Хэммет


Б. С. Акимов - предисловие

Дело Гейтвудов
Десятый ключ к разгадке
Дом на турецкой улице
Женщина с серебряными глазами
Зигзаги подлости
"Золотая подкова"
Том, Дик или Гарри
Некто Кид
Обгоревшее лицо
Мертвые китаянки
Потрошение Куффиньяла
Смерть Мэйна
Липучка для мух
Смерть и К+
Большой налет
106 тысяч за голову


Б. С. Акимов
О сыщике частном замолвите слово.


Выдающийся классик детективной литературы, американский
писатель Сэмюэл Дэшил Хэммет (Samuel Dashiel Hammett)
появился на свет 24 мая 1894 года в округе Сэнт Мэри, штат
Мэриленд.
С материнской стороны он имел отношение к французскому
дворянскому роду де Шьелл, название которого потом
трансформировалось на английский манер в фамилии его матери
- Дешил, и стало вторым именем писателя, а также его первым
- и единственным - литературным.
По линии отца его предки были коренными американцами.
Род Хэмметов ведет свое начало еще с 17 века от Роберта
Хэммета, попавшего с берегов Туманного Альбиона в Новый Свет
за неблаговидные дела на родине. Сосланный в Вирджинию, он
после многочисленных приключений обосновался в штате
Мэриленд.
Потомки первого Хэммета, практически не покидавшие
пределы штата, занимались торговлей и фермерским хозяйством.
По их стопам пошел и отец писателя, однако был неудачлив в
делах. Сменив множество профессий, от мелкого клерка до
местного политического деятеля, он в конце концов разорился
на торговле. Для его тринадцатилетнего сына, поступившего в
1907 году на первый курс Балтиморского политехнического
колледжа, это обстоятельство означало конец образования, так
как средства к существованию отныне пришлось добывать
самостоятельно.
Как бы следуя примеру отца, молодой Хэммет в последующие
годы работает в разных местах. Меняются профессии, род
занятий, но нигде он не находит дела по душе, пока, наконец,
в 1915 году не поступает в частное детективное агентство
Аллана Пинкертона.
Как оказалось в дальнейшем, это обстоятельство сослужило
будущему писателю добрую службу. Именно здесь он копил
материал для своих последующих детективных произведений,
здесь постигал азы профессии, вникал в тайны следствия,
учился скрытному наружному наблюдению - попросту, слежке.
Словом, обзаводился
теми качествами и приемами, которыми в дальнейшем будет с
успехом пользоваться его главный герой, принесший писателю
всемирную славу,- безымянный оперативник из выдуманного
самим автором частного детективного агентства
"Континенталь". К слову, название взято не с потолка:
главный офис балтиморского отделения агентства Пинкертона
располагался в здании "Континентал Билдинг" - вот и ответ.
А прообразом оперативника был, по словам Хэммета, его первый
наставник, старший детектив Райт.
Трудно судить, насколько книжный герой чисто внешне
походил на реального прототипа (будем считать этот образ
собирательным), однако надо полагать, что, описывая
похождения оперативника, Хэммет имел ввиду самого себя, -
вернее, качества и черты характера, которыми автор хотел бы
обладать, и которые не были ему присущи. По свидетельствам
его современников, коллег и родственников, сам Хэммет на
детективном поприще был, увы, не столь удачлив. Тем не
менее в рассказах об оперативнике писатель с большой
точностью воспроизводит собственную биографию. Так,
например, в рассказе "Некто Кид" с первых страниц читатель
узнает, что оперативник, работавший до войны в балтиморском
отделении "Континенталя", вернувшись через несколько лет на
службу, но уже в отделение Сан Франциско, сталкивается с
бывшим подследственным... Такова фабула.
Такова и жизнь! В 1918 году Хэммета призвали в армию и
направили в санитарную команду. Но воевать по-настоящему
ему не пришлось. Через полгода он заболевает туберкулезом и
вследствие этого в 1919 году увольняется в запас.
После выхода из госпиталя дела Хэммета идут скверно.
Работы нет, образование не закончено... К тому же скорая
женитьба после возвращения из армии налагает на него
дополнительную ответственность: его жена ожидает ребенка.
Невозможность содержать семью на мизерную ветеранскую пенсию
заставляет Хэммета возвратиться на службу в агентство
Пинкертона, но уже не в Балтиморе, а... правильно - в Сан
Франциско!
Однако слабое здоровье не позволяет ему работать в полную
силу, поскольку бесконечные "прогулки на свежем воздухе" -
неизменный атрибут слежки (а именно в этом заключалась его
основная работа) - малосовместимы с таким заболеванием, как
туберкулез.
Периоды болезни заполнены, в основном, чтением, а также
попытками связно изложить свои мысли на бумаге. Первый этап
"творчества" Хэммета связан с написанием рекламных текстов и
объявлений для рекламы различных товаров - иногда их даже
удается "протолкнуть" в газеты.
Одновременно с этим он начинает писать рассказы. Его
первые опыты в жанре прозы относятся к 1922 году. В то
время в США выходило несколько тысяч периодических изданий:
от дорогих, элитных - до массовых, развлекательных. В одном
из этих журнальчиков, печатавшихся на плохонькой бумаге и
стоивших чрезвычайно дешево, и вышла первая хэмметовская
"проба пера" - незатейливая история (так наз. "фтусвщеу"):
"The Parthian Shot"- "Парфянский выстрел".
Надо сказать, что журнал "The Smart Set", в котором был
помещен этот рассказ, относился (несмотря на явную
дешевизну) к достаточно элитарным. Хэммету приходилось
поначалу сотрудничать и с гораздо менее престижными
изданиями. Но с 1923 года он начинает печататься в
альманахе под интригующим названием "Черная маска" ("The
Black Mask"), который принадлежал, кстати говоря, тем же
хозяевам, что и "Смарт сет". Благодаря их "нюху на таланты"
(а в "Черной маске" начинали свою карьеру многие писатели
детективного жанра, ставшие в последствии довольно
известными) издание крепло, набирало тираж, приобретало
популярность.
Именно там, регулярно публикуя свои произведения, Хэммет
и выработал манеру детективного повествования, которое в
дальнейшем было названо "крутым детективом". Именно там 1
октября 1923 года в рассказе "Arson Plus" появился на свет и
триумфально зашагал по страницам книг первый представитель
этого литературного направления-коренастый и грузноватый,
лишенный всякого романтического ореола, но при этом
неутомимый и честный "опер из "Континенталя", не имеющий
собственного имени, но снискавший всемирную славу.
Рассказы, в которых он действует, больше напоминают
гангстерские боевики, где выстрелить первым не менее важно,
чем "вычислить" преступника. Главным персонажем в них
является герой-одиночка, отлично владеющий всеми приемами и
методами ведения борьбы не на жизнь а на смерть - борьбы, в
которой основным законом является закон джунглей, а
единственным правом - право сильного.
Оперативник работает за деньги - он профессионал, и дело,
которому он служит, обязан делать "на отлично". У него
существует своеобразный "кодекс чести", преступить который
нельзя ни при каких обстоятельствах. В то же время, борясь
со злом ради идеалов добра, он при этом нарушает принятые
законы и нормы права едва ли не чаще, чем его противники.
Впрочем, и здесь у Хэммета соблюдается его кредо:
детектив является произведением литературы, которая в свою
очередь должна реалистично отражать жизнь. Следовательно,
мысли и поступки героев определяются обстановкой, в которой
они действуют. То есть, в данном случае-социальным
устройством американского общества в 20-х годах нашего
столетия.
Оставив за рамками этой статьи анализ творчества Хэммета
(на эту тему написано уже много серьезных работ), стоит
отметить только, что литературная манера его напоминает
стиль Хэмингуэя: та же простота изложения, динамика
развития повествования, отточенность диалога, в котором
звучат характерные нотки американских кварталов... Хэммет
изображает мир таким, каков он есть в действительности - без
прикрас, но и без умолчания.
Однако трехлетняя эксплуатация своего героя не проходит
для писателя бесследно - в последних рассказах цикла это
особенно ощущается. А тематика других произведении
значительно уступает популярности "опера". Требуется
какой-то прорыв, качественный скачок, смена декораций. И
Хэммет почти на год "уходит в творческий отпуск".
В 1926 году он вновь возвращается к рекламе - становится
консультантом в рекламном отделе крупной ювелирной фирмы.
Стоит также отметить хэмметовский "поиск себя" в новом
жанре-поэзии. В этот период он публикует несколько поэм,
три из которых - с марта по сентябрь 1927 года.
Кроме того с 1927 по 1930 год Хэммет сотрудничает в
журнале "Субботнее литературное обозрение", ведя критический
раздел, где печатает рецензии на выходящие в свет
детективные произведения. Кстати говоря, именно здесь
писателю удалось обобщить и обнародовать свои представления
о современном детективе, сформулировать законы жанра и найти
ему достойное место в общем литературном процессе. Вышедший
затем сборник рецензий Хэммета играл для своего времени ту
же роль, что и знаменитый "Черный роман" Богомила Райнова
для знатоков и любителей детектива 60-70 годов нашей эпохи.
Все это, естественно, не могло пройти бесследно.
Передышка явно пошла на пользу автору. Следует взрыв: в
феврале и мае 1927 года "Черная маска" печатает, пожалуй,
лучшие из рассказов об "оперативнике" -дилогию "Большой
налет" и "106 тысяч за голову". Одновременно там же
публикуются главы из нового романа "Кровавая жатва",
полностью изданного в 1929 году.
В течение последующих пяти лет вышло пять романов Хэммета
- все самое значительное, созданное им на литературном
поприще. Среди них "Мальтийский сокол", признанный лучшим
американским детективом XX столетия. Меняются времена -
меняются герои. На смену невзрачному оперу пришел ловкий и
обаятельный Сэм Спейд - прообраз будущих суперменов.
Осталась неповторимая хэмметовская манера, неподражаемый
стиль, доведенный до совершенства. Автор еще раз явил свой
потенциал истинного литературного мастера, обладающего даром
гибкой психологической характеристики своих героев. Любой
его персонаж выглядел настолько достоверно, что можно с
уверенностью сказать: продолжи Хэммет литературную
деятельность - мир обогатился бы Большим Писателем.
К сожалению продолжения не последовало. Хотя со стороны
могло показаться, что это очередная передышка перед новым
броском. Хэммет оставил литературное поприще и окунулся в
мир кино. С середины 30-х годов он трудится в Голливуде в
качестве сценариста: создает материал для будущих
сценариев, занимается экранизацией собственных романов...
Находясь на гребне успеха, став популярным в литературном
бомонде и киноиндустрии Голливуда, вкусив светской жизни и
узнав, наконец, что такое настоящие деньги, Хэммет в
литературу не вернулся. И что бы там ни твердили критики,
но "писатель всегда должен быть немного голодным".
Наивно полагать (хотя некоторые серьезные литературоведы
утверждают обратное), что после 1935 года Хэммет продолжал
оставаться действующим писателем. Нельзя же всерьез считать
литературой сценарий фильма "Дьявол и леди", книгу
воспоминаний о своей службе на Крайнем Севере во время
Второй мировой войны ("Битва на Алеутах") и пьесу "Дозор на
Рейне" (1943), хотя и признанную одним из лучших сценариев
года, но написанную в соавторстве с Лилиан Хеллман (с
которой он познакомился в 1930 году), ставшей ему верной
спутницей до конца его дней.
Другое дело в сороковых годах, когда популярность его
вновь возросла в связи с тем, что автор, вовсю эксплуатируя
свои бывшие достижения, выпускает около десятка сборников
рассказов, куда входит почти все, написанное им ранее.
Кроме того выходят многочисленные переиздания романов
Хэммета. Его имя постоянно находится в ряду маститых,
действующих авторов детективного жанра.
Но он уже ничего не пишет.
А вот на другом поприще - политическом - Хэммет проявляет
(не без влияния Лилиан Хеллман) достаточно высокую
активность. Вместе с Хэмингуэем, Дос Пассом и другими
прогрессивными писателями он собирает деньги для борющейся
Испании, подписывает обращение к президенту США с
требованием о внесении поправок к Закону, который запрещает
Америке помощь испанским республиканцам. Свои политические
взгляды он высказывает в ряде статей ("Помочь им сейчас" и
др.) пишет открытое письмо с обращением к американским
писателям.
В Голливуде Хэммет становится во главе комитета,
борющегося за образование профсоюза сценаристов. Как ни
странно (если учесть, в какое время это происходило), такая
организация - Гильдия сценаристов - была создана. По ее
примеру создана затем Гильдия актеров.
В дальнейшем Хэммет проявил себя активным борцом за права
человека. Он выступает за расширение избирательных прав
негров и индейцев, против рассовой дискриминации; принимает
участие в антифашистских митингах, становится во главе
Комиссии по борьбе с нацизмом. В 1940 году Хэммета избирают
председателем "Сивил Райте Конгресс" - Комитета по
гражданским правам. По некоторым (хотя и неподтвержденным
сведениям) в конце 30-х годов он вступает в ряды
Коммунистической партии. Хэммет поддерживает кандидатуры
членов этой организации на выборах в муниципальные и
федеральные органы.
Такая организация как ФБР не могла, конечно же, не
заинтересоваться "красным смутьяном". За писателем
установлено постоянное наблюдение. Его досье неустанно
пополняется новыми донесениями, т. к. политическая
деятельность Хэммета не ослабевает.
Естественно, его карьера в Голливуде приходит к концу.
Начиная со дня вступления Америки в войну, Хэммет
постоянно пишет прошения о направлении его на фронт. Под
разными предлогами (здоровье, возраст) ему отказывают, а
когда, наконец, удается протаранить бюрократическую стену,
Хэммета буквально "ссылают" служить на Алеутские острова.
Впоследствии об этом будет написана книга воспоминаний
"Битва на Алеутах".
Кстати говоря, Хэммет задумывал и другую книгу
автобиографического характера - тоже о войне. Однако начав
работу над ней в 50-е годы, он так и не сумел завершить ее.
Как факт, остался отрывок, который был опубликован в
сборнике, изданном Лилиан Хэллман уже после смерти писателя,
под названием "Тюльпан".
После войны в 1946 году Хэммет вновь возглавляет Комитет
по гражданским правам. Одновременно он ведет занятия по
литературному мастерству в нью-йоркском Центре социальных
исследований.
В 1951 году, в печально известные времена "охоты на
ведьм", Хэммет, за отказ дать показания о своей деятельности
в Комитете по гражданским правам перед лицом Комиссии по
расследованию антиамериканской деятельности, возглавляемой
известным "ястребом" Маккарти, попадает в федеральную
тюрьму, где проводит полгода. Однако эти испытания не
сломили его духа - Хэммет и в дальнейшем выступает против
нарушения прав человека, против агрессии США в Гватемале и
т. п.
Все это не могло не сказаться на самочувствии писателя.
В пятидесятые годы здоровье его резко ухудшается. Писать
как прежде он уже не в состоянии. Отказ от своего
литературного предназначения оборачивается глубокой
депрессией. Усугубленная алкоголем, она приводит к
неизбежному концу. Дэшил Хэммет скончался в нью-йоркской
больнице 10 января 1961 года.
Впрочем, и после смерти он потрепал нервы фебеэровцам.
Похороны писателя на Арлингтонском кладбище вызвали в этой
организации настоящий шок. И еще долгое время ФБР
безуспешно пыталось предпринять какие-то шаги по выдворению
со столь престижного места "этого марксиста".
Так окончился жизненный путь Профессора Детектива. Его
литературная судьба вызывает лично у меня досаду и
сожаление. Нереализованный талант - это всегда обидно.
Нереализованный талант подобного масштаба - уже
преступление. Особенно в сравнении с ценностями, на которые
он был разменян. Ведь предназначение писателя -творчество
(конечно, "уйти в зените славы" - красиво... но в спорте.
В литературе такое утверждение вряд ли приемлемо).
Осталась концепция, принципы, законы жанра - широкая
тропа, по которой на смену ему пришли Ричард Пратер, Картер
Браун, многие другие...
А все-таки жаль.


Дэшил Хэммет
Дело Гейтвудов


Перевод Э. Гюнтера и Г. Рикмана


Харви Гейтвуд распорядился, чтобы, как только я появлюсь,
меня препроводили к нему немедленно. А потому мне
потребовалось не меньше четверти часа, чтобы преодолеть
полосу препятствий, созданную из армии портье, курьеров,
секретарш и секретарей, каждый из которых непреклонно
преграждал мне дорогу, начиная от входа в здание
Деревообрабатывающей компании Гейтвуда и заканчивая личным
кабинетом председателя. Кабинет был огромен. Посредине
стоял письменный стол величиной с супружеское ложе - из
красного дерева, разумеется.
Как только вымуштрованный служащий компании,
сопровождавший меня, шмыгнул за дверь, Гейтвуд перегнулся
через стол и взревел:
- Вчера похитили мою дочь! Я хочу достать этих бандитов,
даже если для этого мне придется выложить последний цент!
- Расскажите мне, пожалуйста, обо всем подробно, -
предложил я.
Но он хотел немедленного действия, а не вопросов; поэтому
я потерял около часа на то, чтобы получить сведения, которые
он смог сообщить за пятнадцать минут.
Это был могучий здоровяк - около двухсот фунтов тугой
красной плоти, и феодал- самодур - от макушки яйцевидной
головы до носков гигантских, сшитых, несомненно, на заказ,
ботинок. Он сколотил свои миллионы, стирая в порошок
каждого, кто становился на его дороге, и сейчас, в ярости,
готов был продемонстрировать эту милую привычку. Его нижняя
челюсть торчала гранитным утесом, глаза налились кровью -
одним словом, он был в прекрасном настроении. Сначала все
шло к тому, что Континентальное детективное агентство
потеряет клиента, так как я решил, что, если он не расскажет
все, что я хочу узнать, я пошлю это дело к дьяволу.
Однако в конце концов я выжал из него то, что нужно. Его
дочь Одри вышла из семейной резиденции на Клей-стрит вчера
вечером около семи, заявив своей горничной, что идет
прогуляться. Домой она не вернулась. Об этом Гейтвуд узнал
только из письма, которое пришло утром. Отправители
сообщили, что дочь похищена, и требовали за ее освобождение
пятьдесят тысяч долларов. Гейтвуду предлагали приготовить
эту сумму в стодолпаровых банкнотах, чтобы без проволочек
передать, когда получит инструкцию, как это сделать. В
качестве доказательства, что они не шутят, похитители
присовокупили к письму прядь волос девушки, колечко, которое
она всегда носила на пальце, а также написанную ее рукой
записку, в которой она просила отца выполнить все, что от
него требуют.
Письмо это Гейтвуд получил в своем офисе; он немедленно
позвонил домой и получил подтверждение, что девушка
действительно не спала ночью в своей постели и что никто из
прислуги не видел ее с тех пор, как она вечером вышла на
прогулку. Гейтвуд немедленно позвонил в полицию и передал
письмо, а позже решил также нанять и частных детективов.
- А теперь, - загрохотал он, как только я выудил у него
все это и заодно убедился, что он ничего не знает о
знакомствах и привычках своей дочери, - теперь немедленно
беритесь за дело! Я плачу вам не за то, чтобы вы
просиживали задницу и переливали из пустого в порожнее!
- А что вы намерены делать?
- Я?! Я намерен швырнуть этих... этих... за решетку,
хотя бы для этого мне пришлось отдать последний цент!
- Прекрасно! Однако прежде всего вам следует
распорядиться, чтобы приготовили эти пятьдесят тысяч. Вы
должны иметь возможность передать их, как только они пришлют
вам инструкции.
Он открыл рот. Потом захлопнул его, щелкнув зубами, и
надвинулся на меня.
- Меня никогда... слышите, никогда и никто не мог
принудить к чему-либо в этом роде! - прохрипел он. - И
пока что я не рехнулся от старости! Я не клюну на этот
блеф!
- И это, несомненно, порадует вашу дочь. Послушайте, то,
что я вам предлагаю, необходимый тактический ход. Не думаю,
чтобы эти пятьдесят тысяч значили для вас так уж много, а
уплата выкупа даст нам два шанса. Во-первых, при передаче
денег всегда существует возможность задержать лицо, которое
за ними явится, или, по меньшей мере, выйти на какой-то
след. Во-вторых, когда ваша дочь вернется домой, она сможет
сообщить какие-то детали, которые помогут нам схватить
похитителей. Как бы предусмотрительны они ни были.
Он сердито затряс головой. С меня было довольно
препирательств, поэтому я вышел, рассчитывая на то, что
логика моего предложения дойдет до него раньше, чем будет
слишком поздно.
В резиденции Гейтвудов было столько прислуги - сторожей,
садовников, камердинеров, лакеев, шоферов, поваров,
горничных и так далее, что хватило бы для содержания отеля.
Одри Гейтвуд не получала перед своим уходом телеграммы
или письма с посыльным, и никто не звонил ей по телефону -
словом, не был использован ни один из тех приемов, к которым
обычно прибегают, чтобы выманить жертву из дома. Своей
горничной она сказала, что вернется через час или два,
однако тот факт, что она не вернулась ночевать, отнюдь не
обеспокоил горничную. Одри была единственной дочерью и
после смерти матери вела себя, как ей заблагорассудится.
Отец никогда не знал, где его дочь. Они не очень ладили
друг с другом; слишком похожие характеры, как я догадывался.
Ничего необычного в том, что она не ночевала дома, не было.
Она редко информировала домашних о намерении переночевать у
какой-нибудь приятельницы.
Одри исполнилось только девятнадцать лет, но выглядела
она на несколько лет старше. Рост - метр шестьдесят пять.
Голубые глаза и каштановые волосы, длинные и очень густые.
Бледная и нервная. Фотографии свидетельствовали, что глаза
у нее большие, нос маленький, правильной формы, а подбородок
заостренный. Она не была красивой, но одна из фотографий,
на которой улыбка стерла с ее губ капризную гримасу,
говорила, что она умеет быть, по меньшей мере, хорошенькой.
В тот день она была одета в светлый твидовый костюм с
этикеткой лондонского портного, кремовую шелковую блузку с
темной отделкой в поясе, коричневые шерстяные чулки,
коричневые туфли и серую меховую шапочку; на ней не было
никаких украшений.
Я поднялся наверх в ее комнаты - она занимала три комнаты
на третьем этаже - и осмотрел ее вещи. Я обнаружил вагон
любительских снимков - мужчин, парней и девушек, а также
груду писем разной степени интимности; подписи на них
предлагали богатейший ассортимент имен, фамилий и прозвищ, Я
записал все обнаруженные координаты. Всегда существует
возможность, что один из адресов приведет к лицу,
послужившему приманкой. С другой стороны, кто-нибудь из ее
знакомых мог сообщить следствию что-то важное.
Вернувшись в агентство, я разделил адреса между тремя
детективами, которые - весьма кстати - сидели без дела и
могли немного пошататься по городу. Затем я связался по
телефону с полицейскими, которым было поручено это дело,
О'Гаром и Тодом, и поехал в управление, чтобы встретиться с
ними. Там я застал также инспектора Люска. Вчетвером мы
вертели факты так и эдак, снова и снова анализировали
предполагаемый ход событий, но без всякого результата.
Однако в одном все были согласны: мы не можем рисковать,
допустив огласку дела, и не можем предпринимать каких-либо
явных действий, пока девушка не вернется домой и не окажется
в безопасности.
Полицейские при встрече с Гейтвудом попали в еще более
тяжелую передрягу, чем я: он непременно хотел передать
прессе сведения о похищении вместе с объявлением о награде,
фотографиями и всем прочим. Он был совершенно прав, когда
доказывал, что это самый результативный способ обнаружить
похитителей, но он не задумывался над тем, чем это может
угрожать его дочери, если похитители окажутся особами
достаточно беспощадными. А мне среди этой публики как-то не
приходилось встречать ягнят.
Я ознакомился с письмом, присланным Гейтвуду. Оно было
написано карандашом печатными буквами на линованном листке,
вырванном из блокнота, какой можно купить в любом
писчебумажном магазине в любой точке земного шара. Конверт
тоже был самым обыкновенным, а адрес был написан такими же
печатными буквами и тоже карандашом. На почтовой марке был
виден штемпель "Сан-Франциско, 20 сентября, 21 час".
Следовательно, оно было послано сразу же после похищения.
Письмо гласило:

"Мистер!
Ваша очаровательная дочурка в наших руках, и мы оцениваем
ее в 50000 долларов. Приготовьте немедленно эту сумму
стодолларовыми бумажками, чтобы потом не было никаких
фокусов, когда мы сообщим вам, каким способом передать нам
деньги.
Заверяем вас, что дело кончится скверно для вашей дочки,
если вы не выполните наши требования, или если вам придет в
голову уведомить полицию, или совершить какую-нибудь другую
глупость.
50 тысяч - это малая часть того, что вы награбили, когда
мы барахтались за вас в грязи и крови во Франции. Но мы
получим эти деньги.
Тройка"

Письмо отличалось двумя не совсем обычными моментами.
Во-первых, похитители не пытались - как они обычно это
делают - создать впечатление, что они малограмотны.
Во-вторых, в тексте не замечалось сколько-нибудь заметного
усилия направить следствие на ложный путь. Хотя таким
ложным путем могло быть - но не обязательно - признание, что
они - бывшие солдаты, которые сражались во Франции. В
письме был постскриптум:

"В случае, если вы не прислушаетесь к голосу рассудка, мы
знаем, кто охотно купит девочку после того, как мы с ней
позабавимся".

Другой, идентичный листок содержал несколько слов,
начертанных дрожащей рукой. Девушка писала, по всей
вероятности, тем же карандашом:

"Папочка!
Молю тебя, сделай все, о чем они просят. Я умираю от
страха.
Одри"

В противоположном конце комнаты внезапно отворилась
дверь, и в ней показалась чья-то голова.
- О'Гар! Тод! Звонил Гейтвуд. - Немедленно поезжайте к
нему в контору.

Мы вчетвером выбежали из управления и разместились в
полицейском автомобиле. Гейтвуд, как сумасшедший, метался
по своему кабинету, когда мы ворвались туда, распихивая
вереницу гейтвудовских прихвостней, пытавшихся преградить
нам дорогу. Лицо его налилось кровью, глаза метали молнии:

- Она звонила минуту назад! - увидев нас, выкрикнул он.

Прошло несколько минут, прежде чем нам удалось успокоить
его настолько, чтобы он заговорил более или менее связно:

- Она позвонила... Сдавленным голосом сказала:

"Сделай что-нибудь, папочка! Я не вынесу этого, они
мучают меня!" Я спросил, знает ли она, где находится.
"Н-нет, - сказала она, - но отсюда виден Даблтоп (1). Здесь
три мужчины и женщина, и..." В этот момент я услышал, как
какой-то мужчина выругался, затем глухой звук, как будто ее
ударили, и связь прервалась. Я сразу же позвонил на
телефонную станцию, чтобы мне дали номер, откуда звонили, но
они не сумели это сделать. Наши телефоны - зла на них не
хватает! Платим за них такие деньги, но бог свидетель,
что... О'Гар повернулся к Гейтвуду задом и поскреб затылок.
- Есть сотни домов, из которых виден Даблтоп...
Тем временем Гейтвуд кончил поносить телефоны и принялся
колотить по столу пресс-папье, видимо, для того, чтобы
привлечь наше внимание.
- А вы... вы вообще хоть что-нибудь сделали? -
обрушился он на нас.
Я ответил вопросом на вопрос:
- А вы приготовили деньги?
- Нет! - взорвался он. - Я не позволю никому меня
шантажировать!
Однако заявил он это скорее рефлекторно, без всякой
убежденности. Разговор с дочерью несколько надломил его
упрямство. Он немного задумался о ее безопасности - вместо
того, чтобы идти на поводу слепого инстинкта битвы. Мы
вчетвером навалились на него, и в результате, спустя
некоторое время, он послал за деньгами.
Потом мы разделили между собой задачи. Тод должен был
вызвать из управления еще несколько человек и приступить к
прочесыванию района, окружающего Даблтоп. Мы не связывали с
этим, однако, больших надежд, поскольку речь шла о весьма
обширной территории. Люск и О'Гар должны были осторожно
пометить банкноты, которые принесет кассир, а потом
держаться как можно ближе к Гейтвуду, но в тени и без риска
привлечь к себе внимание. Я должен был заехать в резиденцию
Гейтвудов и там ждать развития событий.
Похитители потребовали, чтобы Гейтвуд приготовил деньги
заблаговременно, так, чтобы они могли забрать их в любой
момент, и этим не оставляли ему ни шанса на то, чтобы
уведомить кого-либо или разработать план ответных действий.
Мы сообщили Гейтвуду, что теперь ему можно вступить в
контакт с прессой, посвятить в тайну журналистов и
подготовить объявление о выплате тысячи долларов тому, кто
поможет схватить похитителей. Все должно быть готово к
печати в момент, как только девушка окажется в безопасном
месте. Быстрое оповещение общественности о происшествии в
этом случае ничем бы ей не грозило, но удваивало наши шансы
на успех. Ну, а полиция во всех близлежащих участках была
приведена в состояние боевой готовности еще раньше, до того,
как разговор Гейтвуда с дочерью убедил нас, что похитители
держат Одри в Сан-Франциско.
В течение вечера в резиденции Гейтвудов не произошло
ничего особенного. Харви Гейтвуд возвратился домой рано.
Пообедав, он шагал по библиотеке из угла в угол, время от
времени весьма непосредственно высказывая свое мнение о том,
что мы за детективы, если вместо того, чтобы действовать,
лишь протираем штаны на задницах. О'Гар, Люск и Тод
крутились на улице, наблюдая за домом и соседними зданиями.
В полночь Гейтвуд отправился в свою спальню. Я отказался
воспользоваться комнатой для гостей и расположился на
библиотечной козетке, придвинув ее к телефону, соединенному
с аппаратом в спальне Гейтвуда.
В половине третьего прозвучал телефонный звонок. Я
поднял трубку и подключился к разговору.
- Гейтвуд? - спросил резкий мужской голос.
- Да-а.
- Деньги готовы?
- Да-а.
Гейтвуд говорил хрипло, сдавленным голосом. Я понимал,
что все в нем кипит.
- Ладно, - продолжал энергичный голос. - Заверни деньги
в бумагу и выйди с ними из дома. Пойдешь по Клей-стрит, по
своей стороне улицы - не иди быстро, но и не медли. Если
окажется, что все в порядке и ты не тянешь за собой хвоста,
кто- нибудь подойдет к тебе, прежде чем ты доберешься до
набережной. Он поднесет к лицу платок и сразу же уронит его
на землю. Когда ты это увидишь, положи деньги на тротуар и
прямиком возвращайся домой. Если деньги не будут мечеными,
а ты не попытаешься выкинуть какую-нибудь штуку, твоя дочь
заявится домой через час или два. Ну, а если ты задумал
какой-нибудь номер, то хорошо вспомни, что мы тебе писали!
Понятно?
Гейтвуд пробормотал что-то, что можно было истолковать
как согласие, после чего прозвучал щелчок опущенной на рычаг
трубки и наступила тишина. Я не стал тратить драгоценное
время на попытку установить, откуда звонили - было ясно, что
из автомата, - и успел только крикнуть Гейтвуду с лестницы:
- Делайте все точно так, как вам велели? И без
глупостей!
Не дожидаясь ответа, я выбежал на улицу и разыскал двух
детективов и инспектора. В их распоряжение были выделены
дополнительно два агента и две полицейские машины. Я ввел
всех в курс дела, и мы начали поспешно составлять план.
О'Гар должен был ехать на одной из машин вдоль
Сакраменто-стрит, Тод на другой - вдоль Вашингтон-стрит.
Эти улицы проходят параллельно Кпей-стрит с одной и другой
стороны. Машины должны были продвигаться очень медленно,
ожидая на перекрестках появления Гейтвуда. Если он не
покажется на перекрестке в надлежащее время, они должны были
свернуть на Клей-стрит. С этого момента О'Гару и Тоду
предстояло импровизировать, руководствуясь собственной
оценкой ситуации, Люск должен был идти примерно на два
квартала впереди Гейтвуда по другой стороне улицы, изображая
пьяного. Я должен был продвигаться на соответствующем
расстоянии позади Гейтвуда, а за мной шел один из агентов.
Второй агент должен был стянуть всех свободных людей из
управления на Сити-стрит. Мы были почти уверены, что они
явятся слишком поздно и, по всей вероятности, еще какое-то
время потеряют, разыскивая нас, но мы не могли предвидеть
всего, что еще принесет нам эта ночь.
План был очень приблизительный, но времени придумать
что-нибудь получше мы не имели. Мы боялись идти на риск и
задерживать человека, который заберет у Гейтвуда деньги.
Разговор Одри с отцом доказал, что похитители способны на
все, а мы не хотели задираться, пока не вырвем ее из их рук.
Едва мы закончили наш совет, как из дома вышел Гейтвуд и
зашагал по улице.
Впереди, по другой стороне, побрел едва видимый в темноте
Люск, покачиваясь и бормоча что-то себе под нос. Кроме
него, в поле моего зрения не было никого. Позади меня по
противоположной стороне улицы шел один из агентов.
Мы прошли два квартала, когда нам навстречу появился
толстый господин в котелке. Он миновал Гейтвуда, миновал
меня и прошествовал дальше.
Еще три квартала. Сзади подъехал большой черный лимузин
с мощным мотором и опущенными занавесками. Он обогнал нас и
поехал дальше. Возможно, это был разведчик. Не вынимая
руки из кармана плаща, я записал в блокнот номер машины.
Следующие три квартала. Мимо нас прошагал полицейский в
форме, не подозревавший о драме, которая разыгрывалась на
его глазах. Сразу же после этого проехало такси с
единственным пассажиром. Я записал и его номер.
Еще четыре квартала - и никого, кроме Гейтвуда. Люска я
уже потерял из глаз. Внезапно перед Гейтвудом из темного
переулка вынырнул мужчина, задрал голову и прокричал в небо,
чтобы ему открыли ворота... Мы миновали его и пошли дальше.
Вдруг метрах в пятнадцати от Гейтвуда появилась женщина,
прижимающая платок к нижней части лица. Платок медленно
упал на тротуар. Гейтвуд остановился и выпрямился. Я
увидел, как он тянет из кармана правую руку, и понял, что он
сжимает в ней пистолет. Примерно полминуты он стоял
неподвижно, как изваяние. Потом вынул из кармана левую руку
и бросил на землю сверток с деньгами. После этого резко
повернулся и зашагал обратно в направлении своего дома.
Женщина тем временем успела поднять платок. Потом
подбежала к месту, где белел на тротуаре пакет, схватила его
и устремилась к узкому проходу между двумя домами. Это была
высокая, несколько сутулая женщина, с ног до головы одетая в
черное. Несколько быстрых шагов, и она исчезла в мрачной
щели между домами.
Я был вынужден двигаться очень медленно и осторожно,
когда Гейтвуд и женщина стояли друг перед другом: нас
разделял лишь один квартал. Но, как только женщина исчезла,
я решил рискнуть и припустил бегом. Однако, когда я
добежал, проход был пуст. Я промчался по нему до
параллельной улицы, хотя понимал, что женщина никак не могла
добежать до нее раньше, чем я достиг угла. Хотя лишний вес
у меня есть - и немалый! - я еще в состоянии пробежать
квартал в приличном темпе. По обе стороны прохода стояли
доходные дома, взирающие на меня своими конспиративными
выходами.
Подбежал агент, который шел за мной, потом подъехали
О'Гар и Тод, наконец, к нам присоединился и Люск. О'Гар и
Тод немедленно пустились в объезд соседних улиц в надежде,
что им удастся обнаружить женщину. Люск и агент встали на
углах, откуда можно было наблюдать за двумя улицами,
замыкающими квартал доходных домов. Я приступил к
прочесыванию квартала. Без результата. Я не нашел ни
незапертой двери, ни открытого окна, ни пожарной лестницы,
которая носила бы следы того, что ею только что
пользовались.
Ничего.
Вскоре вернулся О'Гар - с подкреплением, присланным из
управления, а после него появился Гейтвуд. Гейтвуд был вне
себя от ярости.
- Снова вы все изгадили! Я не заплачу ни цента вашему
агентству! Ну, а вы... а вас... Я все поставлю на голову,
но добьюсь того, чтобы вас вернули патрулировать улицы,
детективы недоделанные!
- Как выглядела эта женщина? - спросил я.
- Как будто я знал, что вам это может понадобиться! Я
ведь думал, что вы поблизости и готовы ее арестовать. Она
была старая, сгорбленная, но лица ее я не видел - на ней
была вуаль. Ну, а вы, черт бы вас побрал, вы-то что о себе
думаете? Это же настоящий скандал, проклятье...
Я кое-как его успокоил и поволок обратно к дому,
предоставив полицейским детально исследовать территорию.
Было их теперь четырнадцать или пятнадцать, в каждых воротах
торчал по меньшей мере один. Одри должна была явиться, как
только ее освободят, поэтому я хотел быть на месте, чтобы
сразу взять ее в оборот. Мы имели неплохие шансы задержать
похитителей, прежде чем они куда-нибудь смоются, если только
девушка сумеет нам что-нибудь о них рассказать.
Вернувшись в дом, Гейтвуд снова присосался к бутылке, а я
закрутился, как белка в колесе, одним ухом прислушиваясь к
телефону, другим - к дверному звонку. О Гар и Тод звонили
каждые полчаса, чтобы узнать, нет ли вестей от девушки.
Сами они пока ничего не вынюхали.
Они приехали в резиденцию Гейтвудов в девятом часу вместе
с Люском. Женщина в черном оказалась мужчиной, который
давно успел смыться.
За запертой дверью черного хода в одном из доходных домов
нашли женскую юбку, длинный плащ и шляпку с вуалью - все
черное. Расспросив жильцов, полицейские выяснили, что тремя
днями раньше одну из комнат снял молодой мужчина,
записавшийся под фамилией Лейтон. Разумеется, его дома не
застали. В комнате обнаружили множество окурков, пустую
бутылку и больше ничего, кроме того, что там было, когда
Лейтон сюда въехал.
Выводы были очевидны. Он снял помещение, чтобы иметь
доступ в меблирашку. Переодетый женщиной, он вышел на
свидание с Гейтвудом через запасной вход, который оставил
открытым. Потом он вбежал в дом, закрыл дверь на задвижку;
сбросил женскую одежду, прошел через здание и вышел через
парадный вход, прежде чем мы успели забросить свою, как
выяснилось, дырявую сеть. Возможно, во время бегства он
вынужден был раз-другой прятаться в подъездах от автомобилей
О'Гара и Тода.
Лейтон, как оказалось, был мужчиной лет тридцати, худым,
с черными волосами и темными глазами. Ростом он был метр
семьдесят, может быть, метр семьдесят пять. На соседей,
которые видели его раза два, он произвел впечатление
приличного молодого человека, выглядевшего весьма элегантно
в своем коричневом костюме и бежевой фетровой шляпе.
Оба детектива, так же, как и инспектор Люск, считали
абсолютно невозможным, чтобы Одри держали хотя бы временно в
помещении, снятом Лейтоном.
Пробило десять, а от девушки все еще не было никаких
вестей.
Гейтвуд растерял свою беспардонную агрессивность;
казалось, он вот-вот сломается. Он плохо выносил длительное
напряжение, а алкоголь ему в этом отнюдь не помог. Я не
питал к нему какой-либо симпатии - ни на основании того, что
я о нем слышал, ни на основании личных контактов, но теперь
мне стало его жаль.
Я позвонил в агентство и справился относительно донесений
детективов, проверявших знакомых Одри. Оказалось, что
последней ее видела некая Эгнис Дейнджерфилд. Одри шла одна
по Маркет-стрит в районе Шестой улицы между восемью
пятнадцатью и восемью сорока пятью вечера. Их разделяло
довольно большое расстояние, да и шла Одри по другой стороне
улицы, так что Эгнис с ней не разговаривала. Кроме этого,
наши парни установили, что Одри - совершенно невыносимая и
разнузданная девица, которая водит дружбу с подозрительными
особами и легко может попасть в руки профессиональных
преступников.
Наступил полдень, а Одри все не было. Мы дали знать
газетам, чтобы они опубликовали подготовленные материалы,
дополненные описанием событий последних часов. Гейтвуд,
совершенно сломленный, застыл в кресле, подперев голову
руками и глядя в пол. Я как раз собирался выйти,
захваченный внезапно возникшей догадкой, когда он поднял на
меня глаза. Я не узнал бы его, если бы перемены с ним не
происходили у меня на глазах.
- Как вы думаете, что могло ее задержать? - спросил он.
У меня не хватило духа ответить ему, какой вывод
напрашивается теперь, когда выкуп уплачен, а девушка не
появляется. Я отделался парой общих фраз и вышел.
Я поймал такси и попросил отвезти меня в торговый центр.
Я ходил из одного магазина в другой, задерживаясь во всех
секциях, торгующих женской одеждой, - от туфель до шляп, и
расспрашивал, не покупал ли в последние дни какой-нибудь
мужчина с внешностью Леитона одежду для молодой женщины с
фигурой Одри Гейтвуд. Побывав в пяти магазинах и не получив
нигде подтверждения, я поручил проверку остальных городских
магазинов парню из нашего агентства, а сам на пароме
переправился на другую сторону залива, чтобы прочесать
универмаги Окленда. И в первом же из них мне
посчастливилось.
Не далее как вчера мужчина, который вполне мог быть
Лейтоном, покупал женские вещи размеров Одри. Он купил
множество вещей - от белья до плаща, и мало того, он - я не
верил своему счастью - приказал отослать купленные вещи
мистеру Т. Оффорду на Четырнадцатую улицу.
В подъезде доходного дома, находившегося под этим
адресом, я нашел возле номера квартиры 202 нужную мне
фамилию. Теодор Оффорд.
В этот момент отворилась входная дверь: на пороге стояла
толстая немолодая женщина в ситцевом домашнем халате. Она с
интересом осмотрела меня, а я спросил:
- Вы не знаете, где живет смотритель?
- Это я.
Я подал ей визитную карточку и вошел в дом.
- Я из отдела поручительств Североамериканского
страхового общества, - повторил я ложь, напечатанную на моей
фальшивой визитке. - К нам поступило заявление о
поручительстве за мистера Оффорда. - Не могли бы вы помочь
мне составить о нем мнение? Тот ли это человек, на которого
можно положиться?
Я сказал все это со слегка озабоченным выражением лица -
такая мина подходит тому, кто выполняет необходимую, но не
слишком важную формальность.
- Поручительство? Очень странно! Мистер Оффорд завтра
уезжает.
- Я не знаю, о каком поручительстве идет речь, - ответил
я небрежно. - Мы получаем только фамилии и адреса в целях
предварительного знакомства. Может, поручительство
потребовалось его теперешнему работодателю, а может, это
кто-то, к кому мистер Оффорд намеревается поступить на
работу. Некоторые фирмы обращаются к нам, чтобы мы провели
разведку в отношении лиц, которых они намереваются
пригласить на работу. Хотят застраховаться от финансовой
ответственности за работников.
- Ну, что я могу вам сказать... Мистер Оффорд очень
милый молодой человек, - сказала она. - Но он живет здесь
всего лишь неделю.
- Неделю? Да, это недолго.
- Они приехали из Денвера. Должны были остаться здесь
надолго, но приморский климат не пошел миссис Оффорд на
пользу, поэтому они возвращаются.
- Вы точно знаете, что они приехали из Денвера?
- Ну... так они мне сказали.
- Это большая семья?
- Нет, их только двое. Это молодые люди.
- И какое они на вас произвели впечатление? - спросил я,
стараясь своим тоном дать ей понять, что свято верю в ее
проницательность.
- Они производят впечатление очень милой молодой пары.
Временами можно подумать, что их целыми днями нет дома, так
тихо они себя ведут.
- Они часто выходят?
- Не могу вам сказать. У них есть собственный ключ от
входной двери. Временами, когда они входят или выходят, я
их встречаю...
- Значит, вы могли бы и не знать, если бы они однажды
вечером не вернулись ночевать?
Она измерила меня подозрительным взглядом - мой вопрос не
стыковался с делом, которое я выдвинул в качестве предлога.
Но это уже не имело значения. Она покачала головой.
- Ну... разумеется, могла бы и не знать.
- Они часто принимают гостей?
- Не могу сказать. Мистер Оффорд не...
Она не закончила фразу, потому что с улицы вошел мужчина.
Он прошел за моей спиной и двинулся к лестнице.
- Боже мой! - шепнула она. - Надеюсь, что он не слышал!
Это мистер Оффорд!
Худощавый мужчина в коричневом костюме и бежевой шляпе -
он вполне мог оказаться Лейтоном. Я видел его только со
спины, а он меня - тоже. Он спокойно поднимался по
лестнице. Если он слышал, как женщина назвала его фамилию,
то он воспользуется поворотом лестницы, чтобы бросить на
меня взгляд. Он это сделал. Я постарался ничем не
обнаружить, что узнал его. Это был Жмот Квайл, аферист,
который года четыре тому назад бесчинствовал в западных
штатах. Он не выдал себя ни жестом, ни взглядом, но я знал,
что он тоже меня узнал. Хлопнула дверь на втором этаже.
Я направился к лестница.
- Загляну наверх поговорить с мистером Оффордом, -
уведомил я смотрительницу.
Я тихо подошел к двери квартиры 202 и некоторое время
прислушивался. Изнутри не доносилось ни малейшего звука.
Для колебаний не было времени. Я нажал кнопку звонка.
Один за другим, быстро, как три удара пишущей машинки под
пальцами опытной машинистки, только куда громче, прозвучали
три револьверных выстрела. И в двери квартиры 202 на высоте
пояса появились три отверстия. Я был бы уже упитанным
трупом с тремя пулями в брюхе, если бы в давние времена не
научился становиться сбоку от двери, в которую звоню, когда
наношу непрошеный визит в незнакомую квартиру.
За дверью прозвучал Повелительный мужской голос:
- Перестань! Дура! Боже, только не это!
Ему отвечал истеричный женский голос, выкрикивающий
ругательства. И какие! Еще две пули прошили дверь.
- Перестань! Прошу тебя!
Теперь в голосе мужчины звучали нотки страха. Женщина
исступленно сыпала крепкими словечками. Послышались звуки
борьбы. Грохнул ещ° один выстрел.
Я пнул дверь изо всех сил, и замок не выдержал. На полу
комнаты мужчина - Квайл - боролся с женщиной. Стоя на
коленях, он держал ее за запястье и старался прижать ее руку
к полу. Женщина стискивала в руке дымящийся револьвер.
Одним прыжком я оказался рядом и вырвал оружие.
- Хватит! - крикнул я, поднявшись на ноги. - Встать! У
вас гость!
Квайл отпустил руку своей противницы, которая немедленно
попыталась вцепиться своими острыми коготками ему в глаза;
однако ей удалось лишь расцарапать ему щеку. Он на
четвереньках отбежал от нее, и тут же они оба вскочили на
ноги. Он сразу плюхнулся в кресло, вытирая окровавленную
щеку платком. Девушка осталась стоять посреди комнаты,
уткнув руки в бедра и испепеляя меня ненавидящим взглядом.
Я рассмеялся - теперь я мог себе это позволить.
- Если у вашего отца сохранилось немного разума, то он
славно отделает вас ремнем, на котором правит бритву. Лихо
вы его объегорили!
- Если бы вы прожили с ним так долго, как я, и вас бы
постоянно унижали и терроризировали, вы тоже были бы готовы
на все, чтобы раздобыть немного денег и начать жить
самостоятельно.
На это я ничего не ответил. Помня о торговых методах ее
папочки - особенно о кое-каких военных контрактах, в
отношении которых министерство юстиции все еще проводит
расследование, - я должен был признать, что самое худшее, в
чем можно упрекнуть Одри, это то, что она слишком дочь
своего отца.
- Как вы вышли на наш след? - вежливо спросил меня
Квайл.
- Несколько мелочей, - ответил я. - Во-первых, знакомая
видела Одри на Маркет- стрит около половины девятого вечера,
а письмо ваше было проштемпелевано в девять. Вы немного
поспешили с этим. С отправкой письма следовало малость
подождать. Вероятно, она бросила его в почтовый ящик по
дороге сюда?
Квайл кивнул.
- Во-вторых, - продолжал я, - ее телефонный звонок. Она
хорошо знала, что потребуется несколько минут, чтобы все эти
секретарши соединили ее с отцом. Если бы она действительно
добралась до телефона, воспользовавшись невнимательностью
похитителей, то она так торопилась бы, что выложила бы все
первому лицу, на которое наткнулась, скорее всего,
телефонистке на коммутаторе. Все указывало на то, что
главной целью происходящего было нагнетание страха - такого
страха, чтобы ваш отец совсем размяк. Я не касаюсь здесь
попытки подбросить нам этот ложный след с Даблтопом.
Квайл снова кивнул.
- Когда она не появилась после уплаты выкупа, я начал
догадываться, что она сама замешана в этом деле. Не
приходится сомневаться, что если бы она возвратилась домой
после такого номера, ее не пришлось бы долго допрашивать,
чтобы она выдала все. И, наверное, она этого боялась.
Остальное не составило труда, к тому же мне немного повезло.
Мы узнали, что она находится в сговоре с каким-то типом,
когда обнаружили женский наряд, который вы выбросили, когда
необходимость в нем миновала. Я предположил, что в этом
деле участвует лишь один сообщник. Кроме того, я знал, что
ей потребуется что-то из одежды: она не могла вынести свои
вещи из дома. А ведь у нее тьма приятельниц, основное
занятие которых - бросаться деньгами в магазинах. Поэтому я
подумал, что она скорее всего пошлет за покупками сообщника.
И не ошибся. А сообщник поленился таскать пакеты, или их
было слишком много, вот он и велел переслать их. Вот и вся
история.
- Да, это было чертовски неосторожно с моей стороны, -
признал Квайл, после чего презрительно ткнул пальцем в
сторону ловушки. - Но что я мог поделать с этой идиоткой?
Она же колется! Пришла, уже накачавшись какой-то дрянью. Я
должен был все время следить, чтобы ей не стукнуло в голову
и она не завалила все дело. Да вы же сами только что
убедились, что она такое. Я сказал ей, что вы поднимаетесь
наверх, а эта дура схватилась за пушку и чуть-чуть не
прибавила к делу ваш труп!
Свидание отца с дочерью состоялось в кабинете капитана в
управлении полиции на втором этаже муниципалитета в Окленде.
Зрелище было что надо.
В течение доброго часа можно было делать ставки: хватит
ли Харви Гейтвуда удар, задушит ли он свою единственную дочь
или только прикажет запереть ее в исправительное заведение
до совершеннолетия? Однако в конце концов Одри его
пережала. Недаром она была дочерью своего отца и притом
особой достаточно молодой, чтобы не считаться с
последствиями, тогда как Гейтвуда, несмотря на его
деспотический характер, жизнь уже научила кое-какой
осторожности. Картой, которой она его побила, оказалась
угроза выложить газетной братии все, что она о нем знает.
Понятия не имею, что она знала в действительности, да и он,
пожалуй, не был особо уведомлен но он не мог рисковать в тот
момент, когда министерство юстиции проводило расследование,
связанное с его военными контрактами. Не приходится
сомневаться, что она выполнила бы свою угрозу, а одна из
газет в Сан- Франциско только и ждала случая, чтобы спустить
на него собак. В конце концов отец и дочь покинули кабинет
капитана вместе пылая взаимной ненавистью.
Квайла мы заперли наверху, в камере, однако по этому
поводу особо не обольщались. Я знал, что у нас нет способа
обвинить его в чем либо, не поставив Одри перед судом.
Это было несуразное дело. И я вздохнул с облегчением,
когда оно закончилось.

------------------------------------------------------------

1) - Небоскреб в Сан-Франциско



Дэшил Хэммет
Десятый ключ к разгадке


Перевод А. Заливадного


- Мистер Леопольд Гантвоорт вышел, - сказал слуга,
который открыл мне дверь. - Но есть его сын, мистер Чарльз.
Если вы хотите с ним увидеться...
- Нет, мы договорились с мистером Леопольдом Гантвоортом,
что я приду в девять часов или немного позже. Сейчас ровно
десять. Видимо, он скоро будет. Я подожду.
- Пожалуйста.
Он отступил в сторону, чтобы я мог пройти, взял у меня
плащ и шляпу, проводил в комнату наверху - библиотеку
Гантвоорта - и оставил одного. Я взял какой-то толстый
журнал из стопки, лежащей на столе, подвинул поближе
пепельницу и уселся поудобнее.
Прошел час. Я отложил журнал и начал проявлять
нетерпение. Прошел еще час, и я уже беспокойно вертелся в
кресле.
Где-то в глубине дома часы били одиннадцать, когда в
комнату вошел молодой человек лет двадцати пяти или двадцати
шести, высокий и худой, с очень бледной кожей и очень
темными глазами и волосами.
- Отец еще не вернулся, - сказал он. - Извините, что вам
пришлось так долго ждать. Не могу ли я чем-нибудь помочь?
Меня зовут Чарльз Гантвоорт.
- Нет, спасибо, - я встал с кресла, принимая этот
вежливый намек на то, что слишком засиделся. - Я свяжусь с
ним завтра.
- Мне очень жаль, - пробормотал он, и мы вместе пошли к
дверям.
Когда мы выходили в холл, негромко затарахтел телефон в
углу комнаты, которую мы только что покинули.
Чарльз Гантвоорт вернулся, чтобы взять трубку, а я ждал в
дверях.
Разговаривая, он стоял спиной ко мне.
- Да. Да! Что-о?.. Да. Да...
Он медленно обернулся, и я увидел боль на его ставшем
серым лице, ужас в широко открытых глазах и разинутый рот;
он все еще держал в руке трубку.
- Отец... - прошептал он. - Умер... убит.
- Где? Как?!
- Не знаю. Звонили из полиции. Они хотят, чтобы я
немедленно приехал.
Он с усилием расправил опустившиеся плечи, пытаясь взять
себя в руки, повесил трубку, и его лицо стало менее
напряженным.
- Прошу меня простить...
- Послушайте, - прервал я эти извинения, - я сотрудник
Континентального сыскного агентства. Ваш отец звонил нам
сегодня и просил прислать к нему детектива. Говорил, что
его жизни угрожает опасность. Однако формально он никого не
нанимал. Поэтому, если вы...
- Ну конечно! Я вас нанимаю! Если полиция еще не нашла
убийцу, то сделайте все возможное, чтобы его схватили.
- 0'кей. Поехали в полицию.
Во время поездки мы не обменялись ни словом до самого
здания суда. Пригнувшись над рулем своей машины, Гантвоорт
мчал со страшной скоростью по улицам города. У меня было
много вопросов, но если уж он хотел ехать в таком темпе, ему
сейчас требовалось все его внимание, чтобы куда-нибудь не
врезаться. Поэтому я не мешал, а только держался покрепче и
помалкивал.
Когда мы прибыли на место, нас уже ждали полдюжины
детективов. Следствие вел О'Гар - сержант-детектив с
конусообразной головой, одетый, как деревенский констебль из
кинофильма - в широкополую черную шляпу и так далее, но, тем
не менее, не стоило его недооценивать. Мы уже работали
вместе по нескольким делам и отлично друг друга понимали.
Он провел нас в одну из небольших комнат по соседству с
приемной. Там, на столе, мы увидели с десяток предметов.
- Посмотрите на эти вещи внимательно, - сказал Гантвоорту
сержант-детектив, - и укажите те, которые были
собственностью вашего отца.
- А где отец?
- Сначала сделайте то, что я попросил, - твердо сказал
О'Гар . - А потом у вас будет возможность его увидеть.
Пока Чарльз Гантвоорт проводил отбор, я тоже присмотрелся
к лежащим на столе предметам. Пустая шкатулка для
драгоценностей, записная книжка, три письма в разорванных
конвертах, адресованные покойному, еще какие-то бумаги,
связка ключей, авторучка, два белых льняных платка, два
револьверных патрона, золотые часы с золотым перочинным
ножиком и золотым карандашиком на платиновой цепочке, два
черных кожаных бумажника, причем один новенький, а другой
потертый, немного денег в банкнотах и серебре и небольшая
портативная пишущая машинка, погнутая, помятая, облепленная
кровью и волосами. Некоторые из вещей тоже были в крови,
другие - чистые.
Гантвоорт выбрал из этой кучи часы с ножиком и
карандашом, ключи, авторучку, блокнот, платки, письма и
прочие бумаги и старое портмоне.
- Это вещи отца, - негромко сказал он. - Остального я
никогда не видел. Не знаю также, сколько при нем сегодня
было денег, поэтому не могу сказать, что из этой суммы
принадлежит ему.
- Вы уверены, что все опознали? - спросил О'Гар .
- Мне кажется, но гарантировать... Уиппл мог бы вам
сказать больше. - Он обернулся ко мне. - Это тот человек,
который открывал вам дверь сегодня вечером. Слуга отца. Он
точно должен знать, что ему принадлежало.
Один из детективов направился к телефону, чтобы сразу же
вызвать Уиппла.
Теперь я начал задавать вопросы:
- Не отсутствует ли здесь что-либо такое, что ваш отец
всегда носил с собой? Что-нибудь ценное?
- Мне кажется, все на месте. Все, что он мог иметь при
себе, лежит здесь.
- В котором часу он вышел из дома сегодня вечером?
- Около половины восьмого. Может, даже и в семь.
- Вы знали, куда он направлялся?
- Он не говорил мне, но я полагаю, что к мисс Декстер.
Лица детективов вдруг прояснились, а глаза стали
внимательными. Думаю, и со мной произошло то же самое.
Встречается немало насильственных смертей, в которых не
замешаны женщины, но очень редко это бывает при убийствах
подобного типа.
- Кто такая мисс Декстер? - тотчас перехватил инициативу
сержант.
- Она... - Чарльз Гантвоорт запнулся, - ну, в общем,
отец был очень дружен с ней и ее братом. Обычно он навещал
их... ее несколько раз в неделю. Честно говоря, я
подозреваю, что он хотел на ней жениться.
- Кто она такая и чем занимается?
- Отец познакомился с ними обоими примерно полгода назад.
Я встречался с ними пару раз, но не могу сказать, что хорошо
их знаю. Мисс Декстер, ее зовут Креда, это девушка, лет,
по-моему, двадцати с чем-то, ее брат Мэдден года на четыре
старше. Он сейчас в Нью-Йорке или по дороге в Нью-Йорк, где
должен провести какую-то финансовую операцию по поручению
отца.
- Отец говорил вам, что собирается вступить с ней в брак?
- 0'Гар уцепился за женскую линию.
- Нет, но было хорошо видно, что он сильно... гм...
влюблен. Несколько дней назад, на прошлой неделе, мы даже
обменялись мнениями по этому вопросу. Нет, не поссорились,
просто обменялись мнениями. Из его слов я понял, что он
готов жениться на ней, и испугался.
- Что значит "испугался"? - поймал его О' Гар на слове.
Бледное лицо Чарльза Гантвоорта слегка покраснело. Он
смущенно кашлянул.
- Мне бы не хотелось бросать тень на Декстеров. Не
думаю... уверен, что они не имеют ничего общего с тем, что
произошло. Но не могу сказать, что они мне нравятся... я
их не люблю. Я считаю их... ну, не знаю... может, они
охотятся за деньгами? Отец не был сказочно богат, но
капитал имел значительный. И хотя на здоровье он не
жаловался, но все же ему было уже пятьдесят семь, -
достаточно много для осознания того, что Креда Декстер
больше интересуется его состоянием, чем им самим.
- А что с завещанием вашего отца?
- Последнее, о котором мне известно - оно было составлено
два-три года назад, называет наследниками меня и мою жену.
Адвокат отца, мистер Мюррей Абернети, наверное, мог бы вам
сказать, были ли потом еще какие-нибудь приписки, но я в
этом сомневаюсь.
- Ваш отец удалился от дел?
- Да. Примерно год назад он передал мне свою
импортно-экспортную фирму. Кое-где у него были еще вклады,
но активной работой он уже не занимался.
О'Гар сдвинул на затылок свою шляпу деревенского
констебля и некоторое время задумчиво чесал конусообразную
голову. Потом посмотрел на меня.
- Хочешь еще что-нибудь спросить?
- Да. Вы слышали когда-либо, чтобы отец или кто другой
говорил о некоем Эмиле Бонфий?
- Нет.
- Не вспоминал ли ваш отец, что получил письмо с
угрозами? Или что в него стреляли на улице?
- Нет.
- Он был в Париже в 1902 году?
- Вполне возможно. Отец каждый год бывал за границей,
пока не удалился от дел.

* * *

Затем мы отвели Гантвоорта в морг, чтобы он увидел отца.
Это оказалось не очень приятным зрелищем даже для меня и
О'Гар а, а ведь мы знали убитого весьма поверхностно. Я
запомнил его как невысокого жилистого мужчину, всегда
элегантно одетого, который двигался с упругостью значительно
более молодого человека.
А теперь он лежал с головой, превращенной в кровавое
месиво.
Мы оставили Гантвоорта у тела отца, а сами отправились
пешком обратно в здание суда.
- Что это за старая история с Эмилем Бонфий в Париже в
1902 году? - спросил сержант-детектив, как только мы вышли
на улицу.
- Сегодня днем покойный позвонил в наше агентство и
сообщил, что получил письмо с угрозами от некоего Эмиля
Бонфий, с которым у него было столкновение в Париже в 1902
году. Он сказал также, что этот Бонфий стрелял в него вчера
на улице. Просил, чтобы кто-нибудь от нас встретился с ним
сегодня вечером. Он поставил условие - ни в коем случае не
извещать полицию, заявил, что предпочел бы принять смерть,
чем допустить, чтобы эта история стала достоянием гласности.
Вот и все, что он сказал по телефону, и вот почему я
оказался под рукой, когда Чарльз Гантвоорт получил известие
о смерти отца.
О'Гар остановился посреди тротуара и тихо присвистнул.
- Вот тебе раз! - воскликнул он. - Подожди, я тебе
кое-что покажу в отделении.
Уиппл уже ждал в приемной, когда мы вошли. Его лицо, на
первый взгляд, было таким же безучастным и напоминающим
маску, как и пару часов назад, когда он впустил меня в дом
на Рашен Хилл. Но сейчас под этой маской вышколенного слуги
все в нем сжималось и дрожало.
Мы повели его в ту же комнату, где опрашивали Чарльза
Гантвоорта.
Уиппл подтвердил все сказанное сыном убитого. Он был
совершенно уверен, что ни пишущая машинка, ни шкатулка для
драгоценностей, ни два патрона, ни новый бумажник не
принадлежали Гантвоорту.
Мы не сумели убедить слугу высказать свое личное мнение о
Декстерах, но по его реакции нетрудно было понять, что
симпатий к ним он не питает. Мисс Декстер, сказал он,
звонила вечером три раза, около восьми, около девяти и в
полдесятого. Каждый раз она спрашивала мистера Леопольда
Гантвоорта, но не просила ему что- либо передать. Уиппл
полагал, что она ожидала Гантвоорта, а тот не пришел.
Он заявил, что ничего не знает ни об Эмиле Бонфий, ни о
письме. Вчера Гантвоорт отсутствовал дома с восьми вечера
до полуночи. Уиппл не присматривался к нему особенно, когда
тот вернулся, и не может поэтому сказать, был ли он
взволнован. Хозяин обычно носил с собой около ста долларов.
- Возможно ли, чтобы сегодня Гантвоорт имел при себе
что-либо, чего сейчас нет на столе? - спросил О'Гар .
- Нет, сэр. Все на месте... часы на цепочке, деньги,
блокнот, бумажник, ключи, платки, авторучка... больше я ни
о чем не знаю.
- Чарльз Гантвоорт выходил сегодня вечером?
- Нет, сэр. Мистер и миссис Гантвоорт весь вечер провели
дома.
- Вы уверены?
Уиппл секунду подумал.
- Да, сэр, почти уверен. Я точно знаю, что миссис
Гантвоорт не выходила. По правде сказать, мистера Чарльза я
не видел часов с восьми до момента, когда он сошел вниз вот
с этим джентльменом, - он указал на меня, - в одиннадцать
часов. Но я практически уверен, что он находился дома весь
вечер. Кажется, и миссис Гантвоорт так говорила.
О'Гар задал ему еще один вопрос. Вопрос, который меня
тогда изумил.
- Какие застежки мистер Гантвоорт носил на воротничке?
- Вы имеете в виду мистера Леопольда?
- Да.
- Обычные - золотые, цельные. На них был фирменный знак
лондонского ювелира.
- Вы бы их узнали?
- Да, сэр.
С этим мы его и отпустили.
- Тебе не кажется, - заметил я, когда мы с О'Гаром
остались наедине с кучей вещей, которые еще не имели для
меня никакого значения, - что пора бы уже приступить к
рассказу и объяснить, что есть что?
- Да, наверное... слушай. Один человек, по фамилии
Лагерквист, владелец продуктового магазина, ехал сегодня
вечером по парку Голден Гейт и миновал по дороге на темной
аллее автомобиль с погашенными фарами. Ему показалось, что
сидящий за рулем мужчина выглядит как-то странно, и он
сообщил об этом первому же увиденному полицейскому.
Полицейский пошел посмотреть и обнаружил в автомобиле
мертвого Гантвоорта: его голова была размозжена вот этим
предметом, - О'Гар положил руку на окровавленную пишущую
машинку. - Произошло это без пятнадцати десять. Доктор
считает, что Гантвоорта убили... что ему проломили череп
именно этой машинкой.
Карманы убитого, как мы установили, были вывернуты. Все,
что ты видишь здесь на столе, за исключением нового
бумажника, валялось в автомобиле... часть вещей на полу,
часть - на сиденьях. Деньги тоже там лежали, около ста
долларов. Среди бумаг я нашел вот это.
Он протянул мне белый листок, содержащий отпечатанный на
машинке текст:

Л.Ф.Г.
Я хочу того, что мне принадлежало. Шести тысяч миль и 21
года не хватит, чтобы ты мог укрыться от жертвы твоего
предательства. Я намерен забрать то, что ты у меня украл.
Э. Б.

- Л. Ф. Г. может означать Леопольд Ф. Гантвоорт, -
сказал я, - а Э. Б. - Эмиль Бонфий. 21 год - это время,
которое прошло с 1902-го по 1923-й, а 6 тысяч миль -
примерное расстояние от Парижа до Сан-Франциско.
Я положил письмо и взял шкатулку. Она была сделана из
чего-то, напоминающего черную кожу, и выстелена бархатом.
Без каких-либо опознавательных знаков.
Затем я осмотрел два патрона, "Смит и Вессон", калибр 9,6
мм, в мягких носиках пуль были сделаны глубокие
крестообразные распилы - старая штучка, она приводит к тому,
что такая пуля оставляет в теле дырку величиной с чайное
блюдце.
- Патроны тоже нашли в автомобиле?
- Да. И вот это...
О'Гар вытащил из кармана жилета светлую прядь волос,
длиной от 2,5 до 5 сантиметров. Волосы были срезаны, а не
вырваны.
- Еще что-нибудь?
Казалось, этому не будет конца.
Он взял со стола новенький бумажник - тот, который ни
Уиппл, ни Чарльз Гантвоорт не признали собственностью
покойного, и подвинул ко мне.
- Мы подобрали его на улице, примерно в метре от
автомобиля.
Бумажник был довольно дешевый, без фабричной марки или
инициалов владельца. Внутри лежали две десятидолларовые
купюры, три вырезки из газет и листик бумаги с отпечатанным
на машинке списком из шести имен и адресов. Имя и адрес
Гантвоорта стояли на первом месте.
Три вырезки были сделаны скорее всего из разделов личных
объявлений трех разных газет - шрифт не был похож - и
выглядели они так:

"Джордж. - Все в порядке. Не жди слишком долго - Д. Д. Д.У
"Р. X. Т. - они не отвечают. - ФЛО".
"Кэппи. - Ровно в 12, и будь осторожен. Бинго".

Фамилии и адреса в списке, кроме Гантвоорта, были следующие:

Куинси Хиткоут, 1223 С. - Джейсон-стрит, Денвер.
Б. Д. Торнтон, 96 Хъюз Серкл, Даллас.
Лютер Г. Рэндолл, 615 Коламбия-стрит, Портсмут.
Дж. X. Бонд Уиллис, 5444 Гарвард-стрит, Бостон.
Ханна Хиндмарш, 218, Е. 79-я стрит. Кливленд.

- Это все? - спросил я, изучив список.
Запасы сержанта-детектива еще не истощились.
- Застежки из воротничка убитого - как передняя, так и
задняя - были вынуты, хотя и воротничок, и галстук остались
на своих местах. И левый штиблет исчез. Мы везде искали,
но ни штиблета, ни застежек не нашли.
- Больше ничего?
Теперь я был готов ко всему.
- А что тебе, черт возьми, еще надо? - взвыл он. -
Этого мало?
- А отпечатки пальцев?
- Здесь глухо. Мы обнаружили только отпечатки жертвы.
- А машина, в которой его нашли?
- Это кабриолет, принадлежащий некоему доктору Уоллесу
Джирарго. В шесть часов вечера он позвонил нам и заявил,
что у него угнали автомобиль в районе перекрестка
Полка-стрит и Макаллистер-стрит. Мы проверяем, но,
по-моему, он ни при чем.
Вещи, которые, согласно показаниям Уиппла и Чарльза
Гантвоорта, принадлежали убитому, мало что нам говорили. Мы
внимательно их осмотрели, но это ничего не дало. В блокноте
было много записей, но ни одна из них, казалось, не имела
отношения к делу. Письма также.
Серийный номер пишущей машинки - орудия преступления -
отсутствовал. Он был сточен напильником.
- Ну, и что ты об этом думаешь? - спросил О'Гар , когда
мы закончили осмотр и сидели, покуривая сигареты.
- Думаю, стоило бы отыскать месье Эмиля Бонфий.
- Не помешало бы, - буркнул он. - Прежде всего,
наверное, надо связаться с теми пятью людьми из списка.
Возможно, это список жертв, которых Бонфий собирается
уничтожить.
- Возможно. Так или иначе, придется их разыскать. Не
исключено, что некоторых уже нет в живых, но, независимо от
того, убили ли их уже, убьют ли в будущем или не собираются
убивать вообще, они наверняка как-то связаны с делом. Я
отправлю телеграммы в филиалы нашего агентства, чтобы там
занялись людьми из списка. Попробую также установить, из
каких газет были сделаны вырезки.
О'Гар взглянул на часы и зевнул.
- Уже четыре. Неплохо бы чуть-чуть поспать. Я оставлю
записку нашему эксперту, пусть он с утра сравнит шрифт
машинки с тем письмом, подписанным Э. Б., и со списком.
Нужно проверить, на ней ли их отпечатали. Похоже, что да,
но надо удостовериться. Я прикажу, чтобы, как только
рассветет, обыскали парк в том районе, где нашли Гантвоорта,
- вдруг отыщутся пропавший штиблет и застежки от воротничка.
И наконец, отправлю пару ребят во все магазины, торгующие
пишущими машинками, может, они узнают что-нибудь об этой.
По дороге я заглянул на почту и отправил пачку телеграмм.
Потом пошел домой, чтобы там грезить о вещах, которые не
имеют никакого отношения к преступлениям или работе
детектива.

* * *

В одиннадцать утра я, свежий и бодрый после пяти часов
сна, вошел в помещение следственного отдела и застал там
сержанта 0'Гара, сидящего с опущенными плечами и тупо
вглядывающегося в черный штиблет, несколько застежек от
воротничка, заржавленный плоский ключик и смятую газету.
- Что это такое? Сувениры с твоей свадьбы?
- Хорошо бы, - в голосе звучала тоска. - Слушай: один
из портье в Национальном судоходном банке, убирая в
вестибюле, нашел сегодня утром сверток. В нем был этот
штиблет... недостающий штиблет Гантвоорта, завернутый в
"Филадельфия Рекорд" пятидневной давности, а вместе с ним -
застежки и ржавый ключ. Обрати внимание, что у штиблета
оторван каблук и его до сих пор не отыскали. Уиппл опознал
штиблет и две застежки, но ключа никогда раньше не видел.
Остальные четыре застежки - совершенно новые, стандартные,
позолоченные. Ты что-нибудь понимаешь?
Я ничего не понимал.
- А почему портье принес это сюда?
- Ой, да ведь вся история попала в утренние газеты. Там
и о пропавшем штиблете, и о застежках, и так далее.
- А что известно о пишущей машинке?
- Как письмо, так и список имен были, без сомнения,
отпечатаны на ней, но мы еще не знаем, откуда она взялась.
Мы также проверили врача - владельца автомобиля - он вне
подозрений. Точно установлено, что он делал вчера вечером.
Лагерквист, торговец, который нашел Гантвоорта, тоже,
кажется, ни при чем. А ты чем занимался?
- Еще нет ответов на телеграммы, которые я отправил
ночью. Сегодня утром я зашел в агентство и послал четверых
ребят прочесать все отели в городе и поискать там людей по
имени Бонфий. В телефонном справочнике есть несколько
абонентов с такой фамилией. Я выслал также телеграмму в
наше нью-йоркское отделение, чтобы там просмотрели списки
пассажиров пароходов, нет ли в них какого-нибудь Эмиля
Бонфий. А еще - связался с нашим парижским агентом и
попросил его поискать там, на месте.
- Ну что ж, наверное, сейчас самое время навестить
адвоката Гантвоорта, мистера Абернети, и мисс Декстер,
прежде, чем мы займемся чем-то другим, - сказал
сержант-детектив.
- Наверное, - согласился я. - Начнем с адвоката. В
такой ситуации он пока самая важная фигура.
Мюрей Абернети был высоким, худым, пожилым мужчиной,
который говорил медленно и носил крахмальные манишки. Он
слишком щепетильно относился к тому, что считал
профессиональной этикой, чтобы оказаться для нас полезным в
той степени, на которую мы рассчитывали. Но, позволив ему
свободно излагать свои мысли, как это было у него в обычае,
мы все-таки вытянули из юриста кое-какую информацию. Она
заключалась в следующем.
Убитый и Креда Декстер собирались пожениться в ближайшую
среду. Его сын и ее брат были против их брака, поэтому
Гантвоорт и его избранница решили тайно сочетаться в
Окленде, а затем, в тот же день, сесть на пароход, идущий на
Восток, полагая, что пока их медовый месяц будет
продолжаться, и его сын, и ее брат успеют смириться с этим
фактом.
Завещание было изменено и, согласно последней записи,
одна половина состояния Гантвоорта теперь переходила к его
жене, а другая к сыну и невестке. Однако новый документ не
был подписан, и Креда Декстер об этом знала. Она была
осведомлена - как со своей решимостью подчеркнул Абернети -
что, в соответствии с первым, все еще имеющим юридическую
силу текстом завещания, состояние Гантвоорта наследуют
Чарльз и его жена. Тем не менее в сложившейся ситуации мисс
Декстер все же имеет хорошие шансы получить свою долю. Если
не будет доказана ее причастность к убийству.
Капитал Гантвоорта мы оценили - на основании некоторых
намеков и осторожных утверждений адвоката - примерно в 1,5
миллиона долларов наличными. Абернети никогда не слышал ни
об Эмиле Бонфий, ни о каких-либо угрозах или покушениях на
жизнь убитого. Он также ничего не знал или не хотел нам
сказать хоть что-нибудь о том таинственном предмете, в краже
которого обвиняло Гантвоорта письмо с угрозами.
Из конторы адвоката Абернети мы направились в квартиру
Креды Декстер, расположенную в современном фешенебельном
доме в нескольких минутах ходьбы от резиденции Гантвоортов.
Креда Декстер оказалась миниатюрной женщиной двадцати с
чем-то лет. Первое, на что человек обращал внимание, были
ее глаза. Большие, глубокие, янтарного цвета, с очень
подвижными зрачками. Они все время изменяли размер,
расширялись и уменьшались, иногда медленно, иногда
стремительно; то они были как булавочная головка, то вдруг
почти закрывали янтарные радужки. Глядя в эти глаза,
человек вскоре начинал осознавать, что все в ней было
типично кошачье. Каждое ее движение казалось тягучим,
плавным, уверенным движением кошки. Овал довольно
симпатичной мордашки, форма губ, маленький носик, брови и
ресницы - все было кошачье. Этот эффект усиливала и манера
зачесывать густые каштановые волосы.
- Мистер Гантвоорт и я, - сказала она нам после
предварительных объяснений, - собирались пожениться
послезавтра. Его сын и невестка, как, впрочем, и мой брат
Мздден, были против этого брака. Они считали, что наша
разница в возрасте слишком существенна. Поэтому во
избежание неприятностей, мы решили зарегистрироваться без
шума и уехать на год или больше за границу, уверенные, что
когда мы вернемся, все уже забудут о своих предубеждениях.
Вот почему мистер Гантвоорт и уговорил Мэддена поехать в
Нью-Йорк. Там у него было какое-то дело... что-то
связанное с акциями металлургического завода. Вот он и
воспользовался этим предлогом, чтобы удалить Мэддена, пока
мы не отправимся в свадебное путешествие. Мэдден живет
здесь, со мной, а значит, мои приготовления к отъезду не
могли не привлечь его внимания.
- Мистер Гантвоорт был у вас вчера вечером? - спросил я.
- Нет, хотя я ждала его. Мы собирались пойти погулять.
Обычно он добирался пешком, живет он в двух кварталах
отсюда. Когда мистер Гантвоорт не появился и в восемь
часов, я позвонила к нему домой, и Уиппл сказал, что он
вышел около часа назад. Потом я звонила еще два раза.
Сегодня утром, прежде чем заглянуть в газеты, я опять
позвонила и узнала, что...
Голос ее сорвался, и она замолчала. Это было
единственное проявление чувств, которое она позволила себе в
течение разговора. После показаний Уиппла и Чарльза
Гантвоорта мы ожидали более драматичной сцены скорби. Мисс
Декстер нас разочаровала. В ней не было ничего
искусственного, она даже слезами не воспользовалась.
- А позавчера вечером мистер Гантвоорт был здесь?
- Да. Он пришел в начале девятого и оставался почти до
полуночи. Из дома мы не выходили.
- Сюда и отсюда он шел пешком?
- Да, насколько я знаю.
- Он вам говорил когда-нибудь, что ему угрожают смертью?
- Нет.
Она решительно качнула головой.
- Вы знаете Эмиля Бонфий?
- Нет.
- А мистер Гантвоорт не вспоминал о нем в вашем
присутствии?
- Нет, никогда.
- В каком отеле остановился ваш брат в Нью-Йорке?
Беспокойные зрачки резко расширились, словно пытаясь
закрыть и белки глаз. Это был первый явный признак страха,
который я в ней заметил. Если бы не эти красноречивые
зрачки, она могла бы показаться совершенно спокойной.
- Не знаю.
- Когда он выехал из Сан-Франциско?
- В четверг... четыре дня назад.
После ухода от мисс Декстер мы прошли в задумчивости,
наверное, шесть-семь кварталов, прежде чем О'Гар прервал
молчание.
- Красивенький котенок эта дамочка. Погладь ее по
шерстке, и она заурчит от удовольствия, Но попробуй против
шерсти, и увидишь ее коготки.
- Тебе что-нибудь говорит тот блеск в ее глазах, когда я
спросил о брате?
- Что-то говорит... но я не знаю что. Надо бы его
разыскать и проверить, действительно ли он в Нью-Йорке.
Если братец находится там сегодня, то совершенно очевидно,
что он не мог быть здесь вчера. Даже почтовый самолет
проделывает это расстояние за двадцать шесть - двадцать
восемь часов.
- Проверим, - согласился я. - Похоже, Креда Декстер не
так уж уверена, что ее родственничек не приложил руку к
убийству. У нас тоже нет уверенности, что этому Бонфий
никто не помогал. Но мне кажется маловероятным, чтобы сама
Креда участвовала в преступлении. Она знает, что завещание
еще не подписано. Глупо было бы таким образом избавляться
от 750 тысяч долларов.
Мы отправили довольно длинную телеграмму в нью-йоркское
отделение и заглянули в агентство посмотреть, не пришли ли
ответы на те депеши, которые я выслал ночью.
Оказалось, пришли.
Ни одного человека из тех, чьи имена стояли рядом с
именем Гантвоорта в отпечатанном на машинке списке,
обнаружить не удалось. Не удалось даже напасть на след
кого-нибудь из них. Два адреса вообще были ошибочные - на
указанных улицах не существовали дома под такими номерами.
Ни сейчас, ни когда-либо в прошлом.
Остаток дня мы с О'Гаром провели, путешествуя по улицам
между домом Гантвоорта на Ращен Хилл и квартирой Декстеров.
Мы расспрашивали каждого, кто попадался по дороге - мужчин,
женщин, детей, которые жили, работали или отдыхали на
протяжении трех маршрутов, одним из которых мог
воспользоваться убитый.
Никто не слышал выстрела Эмиля Бонфий позавчера вечером.
Никто не видел ничего подозрительного в ночь убийства.
Никто также не заметил, как покойный садился в автомобиль.
Затем мы отправились в дом Гантвоортов и еще раз опросили
Чарльза, его жену и всех слуг - и ничего нового не узнали.
Насколько им было известно, ничто из вещей убитого не
пропало - ничто, настолько маленькое, чтобы его можно было
спрягать в каблуке штиблета.
Обувь, которую Леопольд Гантвоорт носил в тот день, была
одной из трех пар, сделанных по заказу в Нью-Йорке два
месяца назад. Он мог оторвать каблук левого штиблета,
выдолбить его так, чтобы там поместился небольшой предмет, а
потом снова прибить на место. Уиппл, однако, решительно
утверждал, что наверняка заметил бы следы подобных
манипуляций, особенно в исполнении непрофессионала.
Исчерпав все возможности в этой области, мы вернулись в
агентство. Только что пришла телеграмма из нью-йоркского
отделения, в которой сообщалось, что Эмиль Бонфий не
фигурировал в списках пассажиров ни одного из пароходов,
прибывших из Англии, Франции или Германии за последние шесть
месяцев.
Агенты, которые прочесывали город в поисках Эмиля Бонфий,
вернулись с пустыми руками. Они обнаружили и допросили
одиннадцать человек, носящих эту фамилию, в Сан-Франциско,
Окленде, Беркли и Аламеде. Опросы подтвердили алиби всех
одиннадцати. Никто из них не знал Эмиля Бонфий. Проверка
отелей тоже ничего не дала.
Мы с О'Гаром отправились на ужин - молчаливую, прошедшую
в подавленном настроении трапезу, в течение которой мы вряд
ли обменялись и полудюжиной слов, а потом вернулись в
агентство, куда тем временем принесли еще одну телеграмму:
"Мэдден Декстер прибыл сегодня утром в отель "Макэлпайн"
с доверенностью на продажу акций Гантвоорта в Б. Ф. Ф.
"Айрон Корпорейшен". Отрицает, что знаком с Эмилем Бонфий и
что знал об убийстве. Собирается закончить дела завтра и
вернуться в Сан-Франциско".
Я позволил листку бумаги, на котором расшифровывал
депешу, выскользнуть из моих пальцев; мы сидели в апатии
друг напротив друга, тупо глядя пустыми глазами друг другу в
лицо поверх моего стола, слушая, как грохочет ведрами
уборщица в коридоре.
- Забавная история, - сказал наконец О'Гар словно сам
себе.
Я кивнул. Действительно, забавная.
- У нас есть девять ключей к разгадке тайны, - продолжал
он после паузы. - Девять следов, и ни один из них никуда не
ведет.
Первый: Гантвоорт позвонил в сыскное агентство и сказал,
что некий Эмиль Бонфий, с которым у него был давний конфликт
в Париже, прислал ему письмо с угрозами и стрелял в него.
Второй: пишущая машинка и тот факт, что и письмо, и
список имен напечатаны именно на ней. Мы все еще пытаемся
определить ее происхождение, но на данный момент безуспешно.
Да и вообще, что это, черт возьми, за оружие? Может быть,
Бонфий взбесился и огрел Гантвоорта первым, что ему попалось
под руку? Но откуда она взялась в краденом автомобиле? И
зачем кто-то спилил ее номер?
Я покачал головой в знак того, что понятия не имею, и О'
Гар продолжал перечислять ключи к загадке, имеющиеся в нашем
распоряжении:
- Третий: письмо с угрозами, о котором Гантвоорт говорил
по телефону.
Четвертый: две пули с крестообразным распилом.
Пятый: шкатулка для драгоценностей.
Шестой: прядь светлых волос.
Седьмой: тот факт, что кто-то забрал левый штиблет
убитого и застежки от его воротничка.
Восьмой: найденный рядом бумажник с двумя
десятидолларовыми банкнотами, тремя вырезками из газет и
списком имен.
Девятый: обнаружение на следующий день штиблета,
недостающих застежек и еще четырех других, а также ржавого
ключа, причем все это было завернуто в филадельфийскую
газету пятидневной давности.
Вот и все наши следы. Если они вообще о чем-то говорят,
то исключительно о том, что Гантвоорт украл какую-то вещь у
некоего Эмиля Бонфий в Париже в 1902 году, а теперь тот
приехал за этим предметом. Вчера вечером он увез Гантвоорта
в украденном автомобиле, захватив с собой - бог знает для
чего - пишущую машинку. Гантвоорт затеял с ним ссору, в
ходе которой Бонфий раскроил ему череп этой самой машинкой,
а потом обыскал карманы убитого, скорее всего, ничего оттуда
не взяв. Он решил, что нужная ему вещь должна находиться в
левом штиблете Гантвоорта, поэтому и унес штиблет. Затем...
но это ничего не объясняет: ни исчезновения застежек от
воротничка, ни списка несуществующих лиц...
- А вот как раз и объясняет, - прервал я его,
распрямляясь и умнея на глазах. - Это будет наш десятый
ключ, которым мы отныне и будем пользоваться. Тот список,
исключая фамилию и адрес Гантвоорта, полностью вымышлен.
Наши ребята обязательно отыскали бы хоть одного человека из
тех пяти, если бы они существовали в действительности. Но
они не нашли и следа этих людей. К тому же в двух адресах
указаны ошибочные номера домов.
Кто-то сочинил этот список, положил его в бумажник вместе
с вырезками из газет и двадцатью долларами... для большей
правдоподобности... и подбросил возле машины, с целью
запутать полицию. А если так, то ставлю сто против одного,
что и все остальное тоже мистификация.
С этой минуты я буду считать наши девять красивых
ключиков девятью ложными следами. И пойду в обратном
направлении. Я начну искать человека, чье имя не Эмиль
Бонфий, чьи инициалы не соответствуют буквам Э. Б., не
француза, который не был в Париже в 1902 году. Человека, у
которого не светлые волосы, который не носит револьвер
калибра 9,1 мм, не интересуется разделом личных объявлений в
газетах. Человека, не убивавшего Гантвоорта из-за какой-то
штуки, которую можно спрятать в штиблете или на застежке от
воротничка. Я начну охоту за кем-то совершенно другим.
Сержант-детектив прищурил задумчиво свои маленькие
зеленые глазки и почесал затылок.
- Что ж, может, это и не так глупо, - сказал он. -
Может, ты и прав. А если да, то что? Наш котенок не
убивал... это обошлось бы ей в 750 тысяч долларов. Брат ее
тоже нет - он в Нью-Йорке. А, кроме того, людей не
отправляют на тот свет лишь потому, что они слишком старые
для чьей-то там сестры. Чарльз Гантвоорт? Он и его жена -
единственные, кому была выгодна смерть отца до того, как он
подпишет новое завещание. И у нас есть только их
собственные утверждения, что Чарльз был дома в тот вечер.
Слуги не видели его с восьми до одиннадцати. Ты был там и
тоже его не видел. Но мы оба верим, когда он говорит, что
не выходил из дому весь вечер. И никто из нас не думает,
что это он прикончил своего старика... хотя, конечно,
вполне мог. Так, значит, кто?
- Эта Креда Декстер, - предположил я. - Она хотела выйти
замуж за Гантвоорта ради его денег, да? Ты ведь не думаешь,
что она была влюблена?
- Нет. Если и влюблена, то только в его полтора
миллиона.