходят в тот же день на Украине и за ее рубежами, показывают, что, на самом деле, судьба банка и
принадлежащих ему предприятий, жизнь семьи Краснова, его самого, его друзей и сподвижников, просто разменные фигуры
в игре, которую ведут между собой Премьер-министр и Президент. Главный приз в этой игре - должность будущего главы
государства, ставки - человеческие жизни. А вращают колесо интриги - как всегда - жадность, честолюбие и предательство.

«В этой книге нет ни слова лжи, в этой книге нет ни слова правды. Все так и было, хотя ничего этого не было. Все
люди, о которых идет речь - реальны, хотя никогда не существовали в действительности».
Автор

«Но вот, что вы знаете: если бы ведал хозяин дома, в какую стражу придет вор, он бодрствовал бы и не позволил бы
подкопать дома своего».
От Матфея 24; 43.

"Ибо вы охотно терпите нера - зумных, сами будучи разумны.
Ибо вы терпите, если кто вас порабощает, если кто объедает, если кто обирает, если кто превозносится, если кто
бьет вас в лицо".
2-е послание к Коринфянам 11; 19, 20.

«И хотя я иду через долину тени и смерти, не убоюсь я зла...»
Книга Псалмов

Часть 1

Она не любила загородный дом. И с самого начала была против его покупки, но Косте он нравился. Раньше этот
трехэтажный, считая подземные помещения, дом, принадлежал одному из управляющих каким-то трестом столовых и
ресторанов, и был выстроен с настоящим торговым размахом.
Вокруг причудливой каменной коробки росли высокие, в обхват толщиной, сосны, покрытые чешуйчатой липкой корой.
Между ними змеилась двухкилометровая бетонная лента подъездной дороги, вечно засыпанная длинными желтоватыми
иглами. Метрах в трехстах от площадки перед домом, вдоль дороги вырастали приземистые квадратные тумбы, на которых,
словно шлемы водолазов, пузырились белые шары фонарей. Сразу же за домом располагалась аккуратно выкроенная
лужайка для пикников, с огромной беседкой в углу, ближнем к лесу и огромным мангалом из нержавейки на коротких
толстых ножках. За лужайкой начинался трехметровой ширины пляж, покрытый крупными комками свалявшегося от
весенних дождей песка, и, лишь у воды, солнце осушало его и красиво отделывало черную речную воду чуть желтоватой,
рассыпчатой полоской.
Слева, на пригорке, у самой кромки прибрежных зарослей, источавших чуть слышный запах свежей зелени и
застоявшейся речной воды, стоял, особенно не любимый ею, покосившийся грибок, разрисованный лет пять назад под
мухомор, облезший от сырости и похожий на омерзительно крупный вулканический прыщ.
Костя присмотрел дом почти год назад, когда этот, неизвестный ей управляющий, собрался эмигрировать в Германию.
Они приехали сюда впервые в конце мая, и, Костя, захлебываясь от восторга, водил ее сначала вокруг, а потом внутри этого
мрачноватого строения, махал руками и чуть не подпрыгивал от восторга. Ее всегда удивляла сохранившаяся в муже
юношеская восторженность. Правда, проявлял он ее только дома, наедине, а на людях был сдержанным, даже угрожающе
сдержанным человеком.
В банке многие боялись его, хотя Диана и подумать не могла, чтобы Костя когда-нибудь на кого-нибудь накричал. Он
никогда не повышал голос, даже когда злился, просто в интонациях появлялось что-то металлическое, а глаза, из карих,
становились черными, словно кто-то ластиком стирал радужку, оставляя один зрачок. За одиннадцать лет супружества Диана
видела его таким от силы три раза, но даже при воспоминании о том, каким чужим и неприятным становилось его лицо, по
спине проходила холодная липкая волна.
Диане дом не понравился. Она, не будучи трусихой, избегала удаленных от кипения жизни мест по инстинкту
благоразумного человека, а Костя, наоборот, считал это чуть ли не главным достоинством дома, и был готов не обращать
внимания ни на вычурность постройки, ни на отделку, напоминающую своей претенциозностью прически торговых и
партийных дам, удостоверявшие их социальную принадлежность, надежнее любого документа.
Конечно же, у дома были свои достоинства: огромная, отделанная светлым деревом, гостиная, с камином, украшенным
массивной каминной решеткой, узорно кованной, с каминным экраном и мраморной каминной доской. Рядом с камином,
полукругом, стоял кожаный диван - уголок, с креслами и телевизор. Громадная столовая, три четверти которой занимал
тяжелый дубовый стол с двенадцатью стульями, поднять каждый из которых было, даже для Кости, задачей не из легких.
Что делал с ними директор треста - было загадкой - ростом он удался, как рассказывал Костя, с некрупную собаку, но явно
страдал гигантоманией, как и все маленькие люди. Комплекс Наполеона - ничего не поделаешь.
Рядом, на первом этаже, располагалась ванная комната, оснащенная по последней моде, с угловой ванной-бассейном, с
похожим на трон, унитазом и биде. Хотя, как думала Диана не без ехидства, прежний хозяин вряд ли догадывался, что это
приспособление не является фонтанчиком для питья. Тут же была и просторная кухня, перегороженная стойкой мини-бара
по американской моде.
На втором этаже, располагалась еще одна гостиная, вернее странная помесь гостиной с летним садом, под стеклянным
потолком, с импортными искусственными растениями и деревьями в горшках, угловыми диванчиками и еще одним
камином, на этот раз, электрическим. Там же располагался еще один устрашающего размера телевизор с
видеомагнитофоном.
Три двери из гостиной вели в спальни, каждая из которых имела свой туалет с ванной, правда более скромные, чем
нижняя, но с обязательным биде и сверканием итальянского кафеля.
В общем, от дома исходил запах советского представления о шике западного образа жизни, купеческого отсутствия вкуса
и больших денег, словно вонь застарелого недельного пота кто-то смешал с приторным одеколоном.
Диана прекрасно представляла себе прежнего хозяина, хотя и не видела его ни разу - свои дела он завершал из Германии,
через жену, маленькую невзрачную женщину с толстыми, короткими ногами и плоским невыразительным лицом. При
встрече Диане почему-то подумалось, что эта, похожая на пожилого пекинеса, дама, была нечастым гостем в загородном
доме мужа. И уж, наверняка, не для нее в хозяйской спальне стояла кровать с гандбольную площадку величиной.
В подвале торговый босс возвел сауну, бильярдную, комнату для хранения продуктов с огромным двудверным
холодильником и лестницей ведущей в погреб со стеллажами для солений, к которым невзрачная «хозяйка» уже имела
непосредственное отношение.
Оглядывая дом, Диана почему-то испытывала чувство брезгливости, но четко сформулировать - почему? - не могла.
Словно прикасалась к чужому несвежему белью или диковинному мохнатому насекомому. Костя долго объяснял ей, что
цены на недвижимость сейчас достигли минимума, покупка выгодна, и они смогут с мая по октябрь прятаться здесь от
удушающей, отдающей приторной вонью разогретого асфальта, городской жары. Отсюда удобно ездить на работу - ведь до
города всего сорок минут, и Дашеньке с Мариком здесь будет прекрасно... В общем, он все решил за них двоих, как,
впрочем, делал очень часто, особенно в последнее время. В нем появилась какая-то болезненная категоричность, наверное,
полезная для бизнеса, но, вряд ли уместная дома. Он изменился за последние пять лет, хотя и оставался во многом прежним -
умным и обаятельным провинциальным пареньком, в которого она без памяти влюбилась в далеком 1983 году, отбросив в
сторону свои мечты о прекрасном принце, похожем на Ален Делона.
Костя на принца не походил, но был такой остроумный, энергичный, с хорошей открытой улыбкой не только на губах, но
и в глазах, что даже ее мама, вначале надменно поднявшая брови, была им очарована напрочь.
Отец Дианы, профессор филологии Сергей Афанасиевич Никитский, считавший, что лучшей партией для дочери будет
кто-то из его аспирантов после защиты кандидатской под его руководством, увел Костю в кабинет, до потолка заставленный
книгами на семи языках, на четырех из которых профессор свободно читал и изъяснялся. Они вернулись через полтора часа.
Причем Сергей Афанасиевич с несколько обалделым выражением лица. Диана усмехнулась про себя, зная, что Костя,
заканчивая экономический, факультативно изучал английский и немецкий и бодро, хотя и с ужасающим акцентом,
изъяснялся на французском.
Он, вообще, был странным человеком, ее Костя. Он родился в семье шахтеров, в рабочем городке и имел девяносто пять
шансов из ста пойти по пути своих сверстников из двора-колодца, образованного обшарпанными двухэтажными бараками,
построенными немецкими военнопленными и новыми, престижными в представлении местных жителей, но уже не менее
запущенными «хрущевками».
Въедавшаяся во все поры угольная пыль, окрашивала строения и людей во все оттенки серого. Пьянки для отцов,
смертоносная «ханка» и дешевый портвейн для молодежи, для обоих поколений тяжелый однообразный труд в шахте,
силикоз к сорока годам - все то, что в благополучной парадной жизни, за пределами огороженного терриконами негласного
гетто для рабочего класса, считалось несуществующим, на самом деле, было единственной возможной реальностью для
сотен тысяч людей.
Официально, об этом нигде не упоминалось - не позволяла доктрина. Это было язвой капиталистического мира, а наши
шахтеры, чумазые и жизнерадостные, рапортовали с голубых экранов о трудовых победах к очередному съезду
направляющей и руководящей силы. Но, к удивлению Дианы, выросшей в благополучной профессорской семье, этот мир
был не за многие тысячи, а всего за двести пятьдесят километров от ее уютной квартиры, с книгами, коврами и
старомодными нравами.
Отец Кости погиб во время аварии на шахте, в 1972, когда его сыну едва исполнилось четырнадцать. И в тот же год,
Костя уехал, из родного города, подальше от портвейна и самодельных ножей из рельсовой стали, с наборными ручками из
цветного плексигласа - поступать в техникум, на экономическое отделение. Через год он был комсоргом отделения, а еще
через год комсоргом техникума, отличником и капитаном сборной по футболу. При всем при этом, он был далеко не
паинькой - сказывалась дворовая школа, и, в случае чего, мог постоять за себя, с решительностью и жестокостью, усвоенной
от шпаны.
Как ни странно, всех своих успехов он достигал с одной целью - не скучать. Бездельничать и напиваться - ему было
скучно. Каждую свободную минуту он хотел занять чем-то полезным для себя. Читал запоем, все, что попадалось под руку,
изучал иностранные языки, стенографию, неизвестно зачем получил диплом сварщика, оператора станков с ЧПУ и кучу
других бумажек, которые теперь, ненужные, лежали в пакете с документами в их городской квартире.
Чтобы избавиться от сильного украинского акцента в речи, он посещал курсы при филфаке университета и, к моменту
окончания техникума говорил не хуже диктора центрального телевидения.
Красный диплом техникума, комсомольская работа и пролетарское происхождение помогли ему поступить на экономику
в университет, хотя по матери он был еврей, о чем всегда, без стеснения, писал в анкете. Наверно от матери он и унаследовал
густые темные волосы, тонкий нос с нервными тонкими «крыльями» ноздрей и необычного разреза карие глаза с длинными
черными ресницами.
Лицом он больше походил на отца, фотографии которого Диана видела, когда приезжала к свекрови. Те же, резко
очерченные, высокие татарские скулы, тяжелый подбородок, плотно сжатый рот. На фотокарточках покойный свекор
никогда не улыбался, и производил впечатление крайне сурового человека. Но в один из приездов, Костина, тогда еще
живая, мама сказала ей тихонько, когда они оказались вдвоем на трехметровой кухне ее квартирки:
- Он тоби так улыбается. На батю своего так схожий, батя точно так улыбався.
И столько нежности, столько сокровенных теплых воспоминаний было в этом голосе, особенно в этом южном
«улыбався», что Диана, несмотря на молодость, сообразила, что, может, и не все в жизни ее свекрови было гладко (отец
Кости, Николай Петрович, был человеком с непростой судьбой и непростым характером), но мужа своего, умершего много
лет назад, Светлана Иосифовна любила, а, может, и по сию пору любит, как живого. И он ее любил.

***

В 1979 году, Костя стал секретарем комитета комсомола факультета экономики Университета, и вступил в партию - не из-
за убеждений, а по необходимости. Так делали все, кто мог, правдами и не правдами, чтобы обеспечить себе нормальное
продвижение по служебной лестнице в будущем. А Диана в этом же году поступила в Университет на филологию, без
усилий перешагнув со школьной скамьи на студенческую. Языками она занималась серьезно, с первого класса, и свободно
говорила на английском и французском.
Учеба не занимала много времени и свободные вечера она проводила в обществе подруг по группе - с шампанским,
песнями Окуджавы, разговорами о литературных новинках и отсутствии в современной жизни нормальных мужчин.
Отсутствие мужественности в соучениках по факультету признавалось естественным - филология дело чисто женское. А
во всех остальных представителях мужского пола, мужественность - или сочеталась с отсутствием образованности и
утонченности (утонченность словесная и чувственная считалась обязательной для настоящего мужчины), или полностью
заменялась «животной грубостью», при полном отсутствии образованности и той самой утонченности. При словах
«животная грубость» у самой рьяной проповедницы женского интеллектуального превосходства - Оленьки Кияшко, почему-
то появлялось мечтательное выражение в глазах.
«Женский клуб» заседал регулярно, от трех до пяти раз в неделю, но члены самодеятельной феминистской организации
иногда пропускали его заседания, чтобы сходить в кино, в кафе или в театр с кем-нибудь, чей набор хромосом включал в
себя букву "Y". С отвращением, естественно.
Некоторые члены клуба уже знали, чем отличается поцелуй, переполненного гормонами, студента от поцелуя
одноклассника, тайком читали некоторые разделы журнала «Здоровье», а, однажды, преддверии новогоднего вечера, все
вместе, вслух, прочли омерзительную по качеству ксерокопию книги сексопатолога со странной, явно ненастоящей,
фамилией Стрит.
Копия была признана омерзительной не только по качеству, но и по содержанию, большинством голосов, но Диана
подозревала, что, несмотря на некоторую загадочность отдельных, описанных бесстыдным Смитом, действий, подругам, как
и ей, пришлось сменить трусики по приезду домой.
Первые месячные пришли к ней еще четыре года назад, принеся с собой кроме испуга и боли, чудо перерождения хрупкой
девочки-подростка, в стройную, длинноногую девушку, с миниатюрной, но удивительно упругой и выпуклой грудью. Диана,
будучи усердной читательницей Мопассана, Ибанеса и Флобера, считала страсть уделом зрелых страдающих женщин, а
«секс», благодаря школьному воспитанию, почти неприличным для русского языка словом.
Настоящие женщины - героини романов, принимали страсть, как мучение и наказание, а настоящие мужчины скакали на
белых, ну уж, в крайнем случае, по необходимости, на вороных конях, спасали своих возлюбленных от похотливых
антигероев и нежно целовали в губы в финале. Только так, и ни иначе!
Главные герои никак не походили на ненормальных одноклассников, бивших ее по голове портфелем в младших классах
или задиравших юбку в классах старших. Она одинаково презирала вялых чистюль-отличников и тупиц-спортсменов (в
школе был спорт-класс), предпочитая окружающему книжный мир, спокойные часы на диване в гостиной. А истому, иногда
охватывающую ее без всяких видимых причин, считала разновидностью мигрени, которой многие годы страдала мама.
По мере взросления, правда, она была вынуждена признать некоторые вещи, но, к семнадцати годам, ее общие
представления о жизни были так же далеки от реальности, как и в детстве. По настоянию мамы, она изучила книгу
«Мужчина и женщина», стоявшую у отца в кабинетном книжном шкафу, тактично умолчав, что уже неоднократно ее читала
много лет назад, выслушала строгие, хотя слегка путаные наставления о девичьей чести, мужской ограниченности,
возможной беременности и других неприятностях, к которым приводит легкомыслие, внутренне удивляясь маминым
опасениям. Ведь те самые «глупости» она может совершить только с настоящим героем, а где его взять в наше время?
Может быть, поэтому она страшно испугалась, когда, танцуя со своим одноклассником на одной из вечеринок, вдруг
почувствовала бедром что-то твердое в его брюках, что-то такое горячее, что даже через ткань обожгло ее. Все ее мышцы в
одно мгновение напряглись, как во время судороги, и она отпрянула от него с испугом, с трудом удержавшись на, ставших
ватными, ногах. Сережа Пашков, ее незадачливый и легковозбудимый, партнер, испугался, кажется, не меньше ее.
- Ты чего шарахаешься? - сказал он, совершенно по-детски хлопая глазами. - Не бойся, я не кусаюсь!
- Ничего! - сказала она, справившись с голосом. - Я посижу. Голова болит. Ладно?
Пашков пожал плечами и отошел в поисках нового объекта разыгравшихся фантазий, а она, усевшись в уголке дивана,
почувствовала, что сведенные мышцы бедер и живота начало отпускать, а на лбу выступила испарина. Мокро стало и под
мышками, и между ног. Ей показалось, что к запаху маминых духов и чистого тела, прибавился какой-то острый, пряный,
совершенно незнакомый ей запах.
- Как же так, - думала она, - ведь я даже не знаю его нормально. Просто, здравствуй - до свидания. Глупый он какой-то.
Шутки, как у дурака. Мне он даже не нравится. Неужели это из-за... - И она зажмурилась.
Впервые она поняла смысл маминых предупреждений. Значит, все-таки она может «сделать глупость». Вернее, не она, а
та, другая, чей запах она слышала. Сидящая в ее теле. Та вторая, с ватными ногами и мышцами, сведенными судорогой.
Диана улыбнулась.
Сейчас она вспомнила охвативший ее страх с улыбкой, а вот тогда - ей было не до смеха, и она всю ночь прорыдала в
подушку, считая себя грязной и падшей женщиной. Слезы к утру высохли, а вот понимание важности происходящих с ней
перемен, пусть подсознательное, но осталось.
Она заглянула в детскую, где на кровати, как всегда поперек, спала Дашка. Поправила одеяло, из-под которого торчала
Дашкина голая пятка и пошла вниз, на кухню.
Костя улетел в Германию, на какое-то совещание в «Дойчебанке» - его проводили для держателей корреспондентских
счетов. И еще к своему немецкому партнеру Дитеру Штайнцу, организовавшему для Краснова ряд встреч с финансистами из
бывшей Западной Германии. Самолет вылетал из Киева в восемь утра и Костя, вот уже полчаса, в воздухе.
А вчера они допоздна сидели внизу в гостиной и, дождавшись, когда Марк с Дашкой уснут, поднялись к себе в спальню и
занимались любовью до тех пор, пока внизу не заурчал мотор служебного авто.
- Отосплюсь в самолете, - сказал Костя, целуя ее на прощание, - а ты спи, малыш. Ты у нас - мать-героиня. Тебе целых три
дня с детьми возиться.
Сегодня понедельник. Марк с рассветом ушел ловить рыбу, к сторожу на плотине, дяде Диме, и сейчас вернётся. А она
должна приготовить завтрак на троих, привести себя в порядок, почитать с Дашкой «Белоснежку» и «Русалочку»,
позаниматься с Марком языком, покормить обоих обедом. И, пока Дашка будет спать, а Марк возиться со своим арбалетом,
просмотреть конспекты лекции по Уитмену, которую ей читать в среду и в пятницу.
Она с наслаждением приняла душ и растерлась огромным махровым полотенцем. Несколькими мазками сделала легкий
макияж, пользоваться «набором юного художника» в полную мощь она не любила, расчесала свои короткие, до плеч, волосы
и, перед тем, как надеть халат, глянула на себя в зеркало.
Для тридцати шести - все в норме. Дряблостей, отвислостей, примятостей и припухлостей нет. Спасибо регулярному
сексу и, куда менее регулярному, теннису. Бедра в норме, сзади - тоже, не как у цирковой лошади.
Вперед, а то Дашка проснется, а у нее и поесть нечего.
Пока чайник разогревался на плите, она нарезала хлеб для тостов, открыла баночку клубничного джема и поставила
молоко для Дашкиного корнфлекса. Марк категорически отказался есть корнфлекс после десятого дня рождения. Через семь
месяцев ему исполнится двенадцать, и он откажется от чего-нибудь еще. Проявит мужской характер.
Солнце высветлило песок на правой стороне пляжа, и Диана открыла окно. В кухню ворвался свежий утренний воздух
полный запахов хвои, холодка речной воды и трав.
- Еще не много, - подумала Диана, - и я начну любить это место. Но завтра Марку в школу - праздники кончились, а
ночевать здесь, в одиночестве, особого желания у меня нет. - Она взглянула на часы.
- Почти девять. Часов в шесть поедем в город, так что Дашу пора будить. Все проспит, соня.
Пока она будила и умывала дочку, прошло добрых десять минут, и за это время Марк вернулся, и выключил чайник,
свистевший на плите не хуже соловья-разбойника.
- Доброе утро, мам! - Голос у него был еще звонкий, и она порадовалась, что время, когда он будет приветствовать ее
баритоном или басом, наступит еще нескоро. - Привет, Дашкин. Все проспала. Я, вон, рыбу принес.
- Где рыба? - сразу забеспокоилась Дашка.
- А где твое «доброе утро»? - напомнила Диана.
Но рыба оказалась важнее, и Дашка поволокла табурет к мойке, чтобы оценить улов. Слово «рыба» она произнесла по-
взрослому с хорошим "р". И, вообще, для своих четырех с половиной лет, разговаривала Даша прекрасно.
- Ты купался сегодня? - спросила Диана у сына, переходя на английский. - Вода теплая?
- Да, мам. Не холодно. Дядя Дима говорит, что это самый теплый май за последние десять лет.
По-английски он говорил свободно, но с акцентом, который перенял у Кости, хотя занималась с ним она сама, буквально
с пеленок. И с ним, и с дочкой. Костя хотел представить это все, как необременительную игру, и достиг желаемого. Ни
одному из детей занятия языком не были в тягость, а Дашка, так та была полностью уверена, что говорит на секретном языке
семьи Красновых, и долго не верила, что Диснеевские герои этот язык тоже знают.
Даша насмотрелась на рыбешек, плавающих в мойке, и спустилась с табурета.
- Ты мыл руки? - спросила Диана, заливая хлопья молоком и подставляя Дашкин стул ближе к столу.
- Ага. - Ответил Марк, пролистывая какую-то книгу. - Ма, кушать хочется. Я утром только яблоко ел.
- «Одиссея капитана Блада», - прочла Диана на обложке. - Слава Богу, хоть в этом нормальный ребенок, не вундеркинд.
Валя Назарова, жена Костиного зама, нашла у своего тринадцатилетнего сына на столе Миллеровский «Тропик рака».
Диана не понимала и не любила Миллера, но Валины всхлипы были очень выразительны и она, невольно, стала на сторону
писателя, сказав в утешение обеспокоенной подруге, что Миллер - это, слава Богу, еще не Лимонов.
Костя придерживался мнения, что к ребенку, для того, чтобы он вырос полноценным человеком, надо и относится, как к
полноценному человеку и не запрещать все подряд. «Думай, а потом делай!» - повторял он Марку с самого детства, как
заклинание и, Диана подумала, что это, кажется, подействовало.
Диана заварила себе кофе и, пока Марк уплетал тосты с сыром и джемом, приготовила какао для детей.
Когда она убирала со стола, на подъездной дорожке появились два автомобиля. Один из них, припарковался справа от ее
белой «Астры», другой слева. Хлопнули дверцы.
Человека, который шел к входной двери, Диана очень хорошо знала. Он был заместителем председателя правления банка
по вопросам безопасности, и звали его Олег Лукьяненко. Он уже четыре года работал в «СВ банке» и был непременным
гостем на всех вечеринках, которые устраивало правление. Всегда окруженный крепкими и низколобыми представителями
своей службы, в темном или серо-стальном костюме, неизменно, в черном узком галстуке, и с усыпляюще мягким голосом и
манерами - он, почему-то, вызывал у Дианы холодок под ложечкой. Ощущение было такое, будто бы рядом с ней вилась
кольцами огромная, влажная от слизи, анаконда. Нарочитая демонстрация шефом СБ приличных манер на общее
впечатление не влияла - ощущение было настолько неприятным, что Диана предпочла бы, чтобы от Лукьяненко просто
дурно пахло.
- Это у него профессиональное, - сказал Костя, когда Диана поделилась своими впечатлениями, - он и должен вызывать
такую реакцию у окружающих, по роду службы. Как бывший опер.
- А он - опер?
- Говорят, был очень хорошим.
- Чего же ушел, если такой талант?
Костя закончил завязывать галстук, поправил узел, и сказал вполне серьезно.
- Потому что любит деньги, и, плюс к тому - работа на нас помогает ему самовыражаться.
- Прости, я не понимаю, о каком самовыражении в его случае идет речь?
- О самом обычном, Ди. Люди, работающие в этой области бизнеса, очень любят играть в солдатики. Знаешь, хороший
военный, хороший разведчик, хороший оперативник это тот, кто любит себя в этой работе. Любит атрибутику, устав, и
прочая, прочая...
То, что у неслужилых вызывает чувство недоумения, наверное. Которому нравиться видеть себя в форме, с пистолетом
под мышкой, знать, что и другие знают о его значимости, осознают его власть и силу. Талантливы же, по настоящему, те,
которым на эту внешнюю мишуру наплевать. Они преданы идее, живут для работы. Но это фанаты, их мало. Я с такими не
встречался.
- А твой Лукьяненко?
- Он талантливо играет в солдатики. За хорошие, между прочим, деньги. В меру предан. Знаешь, как доберман, которого
купили в двухлетнем возрасте. Разрабатывает, у себя в кабинете, мероприятия по безопасности. Вводит пропускные режимы.
Работает с кредитчиками по сомнительным. Возвращает безнадёжные, кстати - небезуспешно. Старается быть полезен.
Прекрасно наладил систему сбора информации. Если что-то случится, будет на переднем крае, чтобы все увидели, что
именно он - герой. Это ему надо для самоуважения.
Она налила ему кофе.
- Так что тебе, Ди, бояться его не подобает. Он - позер, и это его когда-нибудь подведет. Или, наоборот, поможет стать
незаменимым. Как карта ляжет, если говорить словами Тоцкого. Так что, ты права, чувствуя неприязнь - играет он
талантливо. С непривычки и дрожь продрать может. Недавно запросил у правления разрешения прослушивать помещения в
новом офисе банка...
- И вы разрешите?
- Вполне возможно. Мы растем и принимаем много новых людей. Многих из них мы совсем не знаем. Помнишь, я тебе
рассказывал случай с «левым» кредитом? Это может быть своеобразной страховкой.
- Как в полицейском государстве... Все под подозрением. Большой брат смотрит на тебя.
- А у нас и есть полицейское государство, Ди. Самое, что ни на есть полицейское государство, а то и хуже. - Он
улыбнулся. - Можно мне еще ма-а-ленькую чашечку кофе и ма-а-ленький бутерброд?
И сейчас, глядя на то, как Олег Лукьяненко, в сером с блесткой костюме, белоснежной рубашке и черном, узком, как
лента, галстуке, идет по дорожке от своего «BMW» к входной двери, она ощутила то же неприятное предчувствие. Костя не
успокоил ее тогда. В его рассуждениях была ошибка. В меру предан, сказал он. Преданным в меру быть нельзя. Как и чуть-
чуть беременным.
За Лукьяненко, на расстоянии трех с лишним метров, совершенно по-киношному, шли еще трое. Одного из них Диана
знала в лицо, видела его в банке. Двое других были ей незнакомы, но лица, прически, походка, костюмы - словно отпечаток с
матрицы говорил об их профессиональной принадлежности...
Форму они не носили, может быть, никогда, но Диана хорошо представляла их в форме. Лучше всего в черной или
коричневой. В сравнении с ними Лукьяненко, с его лицом вечно голодной мыши, был яркой индивидуальностью. Более того,
при таком выгодном сравнении, его широкоскулое, резко сужающееся к низу, как носки штиблет, лицо, было не лишено
интеллектуальности, чтобы не сказать, одухотворенности.
- Наверно, я несправедлива, - подумала Диана, - он все-таки человек с образованием.
Он заметил, что она наблюдает за ним через окно, и с улыбкой помахал рукой.
Узкий лоб, тонкий нос, тонкие губы, маленькие, плотно прижатые к голове, уши. Казалось, об любую из его черт можно
порезаться, если повести себя неосторожно.
- Интеллигентская нелюбовь к людям из органов, - Диана мысленно хмыкнула, - а интеллигенция, как известно, в своих
симпатиях и антипатиях ошибаться может, но делает это очень редко.
И она вышла в прихожую, чтобы открыть дверь.

***

«Женский клуб» распался в конце первого курса.
Они, по-прежнему, собирались компанией, но она не была чисто девичьей, и проповедям об извечном женском
превосходстве пришел конец.
Вышла замуж Лидочка Жилина и теперь всюду таскала за собой мужа - смуглого, коренастого юношу с похотливыми
томными глазами. В его отсутствие она вольно рассуждала о сексе, супружеской верности и семейной жизни. Когда же
вьюнош присутствовал, молчала, как аквариумная рыбка.
Папа Лидочки, секретарь райисполкома, по-быстрому организовал молодым кооператив, чем Лидочка была очень
довольна.
- Он просто неутомим, как любовник, - говорила она, выкатывая и без того слегка выпученные черные глаза. - Я просто не
знаю, куда от него прятаться. Мы просто не отрываемся друг от друга.
У Лидочки - всегда и все было просто.
На Диану, Лидочкин муж - Жорик, впечатления не произвел. Уж очень метушлив и неоснователен он был. Может, по
молодости, а, может, и по более глубоким причинам. Чем-то напоминал он самого молодого кобелька на собачьей свадьбе,
ошалевшего от открывшихся возможностей и блох.
Глаза его так и прыгали по коленям и другим частям тел подруг жены, сводя на нет все его усилия, казаться светским.
Учился Игорек на первом курсе металлургического, разговор о литературе мы поддержать на уровне «Машеньки и трех
медведей», интеллектом блеснуть ему не удавалось. И, в конце концов, по молчаливому соглашению с подругами, Лидочка
стала приводить его через два раза на третий, а то и реже. Как она сама выразилась - исключительно в воспитательных
целях.
На втором курсе пала Люся Тульчинская, пухлая, как пончик, аккуратная и остроумная девица, принципиальный
противник брака, как общественного института. Ее избранник, огромный, как Моххамед Али, выпускник химтеха, увидел ее
в трамвае и две недели ходил везде следом, как привязанный. Молча. Что, в результате, Люсю и сломило.
Парень он оказался приятный, сдержанный в суждениях, трезвомыслящий - так что Диана сразу поняла, что
академического отпуска по беременности Люсе не избежать. Это и случилось, некоторое время спустя.
К самой Диане «подкатывали» через два дня на третий, но героя «при коне и мече» среди приставал не было, а
приключений она просто боялась, памятуя о своем танцевальном опыте.
К третьему курсу она уже чувствовала себя не в своей тарелке. За лето подруги обзавелись, кто женихами, кто просто
приятелями, которых стало модно называть «бой-френдами», и их сборища из тихих девичников превратились в
обыкновенные «междусобойчики».
Диана была внешне интересной девушкой - подтянутой от природы, с загадочным, чтобы не сказать - многообещающим,
выражением серо-голубых глаз, пепельными волосами и походкой, которую мужчины называют волнующей, что сильно
осложняло ее жизнь и взаимоотношения с подругами. Приводимые ими на вечеринки особи мужского пола, после
знакомства с Дианой меняли объект ухаживания, причем далеко не всегда делали это с достаточным тактом.
И, поскольку, ожидание героя все более становилось похожим на ожидание Годо, Диана задумалась над тем, чтобы
внести коррективы в выдуманный ею образ. Первыми пострадали конь и трепетный финальный поцелуй - Диана уже твердо
знала, что от мужчины можно ожидать большего, если он, конечно, мужчина. С внешностью было проще. По филфаку во
всю ходила поговорка: «Если мужчина чуть лучше обезьяны - это уже Ален Делон» и Диана, в свои девятнадцать, прекрасно
понимала, что красота для мужчины неглавное.
А вот с тем, что Диана считала главным, и была большая проблема. Те критерии, с которыми она подходила к своим
сверстникам, трудно было считать завышенными - должно же у молодого человека быть что-то за душой и в голове. Хотя,
поднабравшаяся цинизма Оля Кияшко утверждала, что содержимое головы обратно пропорционально размеру того, что
содержится в брюках. К сожалению, Диана не могла самостоятельно делать выводы на эту тему, а верить подруге, почему-то,
не хотелось. Именно в это время она и встретила свое первое в жизни разочарование... Оно было рослым блондином, с
ямочками на щеках, и звали это разочарование - Саша.
Удивительно, но через год, Диана могла вполне определенно сказать, что не была в него влюблена даже на секунду.
Спустя некоторое время легко делать выводы, ошеломляющие самоё себя трезвостью и верностью суждений. Может быть,
во всем был виноват май - май всегда принято винить. А, может быть, просто рвалась из Дианы наружу, та истома, которую
она когда-то считала мигренью.
Весна стремительно катилась к концу - одуряющий аромат роз был таким плотным, что его, казалось, можно пощупать
руками. Педагогическая практика в приморском городе скорее походила на отдых, чем на работу. Саша был воспитателем
первого отряда. Саша был высок, широкоплеч и весел. Саша пел под гитару, и все дети в лагере его боготворили, и, главное -
Саше было под тридцать, и он был женат. Десять лет разницы в возрасте - это десять лет разницы в опыте. А наличие опыта,
зачастую, маскирует и недостаточный интеллект, и даже его полное отсутствие.
Диану, попавшую вожатой к нему в отряд, он просто покорил. В нем было все, что не было в ее сверстниках.
Основательность суждений, умение промолчать, когда надо, уважительное отношение к женщинам, чуть старомодная
галантность. Даже кольцо на руке не делало его привлекательность меньше, а, если говорить честно, даже увеличивало ее.
При встрече с ним, а таких встреч при работе на одном отряде было по сто на день, у Дианы слабели ноги и, гулко, как
бочку, бухало в груди сердце. Даже его запах, запах дорогого одеколона, морской соли и разогретой солнцем, влажной кожи,
действовал на нее, как валерианка на кошку.
Через неделю таких мучений у Дианы было полное впечатление, что она влюблена по уши. Они по долгу беседовали
после отбоя в отрядном холле на этаже, и Диана изо всех сил напрягала ноги, чтобы не была видна дрожь в коленях. Ночью
она убеждала себя, что все это глупости, и ничего особенного в нем нет, а все его рассказы о студенческой вольнице в
Харькове отдают пошлятиной и на удивление банальны (что было совершенно верно), а сам он - ничего из себя не
представляющий преподаватель истории в Чугуевской средней школе. Стареющий (что было в корне не верно) сатир,
охотник на молодых доверчивых девственниц.
Но дни шли за днями, на Диану никто не охотился. И пользоваться ее несуществующей доверчивостью, почему-то, никто
не собирался. Создавшееся положение вещей ее папа бы назвал патовым, а сама Диана называла проще - глупым.
Постоянная бессонница измотала ее до крайности, и она все чаще обращалась к помощи рук, чтобы хоть как-то разрядится,
что раньше делала лишь, в крайнем случае.
На двадцатый день лагерной смены, ее терпению настал конец, и, придумав тысячу причин и крайне убедительных
поводов для совершения глупости, она пошла в его комнату преисполненная, с одной стороны, благородным негодованием
на саму себя, а, с другой стороны - твердым намерением отдаться.
Случившееся в дальнейшем, можно считать счастливым случаем. Или фарсовой ситуацией, смотря с какой стороны на все
это смотреть. Во всяком случае, Костя смеялся до слез над ее рассказом, говоря, что чистота намерений и свежесть чувств
оправдывает глупость действий.
Решительно и, естественно, без стука распахнув Сашину дверь, Диана остолбенела от зрелища, открывшегося перед ней.
Божественный Саша, великолепный Саша, неотразимый Саша - лежал на кровати, озаренный эротичным, бело-голубым
лунным светом. А на нем, широко раскинув бескрайнюю, как альпийский луг, задницу, восседала воспитательница третьего
отряда, Виктория Виленовна, вся в многочисленных складочках, похожая на скульптуру китайского божка или, что было
более близко к истине - на раскормленного шарпея. Она медленно повернула к Диане свое широкое лицо, с невидящими,
подкатившимися вверх глазами, и, неестественно тонким голосом, взвизгнула на грани слышимости. Герой из Чугуева, с
ямочками на щеках, просто смотрел на Диану, разинув рот.
Диана сделала полшага назад и, аккуратно закрыв дверь, пошла в свою комнату. Спустя пятнадцать минут, она вытерла
слезы и хохотала до рези в мышцах живота, а когда разум окончательно восторжествовал, уснула, спокойно и без
сновидений.
На следующий день она уже смотрела на своего бывшего кумира другими глазами и благополучно уехала домой,
выбросив из памяти двадцать дней непреодолимого влечения, как ребенок выбрасывает скомканный бумажный самолетик. И
хотя физиологически она оставалась девушкой, именно тогда, в свете электрической луны, она впервые почувствовала себя
женщиной. А осенью 1983 года она повстречала Костю.

***

- Доброе утро, Диана Сергеевна! - поздоровался Лукьяненко, широко улыбаясь. - Прекрасное место, прекрасный дом!
- Доброе утро, Олег Трофимович! Чем обязана? - Диана стояла в дверном проеме и боролась с желанием здесь же, на
пороге, беседу и закончить. Стоявший перед ней человек вызывал у нее идиосинкразию, которую она с трудом скрывала.
- Прошу прощения, я хотел бы переговорить с Константином Николаевичем. Он уже проснулся?
Волкодавы молча стояли за его спиной, на нижней ступеньке. Здороваться было ниже их достоинства. Или выше, смотря
как посмотреть.
- Муж сегодня улетел в Германию, - сказала Диана нахмурившись. - Странно, что вы об этом не знаете. Будет в среду
вечером.
- Ничего удивительного, Диана Сергеевна. Я сам вернулся из командировки только вчера поздно вечером. Впрочем, это
особой роли не играет... А с Вами мы могли бы переговорить? Поверьте, разговор у меня очень серьезный.
- Проходите, - Диана отступила в сторону, давая возможность пройти Лукьяненко и его свите. Хорошие манеры таки
возобладали. - Хотите чаю?
Марк с Дашкой играли в верхнем холле. Судя по звуку, Дашка разъезжала на своем трехколесном велосипеде, а Марк
включил видеоигру.
- Присаживайтесь.
- Спасибо, Диана Сергеевна. И от чая тоже не откажусь.
- А ваши, - Диана поискала в памяти более ли менее приличное слово, и с облегчением его нашла, - коллеги?
- Нет, нет, не утруждайте себя. Они сейчас на службе, им не положено.
- Чушь, какая, - подумала она, - я же не водку им предлагаю, в самом деле.
Но в ответ только пожала плечами, недоуменно.
Чайник был еще горячий. Она достала из буфета вазочку с печеньем, заварила две чашки фруктового «пиквика», и,
расставив все на сервированном столе, вкатила его в гостиную.
Лукьяненко сидел в кресле, аккуратно сдвинув колени, похожий на школьника-переростка в гостях у молодой
учительницы. Свита, слегка теснясь, расположилась на угловом диванчике, у входа в прихожую.
- Слушаю вас, Олег Трофимович, - сказала Диана, пригубив чаю, и вновь поставив чашку на блюдечко. - О чем у нас с
вами разговор?
- Что ж вы так торопитесь, - он опять улыбнулся и, на этот раз, посмотрел ей прямо в глаза. - Разговор у нас не очень
приятный...
- Тем более, - отрезала Диана. - Это не удовольствие, чтобы его растягивать.
- Ну, что ж, - он откинулся в кресле, устраиваясь поудобнее. - Воля ваша. Давайте не растягивать. Дело в том, Диана
Сергеевна, что вам, вашим детям и вашему мужу, глубокоуважаемому Константину Николаевичу, в случае неудачного
стечения обстоятельств, не пережить следующие сорок восемь часов.
В первый момент Диана обомлела, но потом, вспомнив Костины слова об игре в солдатики, засмеялась, правда, не очень
весело.
- Что за шутки, Олег Трофимович, вы отдаете себе отчет...
- Вполне, Диана Сергеевна, вполне... Позвольте уверить вас, что я вовсе не шучу...
- Вы что раскрыли заговор? - Диана не смогла спрятать иронию, и, через секунду, пожалела об этом, так яростно
сверкнули ей навстречу его глаза.
- Может быть... Я совершенно уверен в том, что если вы и ваш муж в течение следующих суток не выполните требования
одного человека, то вся ваша семья умрет. И не самой лучшей смертью.
- Послушайте, Лукьяненко, - терпение Дианы лопнуло.
Шут гороховый. Отнюдь... Позвольте уверить. Дрянь, какая...
- Нет, теперь уж вы послушайте меня, Диана Сергеевна. Вы действительно недооцениваете опасность. Я совершенно
уверен в том, что этот человек сделает то, о чем я вам сказал. Совершенно уверен...
- И что дает вам эту уверенность?
Он рассмеялся и провел рукой по «ежику» на голове.
- Как же он все-таки похож на мышь, - подумала Диана, - на коротко стриженную мелкозубую мышь. Крупную, злую и
опасную. От которой надо держаться подальше.
И, словно прочитав ее мысли, Лукьяненко чуть подался вперед, приблизившись настолько, насколько позволял
сервировочный столик, стоявший между ними, и сказал, расплываясь в довольной улыбке:
- Уверенность мне дает то, что этот человек - я.

***

При первой встрече Костя на нее особого впечатления не произвел. Действительно, эффектным комсорга Университета
было назвать трудно. И рост средний, и одет без претензий. Правда, взгляд у него был необычный - очень острый, чтобы не
сказать пронзительный. Чрезвычайно живые, карие глаза с ироничными искорками в глубине. Слишком умный взгляд для
аппаратчика.
- Забавный тип функционера, - характеризовала его госпожа Кияшко. - Смышлен, говорят. Жесткий. Но - справедливый.
Аки царь-батюшка.
- Наверное - бабник? - предположила Диана.
- Не слышала, - сказала Ольга. - Если хочешь знать мое мнение, то все комсомольские лидеры - блядуны. У них это
называется - пятый пункт повестки дня.
И, видя недоумение Дианы, она продолжала:
- Четыре основных, марксистско-ленинских пункта, а пятый - выпить и потрахаться.
- Ты - то откуда в курсе?
Кияшко нисколько не смутилась.
- Знаю наверняка. А что, хочешь проверить?
- Не откажусь.
Она сказала это просто так, чтобы подзавести всезнайку - подружку.
Костя Краснов не выглядел призовым жеребцом, и, если что-то в нем и могло намекать на слабость к женскому полу, то
только глаза. Ну, и еще, может быть, рот с чувственной нижней губой. И, если приглядеться, ноздри тонкого, с почти
незаметной горбинкой, носа. А так, в целом и общем, вполне приличный молодой человек - в темном костюме, при галстуке
и с комсомольским значком на лацкане. При исполнении, так сказать.
- Пошли, познакомлю, - предложила Кияшко, цепко ухватив Диану за руку. - Не бойся, не укусит.
Костя с приятелем, кажется мехматовцем, если Диана не ошибалась, стояли в углу зала Студенческого Клуба и
беседовали о чем-то, в полголоса.
Упорная, как опохмелившийся бульдозерист, Кияшко, намертво ухватив ее под локоть, поволокла Диану через зал,
одновременно шепча что-то на ухо. Оленька была уже навеселе, и жарко дышала Диане в шею выпитым шампанским и
сигаретами.
- А что, познакомься... Говорят - парень клевый. И не женат. Правда - общественник, но с этим жить можно. Это не
гомосексуалист. Это чуть лучше.
Оля была одержима идеей - выйти замуж позже всех подруг. Создавалось впечатление, что это стало главным делом всей
ее жизни. За глаза, Оля уже получила кличку - Ханума, правда, в отличие от литературного прототипа, безгрешностью не
отличалась. И сама, по большому секрету, сообщила Диане, что переспала и с Лидочкиным Жориком, и еще с несколькими
мужьями подруг. Просто из интереса, безо всяких корыстных намерений.
Отделаться от Оли, если ей в голову приходила мысль с кем-то переспать, было так же невозможно, как забодать паровоз.
Оля писала предмету страсти письма на сорока страницах - полные мук, любви и вожделения, в которых не было ни одного
искреннего слова. Звонила по сто сорок раз в день. Ждала под окнами. Сопровождала во время прогулок, держась в
отдалении, как провинившийся кокер-спаниель.
В конце концов, мужчина, если он не хотел сойти с ума, был просто вынужден исполнить всю программу, в понимании
Кияшко, конечно. И после этого, только с позволения Олиного удовлетворенного самолюбия, мирно уйти. Говоря прямо,
Оле был свойственен мужской тип поведения - завоевать, использовать, бросить.
Двадцатилетняя Оля, вот уже год осваивала наступательную доктрину, и, по мнению Дианы, вполне могла тягаться с
Гудерианом, Роммелем или Жуковым. Организовать «Сталинградский котел» приехавшему в город, на свою беду,
известному режиссеру или актеру, было для нее так же просто, как опытному карманнику стащить мелочь у слепого.
В отсутствии крупной добычи, она не брезговала более мелкой рыбешкой, не делая разницы между студентами и
доцентами, и все свои наблюдения о партнерах по сексу, включая и антропометрические измерения интимного характера,
аккуратно заносила в дневник - девичью тетрадку с пасторальными ромашками на обложке. Диана хорошо понимала, что
под этой ромашковой полянкой тикает не один десяток бомб с часовым механизмом - инфарктов, инсультов, нервных
потрясений и прочих, по-человечески понятных, реакций героев быстротечных романов. Вся беда была в том, что кроме
гипертрофированного либидо и нормальных внешних данных, природа наделила ее подругу недюжинным литературным
талантом и наблюдательностью. В общем, если бы Ольга когда-нибудь обработала и издала свой дневник, то истории Манон
Леско показались бы просто беспомощным детским лепетом. Диана была уверена, что в Ольге умирает великий
исследователь психологии мужчин. Правда некоторое недоумение вызывал выбор органа, которым она эти исследования
проводила.
Пока Кияшко волокла ее через зал, пыхтя, как паровой каток, Диана успела несколько раз раскаяться в проявленном к
Краснову интересе. Тем более что в действительности, интересен ей он не был, а совсем недавний случай с бесподобным
Сашей, наделил её способностями смотреть на противоположный пол, как смотрит мизантроп на карнавал в Рио.
Даже смутные женские желания, одолевавшие ее ранее с завидным постоянством, стали более мягкими, перешли от
яркого, бурлящего бунта плоти к пастельным, импрессионистским тонам. Это благотворно сказалось на цвете лица, качестве
сна и аппетите, что радовало необычайно ее маму, и привело к покупке нескольких нарядов с размером на один больше, чем
в начале года.
- Привет, - громко сказала Оля, добравшись до намеченной цели.
Костя с приятелем обернулись, и Диана была готова поклясться, что первые три секунды Краснов пытался вспомнить,
если не имя Кияшко, то, по крайней мере, где и когда он ее видел.
- Привет, - откликнулся он дружелюбно.
Его приятель тоже поздоровался и, извинившись, отошел.
- Как дела, Костик? Давненько не виделись! - защебетала Кияшко с очаровательной непосредственностью. Она всегда
считала, что легкая фамильярность способствует развитию нормальных взаимоотношений. У нее были своеобразные
понятия о легкой фамильярности и нормальных отношениях. - Как там у нас в комсомоле? Работа кипит?
В его глазах запрыгали огоньки, а ироничная улыбка на мгновение возникла, и тут же спряталась в уголках рта.
- Если хочешь, - сказал он, сохраняя серьезное выражение лица, - я могу подробнее осветить этот вопрос специально для
тебя.
Он вздохнул, словно набирая воздух в легкие перед тем, как нырнуть, и начал говорить совершенно серьёзным,
официальным тоном, точь в точь, как комсомольский вожак в кино.
- Итак, за отчетный период 1983 года, в нашей комсомольской организации, состоящей из пяти тысяч четырехсот
семидесяти двух комсомольцев, произошли следующие события. Во-первых, вся молодежь, как один...
Кияшко опешила. Она никак не могла представить себе, что ей предстоит выслушать подробный отчет о деятельности
комсомольской организации в столь неподходящем месте, в ответ на вопрос, заданный для проформы. Флирт не задался.
Диана невольно рассмеялась. Увидеть непробиваемую Кияшко в недоумении... Растерявшаяся Олечка - это уже что-то...
- ... ответив на призыв очередного съезда партии...
- Джанино Джанинни . - сказала Кияшко, с восхищением. - Марлон Брандо. Дастин Хоффман. Лоуренс Оливье.
- Ну, тогда, - Костя засмеялся, - прошу добавить «сэр». Все ли понятно? Я обязан полностью осветить для комсомолки
Кияшко интересующий ее вопрос. Как комсомолец и старший товарищ.
Начав ерничать, Костя оказался на Олиной территории, а уж тут равных ей не было - она могла вогнать в краску кого
угодно. Не взирая на лица и чины. Диана уже с откровенным интересом наблюдала развитие событий, предвкушая
дальнейшее.
- А если бы я тебе задала более интимный вопрос? - спросила Кияшко, прищурившись. - Чтобы ты мне ответил, как
комсомолец и старший товарищ?
- Правду и только правду! - Краснов явно знал правила игры и отступать не собирался. Может быть, в своем кабинете он
вел бы себя иначе, но обстановка вечеринки давала ему возможность быть раскованным и неофициальным. - Комсомол не
против интимности, но коллектив должен знать, что скрывается за этим полубуржуазным понятием. У нас нет секретов от
коллектива.
- Ну, сейчас она ему врежет, - подумала Диана, - врежет на полную катушку. Мало не будет. Только перья полетят. И
правильно!
Кияшко обладала редким качеством - она не смущалась, ни при каких обстоятельствах. Когда, во время работы в колхозе,
рухнула стенка деревянной душевой, и вся женская часть группы бестолково металась по развалинам в поисках полотенец,
визжа и прикрывая ладонями, разные части тела, Кияшко, осознав, что рук всего две, а того, что нужно прикрывать, по
общему разумению, больше, вышла вперед, уперла руки в бока, и, покрыв, покатывающихся от смеха однокурсников,
пятиэтажным матом, в течении минуты, сделала так, что стенку вручную установили на место и держали до тех пор, пока все
необходимое не было надето.
Но, к удивлению Дианы, на этот раз Кияшко в бой не ринулась. В схватке, между шекспировской Катариной Строптивой
и Ханумой, победила Ханума. Изобразив лицом и, по возможности, остальными частями тела, максимум покорности
победителю, Олечка включила «задний ход».
- Ладно, тогда об интимном позже! Сам нарвался! - сказала она с многообещающими интонациями. - А сейчас, я хочу
тебе представить свою подругу - Диану Никитскую. Незнакомы?
- Нет. - Костя подал Диане руки. Ладонь у него была теплая и сухая. - Краснов. Костя.
- Диана, - ответила она.
- Она у нас, - продолжила Оля, - комсомолка, отличница, но не спортсменка...
- Поправимо, - отозвался Костя.
- Не замужем, бездетна, - Кияшко было уже не остановить, - в порочащих связях не замечена, в непорочных, как ни
странно, тоже.
Диана почувствовала, что краснеет. Эти двое пикировались, совершенно не обращая внимания на ее присутствие.
- И, все-таки, чуточку об интимном, - не удержавшись, с издевкой продолжала Кияшко. - У многих комсомольцев
возникает вполне законный вопрос. Как лидер столь многочисленной организации до сих пор не создал основной ячейки
советского общества? И не является ли его отказ от создания подобной ячейки...
Глаза у Дианы в прямом смысле полезли на лоб.
- Что она плетет? Какая ячейка?
- Оля! - выдохнула она.
- ... признаком внутренней распущенности лидера, его буржуазных склонностей? Или, может быть, интересы лидера
лежат в совсем чуждой каждому советскому человеку области?
С каждым Олиным словом брови Кости ползли вверх, а уголки рта - в разные стороны. А Диана чувствовала, что погасни
сейчас в зале свет, то ее щеки и уши засветятся в темноте ярче, чем аварийные лампы.
- Я, пожалуй, пойду - несмело сказала она.
( - Совсем с ума сошла, Кияшко? Сводня сумасшедшая!)
- Вы уж тут без меня...
Но вырваться от Оли, когда она занялась любимой работой, было делом безнадежным, как в прямом, так и в переносном
смысле. Диана попробовала освободить руку её хватки, как можно более незаметно для окружающих, но из этого ничего не
вышло - Кияшко держала ее, как оголодавший бультерьер пойманного кота.
- Надо понимать, - сказал Костя, оглядывая обеих подруг достаточно бесцеремонно, - что комсомолка Никитская
предназначена коллективом в боевые подруги лидеру? Отлично! Благодарю за службу.
Он ловко перехватил Дианину руку.
- Нам нужно поближе познакомиться. - Он посмотрел Диане в глаза, и ей понравилось то дружелюбие, которое в них на
мгновение мелькнуло. Но, предназначенный для Кияшко спектакль, Краснов продолжил, практически без паузы. - Мы
просто не можем пренебрегать мнением коллектива.
Он посмотрел на Ольгу, а потом и на Диану, как князь Игорь на плененных половчанок.
- Комсомолка Кияшко, вы свободны. - сказал он официально. - От имени ячейки, выражаю вам благодарность.
- От имени какой ячейки? - ехидно спросила окончательно обнаглевшая подруга.
- Будущей, - бросил он через плечо, отводя Диану в сторону. - Основной. О которой ты так печешься. Благодарность в
приказе хочешь?
Кияшко, фыркнув, гордо удалилась, покачивая крутыми бедрами по увеличенной амплитуде. Пронять ее было
невозможно, а вот у Дианы было ощущение, что впросак, в результате, попала она.
- Удрать, - это было первое, что пришло в голову, - немедленно. Ну, Оля, я тебе брови выщипаю!
- Прошу прощения, - сказал Костя, явно уловив ее настроение. - Я подумал, что если этот разговор не закончить, то вам
будет не очень уютно.
- Мягко говоря, - сказала Диана, не зная, как себя вести дальше. Бежать прямо сейчас? Но он то, вроде бы, не при чем?
- Где вы сидите? На юбилеях факультета просто невозможно найти место. Я свое потерял.
- Пятый столик.
Им повезло. Пятый столик в полном составе участвовал в групповой пляске перед эстрадой. Судя по количеству бутылок
под столом, они могли бы участвовать и в танце шаманов на побережье Огненной Земли. Особой разницы не наблюдалось.
Краснов, садясь, зацепил бутылки, улыбнулся и сделал вид, что ничего не заметил.
- Ах, какие мы либеральные! - с неожиданным раздражением подумала она.
- Подруга у вас веселая, Диана. За словом в карман не лезет.
- Вы извините, Костя, - сказала Диана, решившись уйти, - я, наверное, пойду. Очень некрасиво все получилось. Извините.
Он придержал ее за локоть.
- Давайте договоримся, - теперь голос у него был серьезным, - не обращать внимания на то, что говорят посторонние. Я
думаю, что слова вашей подружки на вас особого впечатления произвести не должны. Да и что она, в принципе, сказала?
- Она не посторонняя, - возразила Диана, - а говорила она пошлости...
- Вы пошлости не говорили? - спросил Краснов. - Почему тогда вы смущены? Почему вы извиняетесь? Я вас обидел чем-
нибудь?
- Нет.
- Она вас обидела?
- Да. Но это наше с ней дело.
- Прекрасно. Значит к вам и ко мне - это отношения не имеет? Тогда давайте чуть-чуть шампанского, - он ловко ухватил с
соседнего столика два чистых бокала, - и, примите, как совет. Никогда нельзя допускать, чтобы на ваши собственные
впечатления накладывалось чужое мнение. Мало ли кто и что о ком говорит? Не надо верить Кияшко. Верить можно только
себе...
Диана внезапно разозлилась. Кто он такой, чтобы позволять себе менторский тон?
- Ага. Только вам? И партии?
- Мне нравится, когда вы злитесь. Вы красивая. Смущение вам идет меньше. Верьте своим чувствам, своим впечатлениям.
Можно ли верить мне - это вопрос, который нам предстоит обсудить. А вот на счет партии... Не знаю, Диана, решайте сами.
- Странно слышать такое от вас...
- Ничего странного... Ах, да... Вы имеете в виду, что я... - он налил шампанское в бокалы. - Видите ли, Диана, - Краснов
прищелкнул пальцами, чуточку картинно, так что Диана сразу поняла, что он, несмотря на свою внешнюю уверенность, тоже
изрядно смущен ситуацией, в которую они попали. Нет, все-таки Кияшко - стерва, каких мало! Жаль, что их не познакомил
кто-нибудь другой! - я не люблю говорить с хорошенькими женщинами о политике.
- А вы попробуйте... - сказала она с вызовом. - Я так поняла, что одно слово в предыдущей фразе вы пропустили.
- Какое?
- С хорошенькими глупенькими женщинами...
Он опять рассмеялся.
- Давай на «ты», если уж такой разговор пошел.
- Давай, - согласилась Диана. - Как говорят, в комсомоле «вы» не бывает? Только учти, я может не такая резкая, как моя
подруга, но тоже не люблю, когда передо мной играют, как в театре.
- Совпало, - сказал Краснов, - значит, будем откровенны? Договор? Тогда так... Любая партия это группа людей,
защищающая исключительно свои интересы. Людям, не имеющим с тобой общих интересов доверять опасно. А значит -
этого делать нельзя. Или ты - в команде, или - будь настороже. Так достаточно прямо? Без игры?
- Не могу понять - это из Ленина или из Макиавелли?
- Из Краснова.
- Самоцитата. А ты не боишься, что я...
Он перебил ее решительным взмахом руки.
- Стучать ты не будешь. Это я по тебе вижу. Да и ничего особенного я не сказал. На самом деле - все зависит от трактовки,
не так ли, мадемуазель филологиня?
- Не считаешь, что в твоем положении думать так, а говорить иначе - это двуличие. И не только в твоем положении...
Он покачал головой, глядя ей прямо в глаза.
- Нет, не считаю. Просто логичный закономерный шаг. Пионер, комсомолец, коммунист... Разве кого - то волнуют твои
истинные убеждения? Это как лестница - ты просто должен сделать следующий шаг, чтобы подняться еще выше. Ты же
тоже комсомолка? А зачем тебе это?
Его слова не на шутку напугали Диану. Откровенность - откровенностью, но...
В доме разговоры на эти темы не поощрялись. Отец вступил в партию в шестидесятом, еще будучи аспирантом, и
аккуратно посещал собрания, никогда не говоря в семье о политике. Так было надо. И все, на этом вопрос был закрыт.
Диана, как и её мать, политикой не интересовалась, хотя с удовольствием читала попадавший в руки Самиздат - обращая
внимание, скорее, на литературную «непохожесть», чем на смысловые акценты.
Она твердо усвоила с детства, что есть темы, упоминания о которых надо избегать. Например, что случилось со старшим
папиным братом, и с мамиными бабушкой и дедушкой? Почему мамин отец, дедушка Леша, вернулся домой после войны
только в пятьдесят четвертом году? Что, собственно, произошло в Чехословакии в 1968 году? И что за контрреволюционный
мятеж в Венгрии, о котором она краем уха слышала, случился в 1956? На эти вопросы ответов она бы никогда не получила,
имеется в виду, нормальных, правдивых ответов. Поэтому, а, может быть, и не только поэтому, она их и не задавала. Ни в
семье, ни вне ее.
В выдуманном ею, её собственном мире, и в чуточку картонном, окружающем, было гораздо проще. Категории любви,
предательства, ревности, отваги и трусости в отечественной трактовке не нуждались в дополнительных разъяснениях. Есть
«наши», и есть «не наши». «Наши» всегда хороши, остальное - от лукавого. Изображение действительности было четким, как
на экране старого телевизора «Горизонт». Черно-белым, позволяющим отличать добро от зла без особого труда. Более того,
отказ от полутонов облегчал реальную жизнь, внося в неё какой-то элемент упорядоченности. К чему же создавать
сложности, там, где их можно избежать, соблюдая, просто-напросто, некоторые табу? Зачем говорить о том, о чем все
договорились не говорить?
Он, конечно, старше ее, года на три, от силы - на четыре. Может быть, он лучше разбирается в каких-то житейских
вопросах, но говорит он с ней в недопустимом тоне. Как учитель. Не имея на это никакого права. В этом игнорировании табу
есть что-то интимное, что ли? Пора его осадить.
- Торговля убеждениями ради карьеры? - она вложила в голос как можно больше презрения, которого, в
действительности, не чувствовала, нарушая уже объявленные в разговоре договоренности.
- Упаси, Боже! - он всплеснул руками в удивлении. - Убеждениями не торгую. Просто мое поведение не выходит за рамки,
допустимые моими же убеждениями. На своем месте я стараюсь приносить максимум пользы окружающим и себе, своей
матери, своим друзьям. Власть не цель, а инструмент, и я уверен, что пользуюсь им правильно. Более того, я приложу все
усилия, чтобы и в дальнейшем иметь в руках этот инструмент.
Он чем-то раздражал ее, и раздражал, с каждой секундой, сильнее и сильнее. Уверенностью в жестах? В словах?
Продуманностью интонаций? Смысловых акцентов? Или тем, что речь его была слишком изящна и правильна для
аппаратчика и будущего функционера? Раздражал внимательный взгляд из-под ресниц, постоянно прячущаяся в изгибе губ
ирония.
- Все раздражает, - решила Диана. - Крайне самоуверенный, наглый, беспринципный тип. И Кияшко - таки стерва...
Нашла себе тему для шуточек.
Решительные, нагловатые мужчины пугали Диану. Будучи от природы свободолюбивой, она, словно выросшее в теплице
растение, считала себя достаточно сильной, не понимая, что сила и бессилие, есть в каждом человеке, но только
обстоятельства могут выпустить, одну из этих двух составляющих на свободу.
При столкновении с чужой решительностью и напором, Диана пасовала. Хотя с равным или более слабым, могла
проявить властность и силу характера, не опускаясь до хамства - интуитивно ощущая тонкую грань между ними. Сидящий
напротив нее человек, несомненно, обладал природным магнетизмом и силой воли. Она чувствовала это кожей. Он привык
управлять и быть лидером, а, значит, и испытывать постоянное противодействие окружающих. И побеждать. Им
невозможно было владеть или управлять, и, поставив перед собой цель, он мог идти на пролом.
Герой не должен склоняться перед дамой, даже если это единственное, перед чем он должен склониться. Ни единого
шанса на лидерство, а с этим она смириться не могла! Диана знала, что такие мужчины таят для нее опасность, что если этот
самоуверенный кареглазый тип захочет забрать ее свободу, то заберет в один момент. И она, ровным счетом, ничего не
сможет с этим поделать. В этой мысли было что-то пугающее и, одновременно, притягательное, как в дымчатом дамасском
лезвии, остром и смертоносном, медленно скользящем прочь, из ножен. Значит, пора оканчивать этот разговор.
- Я не разбираюсь в этих вещах, - сказала она достаточно резко, чтобы дать понять бессмысленность спора и продолжения
беседы. - Не нахожу их интересными. Тем более, что мне пора.
- А если я попрошу тебя не уходить?
- К чему?
- Мне приятно говорить с тобой. Можешь в это поверить?
- Найдешь кого-нибудь другого. Я не люблю выступать в роли неразумного дитяти.
- Я говорил с тобой, как с ребенком?
- Да!
- Прости, - сказал он с обезоруживающей простотой, разведя руками совершенно по-мальчишески. - Я не хотел. Согласен,
это не лучшая тема для разговоров с девушкой, но клянусь, ты, по-моему, первая филологиня, кто при знакомстве со мной не
спрашивает тоненьким голоском «Костя, а вы читали Томаса Эллиотта?»
Он так похоже изобразил лицом и голосом абстрактную филологиню, что Диана не могла удержаться от улыбки. Нет, в
нем что-то определенно было. Но все равно - прочь!
- Мне действительно пора. Было приятно поговорить, - сказала она с максимальной холодностью.
Он встал.
- Жаль. Мне тоже.
Она уже сделала несколько шагов в сторону, когда он окликнул ее.
- Диана!
Она обернулась.
- Я знаю, что это может разозлить тебя, но все равно скажу.
Смена тона, с нейтрального на почти просительный, заставила ее на мгновение растеряться и замедлить шаг. И, за это
время, он оказался рядом с ней.
- Я обязательно тебе позвоню, - он вовсе не спрашивал, а просто ставил в известность.
А взгляд? Что это с ним такое? Такой взгляд мог быть у варвара-завоевателя, а не у цивилизованного человека. Она
чувствовала его материальность, он был вещественным доказательством... Только, вот, чего? Это длилось неболее
полусекунды. Тарковщина какая-то! За эти доли мгновения, колени у нее, казалось, стали гибкими, а еще через миг -
наваждение прошло, хотя осталось ощущение ожога, будто бы к коже живота прижали раскаленное клеймо.
- Дело в том, Ди, - он тогда впервые назвал ее Ди, - что у меня появилось предчувствие. Ты веришь в предчувствия?
- Какое? - ей показалось, что она говорит шепотом, из-за пересохших в момент губ. Просто, черт знает, что происходит!
Что это он себе позволяет? Немедленно уходить!
- Мне, почему-то, показалось, что твоя подруга права. И в моей жизни придется кое-что менять.
Она не стала спрашивать - что, а, развернувшись, молча пошла к выходу, зная, что завтра услышит его голос.
Она оказалась права. Он позвонил.

***

Диана не была напугана. Это было слишком чудовищно, чтобы разум мог сразу принять известие, осознать сказанное
этим развалившимся в кресле человеком-мышью, и испугаться. Внутри нее, четко понимающей собственную беззащитность,
сейчас ожил какой-то чуждый ей организм, холодный и расчетливый. Именно он помогал ей в эти минуты оставаться в
здравом уме, не бросаться с визгом на Лукьяненко и его головорезов. Этого нельзя делать. Это то, чего они ждут. Это их
схема. Они хотят, чтобы она боялась их. До смерти.
Она, словно издалека, слышала несущееся сверху треньканье видеоигры. Что-то говорила Дашка. За окном порыв ветра
качнул верхушки сосен и, прочертив рябью темную речку, нырнул в кустарник, густо разросшийся на другом берегу.
Диана подняла взгляд на Лукьяненко, и сама удивилась естественному звучанию своего голоса.
- И о каких требованиях идет речь?
- Люблю деловой подход! - на его лице была написана неискренняя радость, скрывавшая настороженное ожидание.
- Будь ты проклят! - подумала Диана, леденея от отвращения.
- Мне необходимо, что бы Константин Николаевич, будучи в Германии сделал для меня один пустячок.
- Бросьте, Лукьяненко, - сказала Диана. - Из-за пустячка вы бы его семье смертью не грозили.
- Наверное, вы правы, - легко согласился он. - Пусть. Хотя, на мой взгляд, в сравнении с вашей жизнью и жизнью ваших
детей, то, о чем прошу я, действительно, кажется пустячком.
- У вас странная манера говорить. Ни слова в простоте. Чего вы хотите?
У нее создалось впечатление, что Лукьяненко собирается духом. Уверенности у него не было. Он превосходно владел
собой, но что-то в его поведении говорило о том, насколько много значит для него то, что он собирался получить. Не просто
важно. Жизненно важно, если правильно оценить различие.
- Сначала, - сказал он, упершись в нее взглядом, - о правилах игры. Начнем с того, Диана Сергеевна, что, начиная с этой
минуты, вы и ваши дети будете находиться под нашим контролем. Вы можете свободно передвигаться по дому, дети могут
играть во дворе под присмотром нашего сотрудника. Никакого контакта с внешним миром у вас не будет, и, за попытки его
наладить, вы будете жестоко наказываться. Вам запрещается говорить с кем-либо, кто придет сюда. Хотя, будем надеяться,
что сюда, кроме тех, кого мы с вами ждем, никто не придет. Я рад, что Константин Николаевич любит уединение. Это
здорово облегчает нашу задачу.
- Пусть говорит, - думала Диана, - он уже давно представлял себе, как и что он будет говорить. Готовился. Может быть,
даже репетировал перед зеркалом. Что ему надо, сраному психологу, чего он тянет? И тут та, вторая, до смерти
перепуганная, отчетливо сказала у нее внутри: «Только бы с детьми ничего не случилось». И Диана обмерла, стараясь не
проявить на лице охвативший ее, на этот раз почти бесконтрольный, ужас.
- Я знаю, что Константин Николаевич сегодня перезвонит вам, что бы сообщить свой номер телефона в гостинице...
Кстати, в доме два аппарата?
- Да, - сказала Диана. - Радиотелефон здесь и радиотелефон в гостиной второго этажа.
- Ваш мобильный?
- У меня нет его с собой.
Это было правдой. Ее телефон лежал между сидениями, в стоящей на лужайке «астре». А, значит, недосягаемый, как
Северный полюс. И батарейка в нем должна была быть на последнем издыхании. Проклятая забывчивость! Ну, кто б знал?!
- Превосходно, - он сделал движение рукой, и один из свиты двинулся по винтовой лестнице на второй этаж.
- Детей не испугайте, - брезгливо проговорила Диана, усилием воли овладев собой, - видом своим.
Через несколько секунд, лукьяненковский головорез опять спустился вниз, уже с телефонной трубкой в руке.
- Ма! - спросил Марк сверху. - У нас гости?
- Да, сынок! - ответила она, спокойно.
Какое счастье, что он еще слишком мал, чтобы почувствовать неладное.
- Продолжим, - сказал Лукьяненко. - Сегодня, говоря с мужем, вы скажете ему, что до того, как банки прекратят операции,
он должен изыскать возможность перевести находящиеся на нашем корреспондентском счету там, сорок миллионов
долларов. На другой счет, который я ему дам. Всего мы имеем на корсчетах, пятьдесят шесть миллионов, по состоянию на
пятницу в 15 часов. В общем-то, я сам скажу ему все, что нужно. Ваша задача - заставить его понять, что он должен это
сделать.
Более всего Диану поразило сказанное им «всего мы имеем». Мы. Одна команда. Костина мечта.
- Предположим, мне удастся его уговорить, - спросила она. - Что последует за этим?
- Мы убедимся, что деньги поступили, ну и так далее... Это дело техники, Диана Сергеевна.
- Я имела в виду не это. Что будет с детьми, со мной?
Он смотрел на нее с таким физиологичным, другого слова не подберешь, превосходством, что у Дианы зазудела правая
ладонь. Желание стереть эту ухмылку с его физиономии просто одолевало.
- После того, как все закончится, вы останетесь здесь, в собственном доме, и будете продолжать наслаждаться жизнью.
Вот и все! Разве не пустячок?
Он сделал жест рукой, будто бы приглашая ее еще раз оценить всю прелесть окружающей обстановки.
- И предупредите мужа - не надо обращаться в органы, вызывать спецподразделения. Дверь в доме бронирована, на окнах
решетки. Я в некотором роде, тоже профессионал и, поверьте, Диана Сергеевна, и вы, и дети - погибнете гораздо раньше,
чем сюда ворвется группа захвата.
- За похищение людей у нас, кажется, полагается смертная казнь? Даже профессионалам?
Он внезапно подался вперед, снова нависнув над сервировочным столиком. Нет, все-таки не мышь, змея, ставшая в
стойку. Глаза у него стали нехорошие. Очень нехорошие. Мертвые глаза. Только не паниковать!
- Для того чтобы казнить, нужно поймать, не так ли, золотце мое?
- «Золотце мое» - это из вашего бывшего лексикона? Лексикона сотрудника органов, Лукьяненко?
Он опомнился, мгновенно поправил сползшую на миг маску, и глаза его стали нормальными. Он даже добродушно
рассмеялся - ни дать, ни взять - добрый дядюшка в гостях у племянницы.
- Какая разница, Диана Сергеевна! Ну, какая разница, кем я был? Кем буду после? Важно только то, что может случиться,
или не случиться с вами и вашими детьми. Об этом думайте! Вы, как я уверен, женщина разумная, из хорошей семьи. Знаете
цену жизни, любите комфорт и удовольствия. И умирать не хотите. Надо отдать вам должное, держитесь вы хорошо. Меня,
вот, пытаетесь разозлить. А сами-то - перепуганы. Вам очень страшно. И правильно боитесь, Диана Сергеевна. Потому что
сейчас вы, вся ваша семейка у меня вот где! - и он продемонстрировал Диане худой кулак. Пальцы были тонкими, как у
пианиста, поросшие тонкими черными волосками.
- А запах вашего страха я очень хорошо слышу, - он произнес «очень» растягивая - «оч-ч-чень». - Я, как вы знаете, к этому
запаху в свое время притерпелся. В тех самых «органах». Героев не бывает, Диана Сергеевна. Человек по своей природе
животное трусливое.
Диана знала, что в чем-то этот, напоминающий, своими пришёптываниями и вкрадчивыми интонациями, толкиеновского
Горлума человек, прав.
Она боялась. Но именно это чувство и заставляло ее сейчас выглядеть более спокойной и сдержанной, чем могло бы быть,
соответственно ситуации. И если бы страх был не таким сильным, она бы сейчас рыдала в голос. Видит Бог, ей очень
хотелось заплакать. Но наверху были дети. Их с Костей дети. А, значит, она должна что-то придумать, чтобы они остались в
живых. Для начала, пусть этот вурдалак говорит побольше. Диана чувствовала, что в изложенном им плане есть какое-то
слабое место. Или ложь, сказанная специально для нее, что более вероятно. Костя позвонит не ранее трех по Европе. Час
разницы. Значит, у нее в запасе еще пять часов. Достаточно, чтобы послушать и подумать. Главное - послушать.

***

В конце октября Диане исполнилось двадцать один. Осень стремительно неслась к своему финалу и, после неожиданно
жаркого «бабьего лета», деревья, разом сбросив листву, одевались по утрам в белую шершавую корочку инея. Дольше всех
держался старый развесистый клен, который хорошо был виден из окна её спальни.
Но, скоро, и он сдался, и сник под бесконечными ноябрьскими дождями.
Под низким, с мохнатыми свинцовыми тучами, небом, на асфальте морщились от ветра лужи, и по вечерам, в
металлическом свете ртутных фонарей, примороженные улицы казались жидкой амальгамой.
В жизни Дианы наступил период борьбы и страданий.
Она впервые столкнулась с человеком намного сильнее ее, и для нее стал открытием подавляющий эффект чужой воли -
как будто бы, чья-то сильная, мускулистая рука, ухватив ее за затылок, гнула к земле.
Костя никогда не навязывал своего мнения, наоборот, все, что он говорил, облекалось в мягкую, не ранящую форму. Но
четкость его определений, логика и уверенность в своей правоте, злили ее до зеленых кругов перед глазами. Да, рядом с ним
было интересно. Он не походил на большинство тех мужчин, с кем она встречалась раньше. Умел развеселить, был по
настоящему умен, эрудирован и по-своему привлекателен. Он не был прилизанным маменькиным сыночком; иногда в его
суждениях проскакивали циничные нотки и, Диана понимала, что при определенных обстоятельствах Краснов может быть
человеком очень жестким, если не жестоким.
Он проповедовал абсолютный прагматизм, хотя, как многие из проповедников, не во всем следовал собственным
заповедям. Он был способен на поступки, выходящие за рамки Дининых представлений о том, как должен вести себя Герой,
но всегда, или - почти всегда, четко придерживался некоторых канонов, которые сам посчитал правильными.
Кода он позвонил ей, как обещал, Диана решила, отталкиваясь от накопленного опыта, что после первой же встречи
потеряет к нему всякий интерес и, наверное, поэтому, сразу же согласилась встретиться.
Мирной беседы не получилось. Диана ощетинилась, и вечер прошел в бесплодных попытках уязвить его. Казалось, Костю
совершенно не волновала ее нескрываемая агрессивность. Он был весел, непринужденно и беззлобно смеялся над ее
язвительностью, рассказал несколько смешных историй, но, несмотря на это, Диана, к концу их первого свидания, была
готова его искусать. Он понравился бы ей гораздо больше, если бы сморозил какую-нибудь глупость, повел бы себя, как
идиот. Если бы он одел невообразимо безвкусный галстук или у него оказались грязными ногти. Назло ему, ей хотелось быть
вульгарной, показать, что она бывалая девица, покорительница мужчин, что она умнее его, но ...
Диана не могла даже придумать, каким образом все это можно изобразить, как вывести его из равновесия. Он злил ее
сильнее с каждой минутой, и она боролась с желанием развернуться и уйти. Или впиться ему ногтями в лицо.
Костя проводил ее до дверей подъезда и, попрощавшись, посмотрел на нее с таким удивлением, что Диана разревелась от
стыда еще на лестнице.
- Теперь он не позвонит, - думала она, открывая дверь в квартиру, - и так мне, дуре, и надо.
Она сама не могла понять, что на нее нашло.
В ванной, умывшись, она посмотрела в зеркало на свою грустную физиономию с покрасневшими глазами и, надо сказать,
вполне обоснованно показала себе язык.
Родители куда-то ушли, в доме было пусто и тоскливо. Рыжий перс полукровка - кот по кличке Суффикс, бессовестно
дрых в кресле, в гостиной. Бессмысленный, одинокий вечер...
Диана вдруг представила себя старой, немощной, сидящей в кресле с Суффиксом, тоже больным и старым, на коленях.
Перед древним, мерцающим полудохлой трубкой, телевизором, в старых шлепанцах и разорванном под мышкой халате...
Зрелище было настолько жалкое, что глаза ее начали наполняться слезами, и она чуть не разрыдалась от жалости к самой
себе.
Она прошла на кухню, налила себе молока в любимую чайную чашку, ухватила со стола несколько галет, и, в самом
мрачном настроении улеглась на диване, у себя в комнате.
Будучи от природы человеком очень не глупым, Диана прекрасно понимала природу своей хандры, или, если уж говорить
красиво - сплина. Не было гроша, а тут - алтын. Сравнив Краснова с алтыном, Диана, невольно, улыбнулась.
Желание любить так же естественно человека, как и потребность в воде, еде, сне ... Но, при наличии амбиций и
маломальского интеллекта, эта потребность значительно труднее удовлетворяется. Диана немного завидовала подругам,
которые решили эту проблему одним махом, по крайней мере, в ее физиологическом аспекте.
Еще до развала «Женского Клуба», во время длинных вечерних бесед, она поняла всю недолговечность и «показушность»
декларируемой независимости. Путь был один, мало, чем отличающийся от пути бабушек и мам нынешних «эмансипэ» -
замужество, дети, работа для проформы (разве можно быть реально независимой при такой зарплате), квартира, машина,
дача, внуки... Только на пути мам и бабушек было куда больше трудностей и лишений и, именно поэтому, они всеми силами
ограждали своих благополучных дочерей от малейших неприятностей, желая им блага и отбирая у них возможность
«сделать» себя, самостоятельно решить свою судьбу.
Замужество было прекрасным выходом из всех сложностей жизни в родительском доме (о будущих, куда более тяжелых
сложностях в собственной семейной жизни мало кто из девушек задумывался) и Дианины подруги, словно лемминги,
повинующиеся неслышимому сигналу, бросались в брак, как в океан, крепко держась за руку нелюбимого, а, иногда, и
малознакомого человека.
Большая любительница и тонкий знаток чужих мужей - Оля Кияшко, наблюдательная и ехидная, в таких случаях всегда
говорила с трудно скрываемой брезгливостью: « Мадам торопится сдать щель в эксплуатацию, а я предпочитаю взять член в
аренду». Это была своеобразная декларация независимости, но, все-таки, она вызывала у Дианы куда большее понимание,
чем Лидочкин Игоречек в роли жизненной опоры.
Кияшко решила свои проблемы совсем другим путем, от которого коробило благовоспитанных подруг, хотя, по
утверждению самой Кияшко, они просто завидовали.
- Представь себе, - говорила она Диане, - наши коровы решают выкинуть какой-нибудь номер... Но что скажет муж? Что
скажет мама? А, не дай Бог, это станет известно папе? Что подумает обо мне общество? И ей плевать, что у мужа рубашка и
трусы в чужой губной помаде через день и он, стоит ей отвернуться, готов поиметь все живое в радиусе километра. Что с
того, что ее порядочные мама с папой вот уже пять лет по вечерам целуют друг друга только в щеку и тепла в них не больше,
чем в отмороженной заднице? Нет, это не по мне! Я сама буду выбирать того, кого мне трахнуть и горе тому, кто подумает,
что может трахнуть меня!"
Диана не переставала удивляться агрессивности подруги и, часто, Олины декламации заставляли ее краснеть. Но
семейная жизнь ее соучениц складывалась, в основном, достаточно безрадостно, быстро превращая их в настоящих
советских женщин - наделенных от природы необычайной привлекательностью, обреченной на гибель в течение одной
пятилетки. Или «пятиёбки», если пользоваться терминологией Кияшко. От потускнения или, говоря иначе, «обабливания»,
было одно временное лекарство - обеспеченность. Но и оно не спасало - просто это была другая колея, такая же глубокая и
более продолжительная, но конечный пункт был предопределен.
Она хотела своего пути, и, в силу природной самоуверенности, считала, что иначе просто быть не может. Выйти замуж -
не было проблемой. Было бы желание, а найти более-менее подходящую пару «штанов» - дело техники и двух недель
времени. Но, как же быть с мыслями?
Наиболее неохотно человек расстается именно с иллюзиями о самом себе, и Диана не была исключением. Она считала
себя сильной, волевой женщиной, имеющей четкие цели в жизни, чуть-чуть карьеристкой (не хватает пробивной силы,
чтобы убрать это мешающее «чуть-чуть»), полностью независимой от мужчин и их влияния. Был, правда, один пункт, в
котором она чувствовала за собой слабину - оставаясь девственницей она до конца не представляла себе, что такое влияние
мужчин и, что значит быть от него независимой.
И Диана придумала себе любовника. Это решало сразу две проблемы: и девственности - постоянного объекта насмешек
со стороны более опытных подруг, и незнакомых молодых людей с влажными блудливыми руками, которых ее соученицы
специально для нее таскали на все совместные вечеринки. Воображение оказалось отличным помощником, и любовник
получился на славу. Тридцатилетний, женатый ученый, чуточку близорукий (очаровательная деталь), но стесняющийся
носить очки, высокий, слегка сутулый, влюбленный в нее до беспамятства, счастливый отец двоих детей и жена у него,
конечно, холодная стерва.
Сначала Диана хотела придумать тяжело больного ребенка, но сообразила, что перегибает палку, превращая их
вымышленный роман в мелодраму. Стерва-жена не дающая ее Андрюше развода - гораздо правдоподобнее. Сообщив
Лидочке по секрету, что с девственностью покончено, она была на все сто процентов уверена, что через два дня об этом
будут знать все.
Более всего Диану поразило, что все ее замужние подруги ей ужасно позавидовали. Это было так романтично - женатый
любовник. За неделю она выслушала столько поздравлений, сколько не получил покойный дорогой Леонид Ильич к своему
семидесятилетию. Она даже не подозревала, что чужая половая жизнь может быть для других более интересна, чем своя
собственная. К поздравлениям присоединился даже Игореша, и Диана начала подумывать, а не стоит ли ей ждать вызова в
деканат и почетной грамоты в связи с столь знаменательным событием.
Только Оля Кияшко осталась совершенно равнодушной и в столовой, глядя на Диану с насмешкой, спрятанной в глубине
красивых черных глаз, сказала
- Пиздишь, мать! Голову даю на отсечение, пиздишь, как Троцкий. Если бы твой Андрюша тебя трахнул, или даже, если
бы он просто был, я бы это сразу увидела. Это не прыщ, не спрячешь ...
- Если бы его не было, его надо было бы выдумать. - Диана понимала, что обмануть не удастся.
- Вот, вот ... - закивала Кияшко. - Давай, мать, выдумывай. Хочешь быть, как все?
Как все Диана быть не хотела никогда, но Ольга была права. Ее ложь позволяла ей не выделяться.
Труднее оказалось легенду поддерживать. Народ требовал подробностей, а Диана в деталях не разбиралась и боялась
рассказать что-нибудь не то. Ее познания в области, которую ее мама называла «очень опасным занятием», были настолько
незначительными, что любой вопрос подруг, мог оказаться роковым. Более того, к ней стали обращаться за советами, а уж
тут почва стала совсем зыбкой. Только окутав свои с Андрюшей отношения туманом таинственности, Диана перевела
дыхание, а через месяц, чувствуя себя автором «Человеческой комедии», она была уже не рада своей изобретательности.
Герой явно старался жить своей собственной жизнью - Диана завралась. Значит «роману» пора было заканчиваться. Диана
сыграла трагедию, тщательно скрывая радость избавления